— Нет уж! — возмущенно произносит Андрей. — Мне позора в Царском Селе хватило!

— Ладно тебе! — я хлопаю друга по плечу. — Если бы к тебе пришла Аллочка, а не Бестужев, ты бы пел совсем другие песни!

— Тьма меня забери! — восклицает он принюхиваясь. — У нас даже парфюм одинаковый!

— Мы едем или так и будем у зеркала крутиться⁈ — нетерпеливо спрашиваю я.

В Кремле нас уже ждут. Гвардия предупреждена, Службы Безопасности все согласовали, и потому контроль мы проходим быстро. Бестужев-младший встречает нас у входа в скромную квартиру Цесаревича и, поздоровавшись, приглашает внутрь. Его взгляд холоден и отрешен, он смотрит на меня столь же спокойно, как и в прошлый раз, хотя совсем недавно я едва не отправил его отца на тот свет.

Мы идем по уже знакомому мне коридору, и я наблюдаю, как Трубецкой вертит головой и удивленно разглядывает дешевые интерьеры, никак не вяжущиеся с привычным Кремлевским пафосом. Он явно здесь еще не был и не предполагал, что Наследник Престола живет простецки, словно заурядный бездарь.

В бывшей гостиной все также толпятся чиновники и врачи, только охранников стало больше. К рядовым гвардейцам добавили пару зеленоглазых магов, сидящих в креслах по обе стороны от двери в спальню. Они на мгновение отрываются от чтения газет, обводят нас с Трубецким скучающими взглядами и кивают Бестужеву — проходите, мол.

— Алексей Николаевич без сознания, — тихо сообщает Бестужев, открывая дверь. — Надолго не задерживайтесь.

Мы заходим внутрь, и я вздыхаю с облегчением: ни царственной бабки, ни царствующей матери в спальне нет, у кровати стоит лишь Наталья. Она выглядит расстроенной, усталой и немного растерянной. На ней темно-зеленый, почти черный кринолин и короткая вуаль. У меня возникает ощущение, что траур в Кремле уже идет, просто о нем еще не объявили.

— Привет, мальчики! — тихо произносит Наталья. — Я очень рада, что вы приехали!

Мы приветствуем ее в ответ, и Трубецкой бросает на меня укоризненный взгляд. Правда состоит в том, что мы явились не к Цесаревичу, а в музей Рода Зеленых, и моего правильного во всех отношениях друга от этого немного коробит. Мы неловко топчемся в дверях, понимая, что формальные аристократические приветствия сейчас не к месту и не ко времени, но как нужно себя вести, не понимаем.

— Как он? — спрашиваю я, подходя к кровати и обводя взглядом многочисленные аппараты жизнеобеспечения — с момента моего прошлого визита сюда их стало намного больше.

— В сознание так и не приходил, — сдавленно отвечает Наталья и опускает плечи, сразу становясь меньше.

Я делаю знак растерявшемуся Трубецкому. Спохватившись, он подходит к убитой горем девушке и обнимает ее за плечи. Она кладет голову на плечо Андрею, и я поспешно отворачиваюсь. Опускаю взгляд на плохо освещенное лицо Алексея и невольно вздрагиваю. Былая красота поблекла, и я вижу перед собой бледного мертвеца с оплывшими и заострившимися чертами лица.

Я так и не смог понять, что случилось тогда в Царском Селе. Почему Темные напали на дворец, наверняка зная, что Цесаревич — один из них? Почему еще один Темный вместо того, чтобы задержать меня или убить, отправил Цесаревичу на помощь? Наконец, почему Темный Романов пытался спасти всех остальных от нападения Темных же?

— Останешься со мной⁈ — тихо просит Наталья Андрея. — Я так устала от одиночества! Хочу, чтобы все было как в детстве — только ты и я!

— Конечно! — с готовностью соглашается Трубецкой и обнимает Наталью за талию.

Мавр сделал свое дело, мавр может уходить! Я ликую и пытаюсь придумать предлог, под которым покину эту богадельню, но на помощь приходит Наследница Престола.

— Саша, ты не будешь возражать, если музей тебе покажет Князь Бестужев? — спрашивает она.

На самом деле она испрашивает у будущего мужа разрешение остаться наедине с Трубецким, и мы понимаем друг друга с полуслова.

— Нисколько! — отвечаю я. — Желаю выздоровления твоему брату и максимального спокойствия тебе!

