Вместо того, чтобы смотреть на судью, я уставилась на спину Лазарева, настолько прямую и напряженную, словно адвокат проглотил шест. За все время оглашения он, кажется, даже не пошевелился, застыв, словно мраморная античная статуя.

Я же никак не могла встать ровно, то и дело перенося вес тела с одной ноги на другую. На фоне нервного напряжения у меня то чесался локоть, то выбившаяся из косы прядь волос щекотала лицо, то снова неприятно тянуло внизу живота.

По началу приговора, как обычно, нельзя было предсказать, каким он будет. Кислицын зачитывал текст обвинения таким, каким его представил прокурор, потом перешел к оглашению части с доказательствами, которые прозвучали для меня монотонным гулом, потому их я тоже сегодня уже слышала. Но когда он произнес «вместе с тем» и начал почти слово в слово повторять позицию, высказанную Дэном в прениях, я тоже замерла, забыв обо всех признаках дискомфорта и неудобств.

Сердце забилось еще чаще, напоминая барабанную дробь и пульс глухим набатом застучал в висках. Мгновенно пересохло в горле.

Дэн понял первым. Его плечи, наконец, расслабились, а поза вдруг стала менее напряженной.

— …учитывая изложенное, — продолжил судья абсолютно безэмоциональным тоном. — Анализ доказательств позволяет заключить, что в действиях Ясеневой Евы Сергеевны отсутствуют признаки состава преступления, предусмотренного пунктом «б» части третьей статьи сто одиннадцатой Уголовного кодека Российской Федерации, а выводы о ее виновности, приведенные государственным обвинителем, носят предположительный характер, в связи с чем по делу должен быть постановлен оправдательный приговор.

Задержала дыхание и вцепилась пальцами в прутья решетки.

— Ясенева Ева Сергеевна имеет право на реабилитацию, а также право на возмещение имущественного и морального вреда, — монотонно зачитывал с заключительного листа приговора Кислицын. — Гражданские иски потерпевших Соколова и Резникова о взыскании с Ясеневой денежной компенсации морального вреда в размере трех миллионов рублей, рассмотрению не подлежат. Вещественные доказательства…

Дальше я не слушала, потому что происходящее начало казаться нереальным, зал заседаний словно утонул в густом белом тумане и мне понадобилось время, чтобы снова сконцентрироваться на реальности.

«Меня оправдали» — загорелось в голове сверкающими неоновыми буквами и всё остальное стало вдруг просто ничего не значащим фоном.

Так, словно в этом не было ничего необычного, меня, после заверений в том, что приговор понятен и подписания необходимых документов, выпустили из клетки и просто отпустили. И я вышла из зала заседания вместе с Лазаревым, так, будто я снова его помощник, как раньше, и мы просто возвращаемся в бюро после очередного успешно завершившегося суда.

Вот только это было совсем не так.

— Пойдем, отвезу тебя домой, — проговорил Дэн будничным тоном, словно ничего не случилось, словно я не было только что в клетке, как несчастные потрепанные еноты в контактном зоопарке.

Пробормотала рассеянно:

— А ты что, за рулем? У тебя же рука ранена.

— Ну так левая же, а не правая, — отозвался он отстраненно, первым входя в кабину лифта.

Чувствовала себя настолько уязвимой в этот момент, что просто шагала следом за ним на автомате. У меня не было с собой вообще ничего, кроме паспорта, который вернули после оглашения приговора. Не было телефона, денег и ключей от квартиры или машины, не было куртки, которую я беспечно оставила в изоляторе, не было никакого плана дальнейших действий.

Пока кабина лифта с тихим гулом ехала вниз, мы оба молчали. И я нахмурилась, понимая, что так не должно быть. Мы ведь столько времени были порознь, скучали друг по другу, а сейчас стояли на расстоянии шага, словно чужие люди.

— Ты так и приехала? — спросил Дэн, нахмурив брови и окинув меня оценивающим взглядом перед тем, как выйти на улицу.

— Ага. Куртку в изоляторе забыла.

Знал ведь, что я редко одевалась по сезону, предпочитая теплой одежде легкие пальто и кардиганы, иногда даже зимой. Лазарев решительно снял пиджак и накинул на мои плечи, а потом мы вышли на заснеженную улицу.

