Плохо для него, потому что это значит, что я сделаю всё, чтобы выбраться отсюда. Даже убью его.

Я столько пережила, и я переживу этого невменяемого ублюдка.

— Он сделал тебе больно? — слова звучат подозрительно, и он крепче прижимает меня к себе, словно наполовину не зная, не собираюсь ли я бежать прямо в эту минуту.

Я киваю и вздыхаю.

— Он сделал мне так больно, — шепчу я. Боже, я могла бы получить Оскар за это выступление. — Я ненавижу его, — я рыдаю. Не так уж сложно сделать акцент на этих словах, ведь между нами всегда существовала напряжённость любви и ненависти, а когда я узнала, что он нанимал мне собственную охрану и думала, что это делается, чтобы избавиться от меня, ненависть взяла верх. На мгновение.

Как только я немного успокоилась, то поняла, что может быть много объяснений. К сожалению, мой выход на улицу привёл к этому.

Боже, эти крошечные повороты судьбы, которые определяют всю нашу жизнь.

Он отпускает мои руки, и я не могу поверить. Я больше не связана, и он не держит меня. Я сажусь, и его брови поднимаются.

— Можно мне что-нибудь выпить? — тихо спрашиваю я. — У меня пересохло в горле.

— Конечно. Минутку, — он идёт в дальний конец комнаты и отодвигает старомодную ширму, за которой переодевались викторианцы, и там на стойке расположена небольшая раковина, тостер, чайник и микроволновка.

Он открывает дверцу маленького холодильника, стоящего на полу, и достаёт молоко, а затем наполняет чайник и включает его.

— Чай или кофе? — спрашивает он.

— Чай, пожалуйста.

Я настолько жаждущая, что думаю, от кофе мне будет ещё хуже, чем сейчас.

— Почему ты больше не рисуешь? — спрашиваю я, и в этом есть настоящее любопытство, потому что он может быть безумцем, но, чёрт возьми, он великий художник.

Он пожимает плечами, пока делает напитки.

— Я потерял музу, — он поворачивается ко мне с жуткой улыбкой. — Надеюсь, я снова её нашёл.

Я подавляю дрожь, разрывающую меня, и вынужденно улыбаюсь. Я двигаюсь и заставляю себя не вздрагивать.

Он подходит с кружкой чая и ставит её рядом со мной, пуская пар. Я могла бы бросить её ему в лицо, но с этим нужно повременить. Я не буду действовать, пока не буду уверена, что смогу причинить ему достаточно вреда, чтобы сбежать. Сейчас я даже не знаю, где он хранит свои ключи.

— Тебе больно? — спрашивает он.

Я киваю и опускаю голову, как будто мне стыдно.

— Где ты ранена? Порез? Ушиб?

Он так обеспокоен после того, как накачал меня наркотиками и похитил. На какой уровень самообмана должен быть способным этот человек. Это хорошая новость для меня, так как это значит, как я надеюсь, что я тоже смогу его обмануть.

— Эм, это личное.

— Личное? — затем его лицо омрачается. — Ох. Он… он?

— Да, — шепчу я. — Это больно. Там, внизу, — я стараюсь звучать моложе. Он сказал, что я была такой невинной. Если я разыграю это и скажу ему, что мне больно, надеюсь, это будет означать, что он пока не попытается прикоснуться ко мне.

Честно говоря, если он собирается меня изнасиловать, он сделает это, не важно, что я скажу, или сделаю. Но если он действительно думает, что влюблён в меня, и я его новая муза, он может относиться ко мне нежно, если думает, что Нико обидел меня. Это может выиграть мне время.

— Этот человек — безбожное животное. — Я должен убить его, — рычит он.

Я почти смеюсь. Будто этот человек мог бы убить Нико. Сомневаюсь, что он может использовать пистолет. Я хмурюсь, когда мне в голову приходит одна мысль.

— Ты планировал забрать меня в день моей свадьбы? — спрашиваю я. Это смелый шаг, и может он гораздо опаснее, чем я думала.

— Нет, — говорит он со счастливой улыбкой. — Конечно, у меня был шприц. Я носил его с собой целыми днями, надеясь, что ты отправишься на долгую прогулку по территории. Но ты никогда этого не делала. Иветта говорила, что раньше ты гуляла.