Я целую руку Наталье и крепко жму Трубецкому, внимательно глядя в его синие глаза. В моих фиолетовых горит ярко-красная надпись: «Не просри эту возможность!», и я надеюсь, что друг ей внемлет.

Из спальни, превратившейся в усыпальницу, я выхожу с облегчением. Цесаревич не был моим другом, судьба свела нас всего на несколько дней, а Наследником Престола руководил корыстный интерес. Конечно, по-человечески мне его жаль, но не более того. Я не привык себя обманывать.

А вот кому по-настоящему плохо, так это Бестужеву-младшему. Он встречает меня в дверях, бросает быстрый взгляд на кровать Цесаревича, и его лицо мрачнеет. Мой Темный Дар безошибочно определяет его состояние: парня накрыло вселенское горе, и он держится из последних сил.

Быть может, Романов был для него чем-то большим, чем просто другом? Или я всегда мечтал о настоящей дружбе, но так и не понял, что это такое? И стал циничным ублюдком, которого из меня лепили в Приюте последние десять лет?

— Наталья Николаевна сообщила, что в музей мы сходим с вами! — сообщаю я ему официальным тоном, играя на немногочисленную публику.

— Почту это за честь! — также официально отвечает он, с трудом оторвав взгляд от закрывшейся двери.

Обратно мы идем тем же маршрутом, которым пришли. Говорить не хочется ни мне, ни Бестужеву, и я нарушаю молчание уже в машине, которая везет нас в Оружейную палату.

— Прости, что покалечил твоего отца! — извиняюсь я, внимательно наблюдая за его реакцией.

— С ним все в порядке, — отвечает князь, — а вот Алексей со дня на день умрет…

Он замолкает, потому что к его горлу подступает ком, а из глаз текут слезы. Я впервые вижу, как большой и сильный мужчина ревет, словно маленький ребенок. Смотрю на его заплаканное лицо и не знаю, что делать и что говорить.

— Ты должен это пережить! — выдавливаю из себя я, наклоняясь вперед и сжимая плечо Бестужева. — Я знаю, что Наталья очень нуждается в тебе!

Замолкаю, потому что говорю не то, и не так. Замолкаю и молча смотрю в зеленые глаза Князя. Слезы начинают течь сильнее, губы — дрожать, а грудь — сотрясать глухие рыдания.

Тьма меня забери! Сажусь рядом с парнем и приобнимаю его за плечи. В утешители я не гожусь, это факт. Развеселить или покуражиться — это запросто, а вот проявлять сострадание не умею. Не научили, потому что для любого агента это кандалы. В идеале агент вообще должен быть социопатом, но, Слава Разделенному, до социопатии мне столь же далеко, сколь и до полноценной эмпатии.

Лимузин останавливается у входа в Оружейную палату, но мы не выходим из машины. Бестужев приводит себя в порядок, и я чувствую, что парню стало легче — он выплакался. Выплеснул горе, тяжестью которого не мог поделиться ни с кем.

— Спасибо! — тихо произносит он и смотрит на меня привычным холодным взглядом.

А затем открывает дверь и выходит из лимузина. Я следую за ним, и мы останавливаемся перед желто-белым фасадом трехэтажного здания, подобных которому в Москве тысячи. Невзрачное оно только снаружи, внутри собраны самые ценные сокровища правящих династий Империи. В детстве я сбежал от преподавателей сиротского дома сразу после посещения именно этого музея.

Из-за состояния Наследника Престола Кремль закрыт для туристов, и мы с Бестужевым гуляем по пустынным залам вдвоем. Я рассматриваю творения древних мастеров, которые, честно говоря, особого интереса не представляют. Сотню лет назад среди них случайно обнаружили могущественнейший артефакт, созданный еще при жизни Разделенного, но вряд ли мне выпадет такая же удача, и потому я неспешно перехожу от витрины к витрине, делюсь впечатлениями и постепенно втягиваю обычно молчаливого Бестужева в разговор.

Когда мы заходим в зал парадного оружия, парень на время забывает о терзающем его горе, и в его глазах разгорается неподдельный интерес. Мне скучно, но я поддерживаю беседу. Иногда даже мнение о том или ином клинке высказываю, хотя, честно сказать, драться умею только на кинжалах. Агентам не нужны двуручные мечи, их сложно спрятать на грудной перевязи, на бедре или в паху, в отличие от миниатюрных клинков.