И я словно оказалась на ней впервые. Мороз обжог кожу и это было приятно. Вообще все чувства вдруг обострились и стали ярче, будто раньше я была под непроницаемым куполом, а теперь его неожиданно сняли и все звуки, цвета, запахи и ощущения, обрушились на меня разом. И от этого даже дух на мгновение захватило.

— Не мерзни, клубничка, бегом в машину, — строго произнес Дэн, но левый уголок его губ приподнялся, выдавая еле-заметную усмешку.

Чтобы он и сам не замерз без пиджака, что отдал мне, заторопилась следом за ним к силуэту черного Лэнд Крузера, занесенного тонким слоем только что выпавшего снега. При ближайшем рассмотрении Лэнд оказался «трехсотым», вместо старого «двухсотого».

— Опять новая машина? — усмехнулась я, понимая, что во время моего отсутствия жизнь Лазарева, в отличие от моей, не стояла на месте.

Рассеянно коснулась кончиками пальцев снежинок, лежащих на блестящем под светом фонарей черном капоте. Холод уколол кожу и, мигом достав до нервных окончаний, заставил дернуть плечами.

Это вдруг показалось мне очень символичным — меня выпустили именно в день первого снега, словно это позволит мне забыть обо всем и начать жизнь с чистого листа. Жаль, что это так не работает.

— «Двухсотку» все-таки дожгли до того состояния, что проще стало купить новую машину, нежели починить ту. К счастью, она была предусмотрительно застрахована от подобных эксцессов.

Да уж, Дэн, оказывается, без меня тоже не скучал. Поджоги, перестрелки, больница. А еще же надо было продолжать работу в бюро. Но в этом он был весь — Лазарев воспринимал подобные ситуации как веселые приключения, плывя на волне адреналина туда, куда она его вынесет. По крайней мере, пока эти приключения не касались меня.

— Жалко её, она была хорошей, — протянула я, когда он галантно открыл мне дверь, пропуская на переднее пассажирское сиденье пахнущего дорогим ароматизатором кожаного салона.

С «двухсоткой» у меня было связано много воспоминаний. В основном хороших, таких как совместные поездки куда-нибудь или катание по льду на замерзшем озере. А теперь, кажется, все они остались в прошлом. Но Дэна, видимо, не беспокоили подобные мысли, потому что он ответил:

— Эта ничуть не хуже.

Так странно. Будто нам больше поговорить не о чем, после долгой разлуки. И я замолчала, нахмурившись, слушая, как зарычал заводящийся мотор машины.

— Твой телефон и ключи в бардачке, — продолжил Лазарев. — Завтра я заберу твои вещи, оставшиеся в изоляторе и завезу тебе, там ведь нет ничего незаменимого?

— Нет, — отозвалась я, всё больше хмурясь и обняла себя руками за плечи, сжав пальцами ткань Лазаревского пиджака. — Я бы, если честно, вообще ничего оттуда не забирала, кроме своей тетрадки с заметками.

Дэн привычно вел машину одной рукой, уверенно глядя перед собой, а я с каждой минутой мрачнела все больше и больше, находя в его отстраненном поведении подтверждение всем своим тяжелым мыслям.

«Ему сейчас рядом со мной так же неуютно, как и мне с ним».

«Мы стали слишком разными, чужими».

«Я больше не та, кто ему нужен».

Шины скрипели по свежевыпавшему снегу, шумели дворники, сметая капли, в которые снежинки превращались на лобовом стекле. Дома с горящими желтым светом окнами проплывали мимо, сменяясь светящимися неоном вывесками магазинов и кафе.

— Тебе лучше отдохнуть какое-то время, прежде чем снова вернешься к работе, — проговорил Лазарев, заметив, что я молчу. — С твоими делами я справлюсь сам.

— А как же Лопатины, которых мы представляем оба? — напомнила я.

— Лопатины примирились, сразу после твоего задержания, — я услышала в его голосе усмешку. — Оба передают привет и переживают. А Света привезла для тебя огромную корзину сладостей из «Френч Кисс».

Вот, значит, как. Ну, эта новость, скорее хорошая. Значит Дэн был прав в своем мнении об их отношениях. А я ошиблась. Может, точно так же я ошиблась и в наших?