«Тринадцатый этаж!» — объявил механический голос, и я подтолкнула Константина к выходу.

На красно-коричневой двери белела печать. Значит, полиция здесь побывала. Когда меня выбросили из окна, ключи вместе с паспортом находились во внутреннем кармане пиджака. К счастью, тогда я лишилась только телефона. Дом Калеба я покидала уже в платье и накидке. Оранти избавился от моей одежды и солдатских шмоток Николаса. Но перед этим я перепрятала ценные вещи.

Ранец моего рыжего приятеля до сих пор был при мне. На дне я нащупала свёрток, внутри что-то звякнуло. Освободив ключи от ткани, вставила в замок. Тот крутанулся несколько раз и с громким щелчком открылся.

На коммунальные услуги у меня был оформлен автоплатёж. Я надеялась, что в моё отсутствие сумма продолжала списываться со счёта, и нам не придётся сидеть в квартире без электричества и воды. Клацнул выключатель — под потолком прихожей разлился мягкий свет. Я указала Константину на вешалку и полочку под ней.

— Здесь можно снять верхнюю одежду и разуться.

— Мне ходить при тебе без сапог?

Странно, что из всего увиденного его в большей степени поразил именно этот факт.

— Мы не ходим дома в обуви. Ты поймёшь, почему.

Оставив Кольдта наедине с мучительным выбором — оскорбить хозяйку жилплощади или опозориться самому — прошлась с ревизией по комнатам. Что ж, землянка вправе собой гордиться. Из общего порядка выбивалось только жёлтое полотенце, что я повесила на ручку шкафа, перед тем как высушить волосы феном, да кружка из-под кофе на прикроватной тумбочке. Махровая тряпка полетела в стиральную машину, бокал отправился в раковину.

Заглянула под мойку — ведро пустовало. Я мысленно перекрестилась, собралась с духом и резко, как срывают с кожи пластырь, распахнула холодильник. Внутри было девственно чисто, только в дверце болтался неубиваемый пакетик кетчупа. Я вспомнила, что тем злополучным утром вскрыла литровый пакет молока, чтобы залить мюсли, и теперь не могла взять в толк, куда он исчез.

Точно! Я хлопнула себя по лбу. Запасной ключ был у Тамары, соседки, за чьими детьми я иногда приглядывала. Это она позаботилась о моей собственности до прихода полицейских — вынесла мусор, вычистила полки. На глаза навернулись слёзы благодарности. И хотя мне казалось иначе, я и до Амираби не была одна.

В кухню вошёл Константин. Его сапоги остались в прихожей. На шести квадратных метрах сделалось совсем тесно. Как чужеродно в этих стенах выглядел сын короля! Надо думать, моя персона в Кленовой роще смотрелась так же нелепо.

В духовке подогревалась замороженная пицца. Шкаф для сухих продуктов исторг сушки и банку сгущёнки. Под петухом-колпаком заваривался чай. Жизнь налаживалась. Даже мой гость улыбнулся, слизывая с запястья капельку тягучего лакомства.

Вместе мы разложили диван в гостиной. Я постелила чистую простынь, принесла подушку из спальни, извлекла из комода толстое одеяло, сунула Кольдту в руки и, пока тот не опомнился, первой бросилась в душ.

Стоя под тёплыми струями, наслаждаясь ароматом любимого шампуня, я не сразу сообразила, что не захватила чистую одежду. Благо на крючке висел плюшевый халат. Запахнула его поплотнее, скрутила пояс в надёжный узел и испугалась, что в итоге не смогу развязать. Утешая себя тем, что спать в халате не так уж и плохо, вернулась в гостиную.

Константин разглядывал единственную фотографию в доме. На карточке — белое платье, взятое напрокат. Счастливая улыбка. Букет невесты. Паша. Его подбородок у меня на плече. Моя рука, свободная от цветов, — на мужском предплечье. На безымянном пальце — кружок. Я посмотрела на свои руки, растопырила пальцы. На них ничего уж нет. Даже белый след от кольца и тот исчез.

После смерти мужа фотография переехала сюда из спальни. Помню, как всю ночь проворочалась без сна, а на утро схватила рамку и с грохотом опустила на комод. И как только не разбилась? Лучше бы она разлетелась, и я бы убрала картинку в ящик. Голос Константина спугнул мрачные мысли, точно стаю ворон.

— Это обряд?

