Я закрываю глаза, представляя, как лед бежит по моим венам, точно так, как учил меня отец. Это работает не так хорошо, как раньше. Мой мир увеличился за последний месяц. Я всегда знала, что здесь, на территории Зевса и Геры, у нас полный пиздец, но я сосредоточивалась на своем районе. Может быть, я была умышленно неосведомлённой, но я не хотела беспокоиться о чем — то большем, чем о моем маленьком уголке Чикаго. Я больше не могу этого делать. Моя Фурия не хочет остывать. Оно хочет вырваться на свободу.

Мы спускаемся всего на один этаж, прежде чем двери со звоном открываются. И снова Кэт выходит первой, и Атлас выводит меня, положив руку мне на поясницу. Нахмурившись, я отступаю от него. Мне кажется, он издает недовольный звук, но когда я поворачиваюсь и смотрю на него, его лицо такое же невозмутимое, как всегда. Тяжело дыша, я осматриваюсь вокруг. Лифт выходит в тускло освещенный коридор со стенами из красного кирпича и темными цементными полами. Возникает гнетущее ощущение, что ты находишься глубоко под городом, гораздо глубже, чем в гараже. Возможно, потому, что мы гораздо более замкнуты. Расстояние между стенами едва превышает размах моей руки. Я не страдаю клаустрофобией, но воздух здесь спертый и затхлый. Внезапное желание выйти наружу и вдохнуть полной грудью свежий воздух поражает меня.

Каблуки Кэт стучат по цементному полу, когда она идет решительными шагами. У меня нет особого выбора, кроме как следовать за ней. Коридор изгибается, пока мы не переходим в другой коридор чуть большего размера. В этом коридоре стены выложены кремовой плиткой, но полы такие же цементные.

Она оглядывается на меня через плечо, на мгновение переводя взгляд на Атласа, прежде чем снова переводит его на меня. — Ты знала, что в Чикаго есть целая сеть подземных туннелей под городом?

Меня не интересует урок истории, поэтому я уклончиво хмыкаю. Кэт это не останавливает. Она продолжает рассказывать мне все о туннелях под городом.

— Большинство из них были построены в 1950–х годах и простираются менее чем на сорок кварталов. Все общедоступные карты давно утеряны, поэтому большинство людей не знают, как по ним ориентироваться. Некоторые выходы ведут прямо в дома людей или даже в старые универмаги. Это действительно невероятно. — Кэт, похоже, в восторге от урока истории, но я слишком раздражена, чтобы найти в этом что — то интересное.

Кэт останавливается перед закрытой дверью, открывает ее и заходит внутрь. Лампы дневного света мерцают над головой, жужжа, когда они медленно разогреваются. В отличие от коридора, в этой комнате стены покрашены, а не выложены плиткой. Цвет — ярко — белый, но ниже уровня пояса комнату наполняют потертости. Круглый стол, достаточно большой, чтобы вместить двенадцать человек, занимает центр комнаты. Стулья не подходят друг к другу. Дерево покрыто трещинами и, очевидно, им часто пользовались. Потертый черный кожаный диван придвинут к одной из стен. Несколько складных стульев сложены в углу, рядом с мусорным баком, почти переполненным бумажными кофейными стаканчиками.

В комнате нет окон, и запахи прошлых ужинов и множества тел в одном месте пропитали мебель. Это рабочая комната, а не логово злобного злодея.

— Пожалуйста, присаживайся. — Кэт жестом указывает на стол, выдвигает стул и садится.

Поскольку это один большой круг, здесь нет главы стола. Тем не менее, я не могу отделаться от мысли, что мы с Кэт сидим на противоположных концах, когда я выбираю место прямо напротив нее. Я делаю заявление? Кто знает. Я все еще злюсь из — за того, что меня привезли сюда под ложным предлогом, но у меня также нет плана. Я в основном действую по ситуации.

Вместо того, чтобы сесть с нами, Атлас отодвигается в угол комнаты. Он прислоняется к стене, упираясь в нее одной ногой. Что ж, вот откуда берутся все потертости.

Кэт наклоняет свое тело вперед, складывая руки вместе и держа их на столе. Я откидываюсь на спинку стула, ставлю локти на подлокотники и складываю руки на животе.

