Литмир - Электронная Библиотека

И в тот момент я прекратил это соревнование и смирился с ситуацией, которую так и не сумел изменить.

Теперь я в определенном смысле благодарен Элии — она закалила мой характер. Но в те годы меня мало заботила перспектива старости. Я часто удивлялся, почему не развелся с ней, ведь сделать это было довольно легко. Возможно, я не хотел лишить себя удовольствия от мысли, что в любой момент могу прибегнуть к ее же оружию и сделать ей больно. Пренебрежение придавало новую остроту моему негодованию, а моя ненависть становилась все глубже, потому что на какой-то краткий миг почти превратилась в любовь.

Я ничего не знал об Элии — совершенно ничего. Я наблюдал за ней в ее женских делах, за тем, как она разговаривала с рабами, в постели. Она никогда не менялась: лишь, возможно, морщинки вокруг рта от холодного презрения становились чуть глубже по мере того, как месяцы сменяли друг друга. Она старалась холить как можно меньше — часами сидела на одном месте, прямая, неподвижная, со сдвинутыми изогнутыми бровями, платье ее было аккуратно расправлено, чтобы скрыть восковую обезображенную ногу. Выходила она редко, но лишь в носилках. Я пока мог позволить себе такую роскошь, но это была единственная уступка, которую она принимала от меня, кроме крыши нал головой и еды. Когда же ей приходилось ходить из комнаты в комнату, мучительно хромая и опираясь на палку, она была уязвимой и знала об этом.

Ни сразу же после родов, ни после того, как она окончательно оправилась от них, Элия не проявила ни малейшего интереса к своей дочери. Именно я менял мокрые пеленки Корнелии и занимался всем, что было необходимо для ее воспитания. Тело малышки было совершенным, а гладкость ее красивого личика я ощупал легкими прикосновениями пальцев, в удивлении, что не обнаружил никаких проявлений физических недостатков. К тому же я тешил себя тем, что черты ее лица уже тогда свидетельствовали о ее происхождении из рода Корнелиев. А по мере того как девочка медленно росла, я видел, что мои молитвы о ее здоровье исполнялись выше всех моих ожиданий.

Возможно, частично из-за этой глубокой неудачи в своей личной жизни персональные амбиции теперь управляли всеми моими действиями. Я забыл слова Никополы о моей будущей карьере. Много времени я проводил на Форуме, усердно избавляясь от недостатков своей внешности и происхождения. Я льстил там, где лесть могла принести мне пользу, и со смехом глотал редкие завуалированные оскорбления. Я стал полезен многим влиятельным людям, и мой список приглашений стабильно рос, как по количеству, так и по важности приглашавших. Я стал вращаться как равный в среде магистратов и бывших правителей и прокладывал путь к верхам общества, очаровывая их жен.

Уроки, которые я получил от Метробия и Росция, не прошли даром. Очарование, тактичность, твердость, цинизм, юмор — все было втянуто в игру. Через некоторое время мне осторожно дали понять, что, когда настанет время, я смогу стать приемлемым кандидатом для государственной службы.

Все это время я не часто виделся с Никополой. Полагаю, она намеренно устраивала все так, чтобы мы могли встречаться только в общественных местах. Помня о том, как мы расстались, я не делал попыток возобновить наши близкие взаимоотношения. Мы лишь от случая к случаю вели краткие беседы в присутствии других на пиру или на представлении какой-нибудь пьесы, но я убеждал себя, что искра все еще дремлет в глубинах лих глаз с тяжелыми веками, и только.

То, что мы встретились снова, я могу приписать лишь той самой неопределенной силе, которую люди называют Судьбой — богиней, которую, как я считал, человек придумал лишь для скептической персонификации собственных непредсказуемых прихотей, тайных импульсов, которые неожиданно выплывают откуда-то из темноты.

Однажды в конце лета я проснулся теплой ночью и увидел, что лунный свет, устремившийся в темноту нашей комнаты, остановился на фигурке Аполлона, стоящей в нише стены. Ночь была теплая, Семихолмье передо мной лишилось своих обычных красок — лишь серебро и чернота чередовались с покоем. Внезапно я понял, что должен пойти к Никополе. Это внезапное желание наполнило меня не столько возбуждением, сколько успокоением. Это было не решение, а лишь простое согласие. Я спокойно оделся и завернулся в плащ. Ставни все еще были открыты, и я видел темные глаза Элии, которые она не сводила с меня.

