Сцевола был делегирован сенатом тайно ввести меня в курс дела перед отъездом в Киликию. Он дал мне ясно понять, что моей главной задачей как губернатора будет наблюдать за действиями Митридата и сообщать о них. Поскольку, что бы ни происходило между Смирной и Евфратом, без Митридата, который прятался в тени, не обходилось, мой год службы обещал быть занятным.

Сцевола также дал мне несколько более определенных инструкций. Сенат уже начал свою сомнительную политику введения марионеточных королей в Азиатских провинциях, зависимых от Рима, — частично в противовес Митридату, частично ради внешней защиты от диких племен из Парфии[79] и Армении. К сожалению, люди, на которых пал их выбор, слишком часто оказывались марионетками не только по названию, но и по натуре.

Таким был и Ариобарзан. Мы поставили его на престол в Каппадокии за год-два до этого, но скоро он был изгнан в результате дворцового переворота. Каждый знал, что за этим изгнанием правителя стоял Митридат — царь Понтийский предпочитал собственных марионеток в соседних царствах, но доказательств тому не было. Ариобарзан сбежал в Рим, где стал досадным занудой, утомляя жалобами каждого сенатора, которого ему удавалось припереть в угол на Форуме. Официальная политика, однако, все еще не исключала его из своих планов, так что неудачливому сенатору приходилось скрывать свою досаду, ловко прикрываясь любезностью.

После краткой вступительной лести относительно моей репутации воина и успешной дипломатии с Бокхом Сцевола сказал, что мне приказано восстановить Ариобарзана, если необходимо то и силой, на троне Каппадокии. Мне выделялось лишь несколько римских отрядов; но несомненно, нанять вспомогательные войска на месте не составит труда. Когда я высказал сомнения в том, что на этих условиях моя задача возможна, он холодно напомнил, что мне вообще повезло, что я получил такое назначение. Напоминание о том, что меня принимали из милости за прошлые заслуги, было подобно щелчку бича. В глазах аристократов я, вероятно, был ничем не лучше Мария.

К тому же я был совершенно уверен, что одно только желание поставить Митридата на место было не единственной причиной, по которой сенат посылал меня в Азию. Мое назначение наверняка раздражало Мария, который питал к Митридату свои интересы и считал войну на Востоке единственным надежным способом вернуть себе утраченную власть. К тому же это было замечательным способом отделаться от меня. Я для него чрезвычайно опасен, поскольку был величиной неизвестной. Если я преуспею в этой задаче — хорошо, хотя нет сомнений в том, что в мое отсутствие будет сфабриковано обвинение в каком-нибудь преступлении, если не Марием, то кем-нибудь еще. Если я потерплю неудачу, то в любом случае я буду впечатляюще опозорен.

Тут мне ничего не остается, как расшифровать конфиденциальный отчет, который я послал сенату после того, как провел шесть месяцев в Малой Азии:

«Таким образом, вы видите, что ваши первичные инструкции выполнены. Я преуспел в вербовке отрядов с побережья Киликии и из самой Каппадокии. Они, определенно, проявляют желание служить, и при условии более щедрой политики, особенно в отношении торговли и налогов, которые были установлены в этих провинциях, потенциальная угроза от Митридата будет значительно уменьшена. Ариобарзан снова на престоле; но я не могу гарантировать, как долго он сможет удерживать свое положение без соответствующей поддержки Рима…»

«…тем временем, я предлагаю, на условиях своих полномочий, провести некоторое время в восточных царствах, проникнув, если возможно, до Евфрата. Необходимо собрать как можно больше информации. Несомненно, опыт говорит, что Митридат намеревается сделать себя, в конечном счете, господином всей Малой Азии. Возможно, что у него даже более высокие амбиции. Он обладает превосходной и хорошо обученной армией. Его огромные богатства позволяют ему давать взятки с непринужденностью и безнаказанностью. Его талант к дипломатическому притворству просто замечателен. И наконец, откровенно говоря, плохое управление, жестокость и коррупция в провинциях, которые находятся под контролем Рима, лишь способствуют появлению добровольных сторонников Митридата…»