— Не хочешь ли чего — нибудь выпить? — Кэт улыбается мне, а затем переводит взгляд на Атласа.

Он собирается принести что — нибудь для нас? Я издаю смешок при этой мысли, но когда Атлас закатывает глаза, как будто точно знает, о чем я думаю, я чуть не падаю со стула. Он никогда не проявляет столько эмоций. Если только он не пытается кого — то соблазнить. Я прищуриваюсь. Он пытается наложить на меня чары сейчас? Или это его настоящая личность? Какая версия Атласа настоящая?

Я отбрасываю эти мысли. Это не имеет значения. Действия Атласа ясно дали понять, что я — товар. Инструмент, который он будет использовать и раздавать своим приятелям — подпольщикам, как книгу в мягкой обложке. Кстати, какого черта? Каким образом Атлас стал частью «Подполья»? Как сын Зевса, тренированный чемпион — полубог, обращается по имени к лидеру Подполья?

— Я в порядке. О чем ты хотела поговорить? — Я действительно хочу знать? Нет. Но чем скорее все станет известно, тем скорее я смогу решить, что мне делать дальше.

Кэт кивает и снова одаривает меня своей натренированной улыбкой. — Конечно. — Она глубоко вдыхает, словно набираясь сил для долгого разговора. — Как много ты знаешь о «Подполье», Рен?

То, как она произносит мое имя, заставляет меня думать, что это заманивающая тактика. Как будто она пытается наладить отношения, чтобы манипулировать мной и заставить делать все, что она хочет. Дело не в том, что она неискренняя, скорее в том, что она так долго играла роль честного лидера, что уже не помнит, как разговаривать с людьми, не представляя определенного образа.

— Не намного больше того, что сообщают в новостях. — Я пожимаю плечами. Мы все знаем, что средства массовой информации примерно так же надежны, как получение информации от миссис Шнельман, которая живет через улицу от меня. Она дряхлая, как летучая мышь, и часто клянется, что видела, как Элвис копался в мусорном контейнере за ее домом.

Кэт печально вздыхает. — Большая часть того, что они показывают, далека от истины.

— Я так и предполагала.

Кэт потирает подушечки больших пальцев друг о друга медленными круговыми движениями, как будто она прибывает в нервной задумчивости.

— «Подполье» было создано более двадцати лет назад. Как это обычно бывает, все началось с одного человека, которому нужно было скрыться. Затем это стало сетью, предназначенной для доставки припасов людям, которые в них нуждались. Иногда мы помогали другим сбежать, если жрецы нападали на их семьи. Это началось здесь, в Чикаго, но с тех пор распространилось по всей территории Зевса и Геры.

Я не удивлена, что группа сформировалась для того, чтобы помогать людям с основными товарами и избегать гнева жрецов. Даже в моем районе есть люди, которые делают это. Однако они не организованы и не способны оказать широкого влияния.

— А сейчас?

— Чем дольше Боги бодрствуют, тем больше они отдаляются от людей на своих территориях. Они позволили жрецам наблюдать за тем, как мы живем, и украли у нас наши свободы, одну за другой, пока мы не оказались в их абсолютной власти.

Я не могу не согласиться ни с чем из того, что она говорит, потому что это правда. Я видела, как жрецы жаждут власти и используют ее, чтобы уничтожать людей из моего района. Разве не поэтому я стала Темной рукой? Чтобы я могла помогать по — своему? В некотором смысле, разве не для этого существуют Фурии?

Никс была первой Фурией, но она была не единственной в своем роде. Она собирала свирепых женщин — воинов, которые были убиты в больших и малых битвах. Она вдохнула в них жизнь, чтобы они могли сражаться в вновь. Они были сильными, могли исцелиться практически от любой раны и обладали способностью заглядывать в самую душу человека. Эти черты были переданы их дочерям, сила никогда не ослабевала даже после смены поколений. Первые Фурии были бессмертны, но, подобно полубогам, последующие Фурии, которые наполовину люди, стареют и в конце концов умирают. Если им удастся избежать смерти от клинка Гефеста.