Наверное, так было, когда отец был жив, и ещё больше, когда я впервые его потеряла, но я отказалась от этой привычки с тех пор, как появился Нико и его люди. Я больше времени проводила в оранжерее, а когда Нико наложил на меня своё заклинание, дом снова стал мне нравиться, а не вызывать отвращение из-за ядовитых чар Иветты, наложенных на это место.

— Да, но Нико не позволял мне, — я вздыхаю. — Не могу поверить, что никто из его людей не видел, как я ухожу со свадьбы.

Если подумать, то это странно. Головы покатятся. Надеюсь, Джеймс свою сохранит. Он мне очень понравился.

— Нет, и это странно. Тем не менее, он бандит. Мелкий преступник, и вряд ли это хорошо обученные люди, которые управляются жёстким режимом.

— Значит, ты знаешь о нём?

— Немного. Я изучил его и тебя. Затем я поспрашивал у Иветты, что мог.

— Она помогла тебе похитить меня? — спрашиваю я.

— Нет. Вовсе нет, но она вернула мне туфельку. Будет правильно, если ты снова получишь свою туфельку. И я сделаю ещё одну для тебя. Она верит, что я сделаю ей, но я не буду.

— Она хочет, чтобы ты сделал ей туфельку? — озадаченно спрашиваю я, пытаясь сопоставить всё воедино.

— Да. Поэтому она связалась со мной. Ты же знаешь, что она тебя ненавидит.

Я закатываю глаза.

— Знаю. Она правда ненавидит меня. Я так рада, что выбралась оттуда. Свободна от неё, Нико, и его ужасных людей.

— А как же твой дом? — спрашивает он.

Я вздыхаю.

— Не знаю. Я люблю свой дом, и буду скучать по нему.

— Может, однажды мы сможем выгнать их оттуда?

— Возможно. Может, Иветта ушла бы, если бы ты сделал ей туфлю, — говорю я с мягким смехом.

Я потягиваю чай, и хоть он успокаивает горло, меня тошнит. Не знаю, от чего тошнота — от лекарства, которое он мне вколол, или от страха и отвращения.

Он сидит напротив меня, и я смотрю вниз и понимаю, что всё ещё одета в своё свадебное платье.

— Не могла бы ты снять платье? — спрашивает он, его голос внезапно становится грубым.

О, Боже. Мой план терпит неудачу. Я надеялась, что он даст мне несколько дней, если будет думать, что мне больно. Слёзы наворачиваются на глаза и безвольно падают на щёки. Проклятье. Я должна была сразиться с ним в тот момент, когда он освободил меня.

Его прикосновение к моей руке нежное.

— Синди. Я не буду заставлять тебя. Я не чудовище, как он. Я хочу нарисовать тебя. Не обнажённой. Не сейчас. Я знаю, что сейчас это слишком, но, может быть, в свадебном нижнем белье? Могу я нарисовать тебя? Пожалуйста?

Его «пожалуйста» — почти всхлип. Боже, он совершенно одержим, и находится на грани контроля.

— Только нарисовать?

Если я сниму платье, то рискую, что он не сможет контролировать себя. Если не сниму, то могу разозлить его. К тому же, если нарисует меня, я смогу выиграть время. Заставлю его больше рассказать. Возможно, даже узнаю, где я.

— Только нарисую тебя. Клянусь.

— Хорошо, — моя губа дрожит. — Я боюсь, но ладно. Но прежде чем ты сделаешь это, у тебя есть обезболивающее? У меня ужасная головная боль. Если ты достанешь мне обезболивающее, я сниму платье.

Его лицо светлеет, а пальцы дрожат, когда он убирает прядь волос со лба.

— Да, минутку.

Он подходит к ящику большого дубового комода справа от двери и открывает его, доставая тяжелую старомодную связку ключей. Его движения резкие, и я понимаю, что он испытывает страшное возбуждение при мысли о том, что ему предстоит изобразить меня в нижнем белье. Он отпирает дверь, выскальзывает наружу и снова запирает её.

Да! Я знаю, где ключи.

Если бы я не согласилась на это, сомневаюсь, что он совершил бы такую элементарную ошибку. Рискнув ещё раз, я раздеваюсь, когда он выходит из комнаты. Я откидываю платье на стул и робко стою, прикрывая себя руками, как только могу, когда слышу его возвращающиеся шаги.

Бельё великолепное и должно было быть только для глаз Нико, но я должна отбросить эти мысли и сосредоточиться на том, чтобы выбраться отсюда живой.

Он останавливается в дверях и смотрит. Его глаза темнеют, пока его взгляд обводит каждый дюйм моего тела.