Таков был официальный рапорт: высокомерный, вежливо дерзкий, открыто критический по отношению к деловому сообществу за границей, но по существу придерживающийся фактической истины. Чего я намеренно не стал упоминать до успешного осуществления, так это реальной причины для продвижения на восток к Евфрату. После кампании в Каппадокии — бурного, но истощившего силы события, в котором я многое узнал о партизанской войне, ко мне тайно приехал посланник от царя Парфии, дикой горной страны на восточных границах Азии. Несомненный мой успех убедил его, что теперь римлян следует воспринимать серьезно.

Месяцем позже на берегах Евфрата я встретился с Оробазом, послом парфийского царя. Я ушел с обещаниями царской дружбы и альянса. Это был заметный дипломатический успех; Парфия никогда прежде не имела никаких официальных контактов с Римом. Я устроил грандиозную демонстрацию римского достоинства, обращаясь с Оробазом как с высокопоставленным подданным, подобное отношение разделили со мной и мои ветераны-легионеры, которые стояли, застыв словно каменные, на страже, в то время как остальные падали ниц и целовали землю под ногами парфинянина.

Потом один халдейский астролог, которого они называли магом, вышел вперед и пространно стал просить через моего переводчика оказать ему честь предсказать будущее великого римского господина. Достигнув своей цели, я желал быть щедрым; да и кроме того, в этом субъекте было нечто, что произвело на меня впечатление, помимо его знахарства с курением фимиама, учености звездочета и знания счетных таблиц. Маг внимательно осмотрел мою ладонь, осведомился о дате моего рождения и тому подобных вещах. Потом принес жертву в присутствии всех нас в чаше над медной треногой и некоторое время царапал какие-то известные только ему вычисления.

Когда он закончил, то распрямился и принялся смотреть на меня в абсолютной тишине. Маг был высоким мужчиной с черной бородой лопатой и глазами цвета зимнего моря. Причудливая коническая шляпа, которая была у него на голове, увеличивала его рост. Но он явно чего-то испугался. В его глазах застыли опасение и страх. Однако он ничего не говорил, пока Оробаз, обеспокоенный, как я предполагаю, чтобы я не счел себя оскорбленным, не спросил его довольно резко, что он увидел.

— Мой господин, — наконец сказал маг, — этот римский незнакомец должен стать самым великим человеком в мире. Удивительно, что даже теперь он не соглашается, чтобы быть первым из всех людей.

После этого он отвесил земной поклон и удалился с наших глаз долой, а два его прислужника унесли инструменты его тайн.

Я спросил переводчика, точен ли был перевод. Тот поклялся, что точен, и Оробаз, который на удивление бегло говорил по-гречески, подтвердил его слова. После этого переговоры стали проходить в атмосфере вежливой разрядки. Я начал ощущать себя восточным монархом — так всем не терпелось мне угодить. Но я с удивлением заметил, что каждый раз, как Оробаз или любой другой парфинянин заговаривал непосредственно со мной и вынужден был смотреть на мое изуродованное лицо, они незаметно из предосторожности скрещивали пальцы от сглаза. Это помогало мне восстанавливать ощущение реальности.

Как можно было и ожидать, я скакал назад в Каппадокию исключительно довольный собой. (Лишь позже я узнал, что почтительное отношение Оробаза ко мне стоило ему головы по возвращении в Парфию; царь счел, что было оскорблено его достоинство, и выразил свое недовольство самым распространенным на Востоке способом.) Однако по прибытии я был возвращен к римской действительности. Среди прибывшей почты я нашел официальную депешу, отзывающую меня назад в Рим, чтобы предстать перед судом обывателей по поводу уже знакомых мне обвинений во взяточничестве и растрате. Ясно, мой откровенный официальный доклад об условиях жизни в провинциях достиг ушей тех, кому был предназначен; я полагаю, финансисты испугались, что я стану такой же досадной помехой для них, какой был Рутилий Руф.