Он прошёлся по комнате, сел на диван. Я привалилась к стене.

— Да, свадьба.

Я ожидала каких угодно вопросов, но только не того, что последовало дальше. Когда Константин оторвался от изучения узора на ковре, в зелёных глазах читалась злоба. Он навёл указательный палец на мою бровь и сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая:

— Это сделал он.

— Нет, то есть не совсем, — я потёрла шрам: — Это результат наших отношений.

— Как это? — не понял мужчина.

Я вздохнула.

— В тот день я сказала, что хочу разойтись. Мы поссорились. Он ушёл и погиб под колёсами автомобиля. Ты видел эти быстрые штуки, их полно на дороге. Так что рана не самое страшное последствие той истории.

После минутного молчания Кольдт выдал:

— Ты его любила?

Хороший вопрос. Но не я ли давеча лезла ему в душу с расспросами о Верене? Что ж, один-один. Хотя мне действительно не мешало определить отношение к этому браку.

— Хм… Пожалуй, я так считала, когда выходила замуж. Позже поняла, что боялась одиночества и любила саму идею любви. Выскочила за человека, которого не знала, а узнав, разочаровалась. Я думаю, он это чувствовал, вот и злился, ревновал. Мне его жаль. А это плохо. В смысле, плохо для любви.

— И что же, по-твоему, хорошо для любви?

— Уважение.

В тишине был отчётливо слышен шум автострады за окном. С кухни доносилось урчание холодильника. Цокали стрелки настенных часов.

— Хочешь посмотреть телевизор?

— Что?

— Большое волшебное зеркало, — мой палец ткнул в плазму на стене.

— О нет, благодарю, — он недоверчиво покосился на чёрный прямоугольник.

Я подошла к стеллажу и погладила корешки. Брэдбери, Толкин, Роулинг, Мартин. Среди фантастов затесалась Остин. Все в оригинале.

— На этой полке книги на вашем языке. Мои любимые. Бери что хочешь.

Я проводила Кольдта в ванную, проинструктировала, повесила на крючок свежее полотенце и сбежала в спальню.

Дверь захлопнулась за спиной. Из груди вырвался вздох облегчения. Наконец-то можно было расслабиться. Если бы не одно «но». Я не обеспечила гостя сменной одеждой. Пашиных вещей в квартире почти не осталось, да и размер не тот, и неудобно как-то. Всё равно же не возьмёт. Вдруг меня посетила светлая мысль. Да, иногда такое случалось.

На дне платяного шкафа прозябали коробки с обувью. В одной из них, из-под модных кроссовок с эмблемой в виде опрокинутой запятой, хранились воспоминания. Тетрадь с пожеланиями воспитанников детского дома, выпускной альбом, фенечка дружбы от одноклассницы, путеводитель по Лондону — подарок Анны Михайловны, смешная карикатура на препода по гражданскому праву. Её нарисовал Лёша и, свернув самолётиком, запустил мне в затылок. А под всем этим хламом покоился старый смартфон с расколотым стёклышком. Он был похоронен здесь вместе с перемотанным изолентой проводом.

Я отколупала испорченное защитное покрытие и поставила устройство на зарядку. Затаив дыхание, сверлила взглядом светящийся экран, пока на нём не появился 1 %. Реанимация удалась. Медленно, но верно показатели росли, а я, не дожидаясь окончания процесса, запустила приложение маркетплэйса, покидала в корзину ряд позиций, оформила на утро экспресс-доставку и с чистой совестью отправилась спать.

Лёжа на тумбочке, маленькое волшебное зеркало беззаботно насыщалось энергией, не подозревая, что где-то существует мир, в котором таких, как оно, не было, нет и, как я надеялась, не будет никогда.

Вы когда-нибудь готовили из деревенских яиц? Если приходилось, то вы, стало быть, в курсе, что с ними еда приобретает ярко-жёлтый, порой оранжевый оттенок. То ли дело магазинные. Сваришь такое, почистишь, надкусишь, а там — синюшная сердцевина. Ходишь по квартире в одеяле, зябко поджимаешь пальцы ног. Так ещё и не-желток передаёт настроению свой болезненный цвет.

Я скучала по солнцу. В Москве зимы слякотные. Сквозь хмурую пелену виден лишь размытый силуэт. А свет от него примерно такой, как окраска желтка с прилавка. Серо. Между шестью и десятью утра никакой разницы.