На мгновение ее губы приоткрылись, словно она хотела мне что-то сказать. Я остановился и от удивления не мог сдвинуться с места. Потом маска безразличия снова появилась на ее лице, она закрыла глаза, не произнеся ни слова. Я вышел в лунный свет.

Дверь во внутренний сад дома Никополы была открыта настежь, и темный ночной ветерок волновал сборки занавески, задувая в дом. Я прошел через перистиль[42] — шаги моих ног в сандалиях тихо отдавались по изысканному мозаичному полу, — а потом стал подниматься по лестнице в темноту, туда, где спала Никопола.

Я стоял перед дверью в ее комнату и глубоко дышал, лишь легкая азиатская ширма, поставленная в дверном проеме, была между нами. Если в первый раз я не колебался, то теперь медлил, но не из страха или неуверенности в себе, а из-за мысли, что Никопола может быть не одна. А почему бы ей не быть? Разве ее жизнь остановилась из-за того, что Луций Сулла спустя пять лет решил посетить ее при свете луны?

И я прошел, минуя ширму, в комнату.

Когда на следующий день я вернулся домой поздно, управляющий сказал мне, что Элия в постели с легкой лихорадкой и не желает, чтобы ее беспокоили. Тогда я не обратил на это особого внимания. Спустя два дня, которые я провел почти полностью вне дома, расстроенный управляющий пришел ко мне и стал просить, чтобы я позвал лекаря. С ним была и личная служанка Элии, угрюмая иссохшая старуха, почти такая же молчаливая, как и ее хозяйка. На их лицах читался явный страх, который передался и мне. Я со злости отругал их за потерю времени и послал самого управляющего за лекарем. Потом, несмотря на протесты старухи, вошел в комнату Элии.

Она не отвернула голову и не закрыла глаз, а уставилась, не отводя взгляда, прямо на меня. Я был потрясен переменой, происшедшей с ней за такое короткое время. Лицо ее покрывала восковая бледность, но светлые капли пота блестели у нее на лбу, губы были сухими и растрескавшимися. Она всегда была худой, но теперь, казалось, плоть полностью сгорела на костях, оставив лишь плотно облегающую кожу, натянувшуюся на черепе. Ее глаза болезненно мерцали и на мгновение встретились с моими, словно ища чего-то, что так и не могли найти, а потом закрылись.

Я молча вышел. И тут же столкнулся со своим управляющим, вернувшимся с лекарем, с которым я был немного знаком. Мы обменялись короткими приветствиями, и старуха повела его к Элии. Мы с управляющим остались с глазу на глаз.

— Как это произошло? — спросил я.

— Внезапная лихорадка… — промямлил тот и отвел взгляд.

Я подошел к нему ближе с намерением вытрясти из него правду и ненавидя себя за это, опасаясь того, что могу услышать, но все равно не в силах сдержать слов:

— Говори правду или я сдеру с тебя шкуру! Лихорадка. Да. Но не обычная лихорадка. Эта старая карга знала об этом еще три дня назад. А ты! Неужели госпожа Элия подкупила тебя, чтобы ты молчал?

Он ничего не ответил. Я поднял было руку, чтобы ударить его, но сдержался. Элия действительно просила его ничего мне не говорить. Значит, она хотела умереть. А теперь он перепугался, что она и в самом деле умрет. Но лихорадка? Как она заразилась ею? Что еще она просила скрыть от меня?

Лекарь вышел из комнаты, грустный и бледный. За ним стояла и слушала старуха с перекошенным от страха лицом.

— Надежды на то, что нам удастся ее спасти, нет, — заявил лекарь безо всяких соответствующих случаю оптимистических фраз и попыток утешить. — У нее тяжелое воспаление легких. Она перенесла шок и переохлаждение и заболела тяжелейшей речной лихорадкой.

вернуться

42

Перистиль — место, окруженное колоннами, здесь: двор с колоннадой.

14
{"b":"906047","o":1}