Предполагаю, это художественная студия. Во всяком случае, она полна картин.

Затем я вижу Месье, известного художника.

Воспоминания сразу возвращаются. Он похитил меня. Он воткнул в меня иглу, прямо возле места проведения моей свадьбы. Я смотрю на его картины, на мгновение отвлекаясь. Я думала, что в эти дни он занимается всем, кроме живописи. На некоторых картинах изображена я. На самом деле они очень красивы, и, если бы он не был безумцем, я была бы тронута их хрупкостью и душевностью.

— Можешь звать меня Луи, — объявляет он.

Я никак не могу его называть. У меня во рту кляп. Я издаю тоскливый звук через материал. Мой взгляд возвращается к картинам, а мысли вихрем проносятся мимо. Есть в них что-то такое глубоко трогательное, и я понимаю, что это потому, что они полны тоски. По мне.

Он хочет меня с тех пор, как я примерила его дурацкую туфлю.

Эти картины принадлежат влюблённому мужчине, если бы он знал женщину, изображённую на них. В действительности же это безумные мазки одержимого преследователя.

Должно быть, он рисовал, как сумасшедший, чтобы сделать всё это за такое короткое время. А ещё он шпионил за мной, так что у него не могло быть много времени для сна или нормальной человеческой деятельности. Возможно, всё это свело его с ума, и я смогу обратиться к его рациональной стороне.

Или, возможно, мне не стоит беспокоиться. Если я смогу убедить этого человека, что наши чувства взаимны, может, у меня появится шанс сбежать. Что для этого нужно? От одной мысли о том, чтобы позволить ему прикоснуться ко мне, поднимается жёлчь, и я пока отгоняю её.

Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и следит за моим взглядом.

— Они тебе нравятся, да? Я вижу это по твоим глазам. Они прекрасны, не так ли? Ты подарила мне новый огонь. Новую мечту. Я был весь в грязи, понимаешь? Я занимался искусством только ради денег. Каждая новая работа была ещё более возмутительной, чем предыдущая. Это должно было быть иначе. Я не планировал влюбляться в женщину, которой подошла бы эта туфля. Я просто думал, что это отличный трюк. И если честно… — он прочищает горло и издаёт небольшой смешок. — Это щекотало и мой фут-фетиш. Однако потом я увидел тебя. Как только я взглянул на твоё странное невинное лицо, я был потерян.

Он втягивает нижнюю губу между зубами.

— Как ты? Такая невинная, я имею в виду? В этом мире. Я могу сказать, что ты такая. В какой-то степени. И тем не менее, ты была почти запятнана… им, — его лицо темнеет. — Он омерзительный человек. Жестокий. Противный. Сначала я был так разочарован в тебе, но потом Иветта рассказала мне, что ты выходишь за него замуж только, чтобы сохранить своё родовое гнездо, и я это понял. У тебя ничего не осталось. Никого. Она сказала, что ты потерянная. Потерянная, одинокая и жалкая. Это были её слова, но я знал, что если два первых прилагательных тебе подходят, то последнее — точно нет. Ты не жалкая. Нет, ты удивительна.

Он подходит ко мне и проводит грязным, измазанным краской пальцем по моей щеке.

— Я бы очень хотел поговорить с тобой, и я подумываю о том, чтобы вынуть кляп. Не кричи. Не потому что здесь есть кому услышать, а из-за того, что у меня очень чувствительный слух в результате несчастного случая в детстве. Я не выношу громких звуков. Никто тебя не услышит, пока мы находимся в глуши.

Я запоминаю то, что он говорит. Если его слух чувствителен, может, громкие звуки сильно вредят ему? Куда бы я ни посмотрела в комнате, я везде что-то замечаю. Здесь есть одна дверь и одно окно, расположенное высоко, и это наводит меня на мысль, что, возможно, мы находимся в подвале. Окно, может, и высоко, но оно проливает в комнату свет, что может помочь ему рисовать. Легко определяемых путей отхода нет. Дверь будет закрыта. Окно тоже, и оно слишком высоко, чтобы дотянуться, и, возможно, слишком мало, чтобы пролезть.

Я также связана по рукам и ногам, и мне нужно освободиться, если у меня есть хоть какой-то шанс выбраться из этой комнаты.

Есть кисти, которые очищаются в жидкости. Может, жидкость и повредит, если вылить её ему в лицо, но мне нужно сделать что-то большее, чем просто на мгновение вывести его из строя, если я хочу сбежать.

Вы слышите о похищенных людях, женщинах, девочках, иногда мальчиках, которые пропадают годами и часто содержатся в мрачных подвалах или сараях. Мне плохо от мысли, что это может стать моей судьбой. Ирония в том, что после многих лет одиночества, у меня, предположительно, есть дружба с Сиенной, и моя крёстная мать более регулярно вернулась в мою жизнь. У меня есть прекрасная лошадь, и мои любимые пушистые малыши вернулись домой. Не говоря уже о том, что я по уши влюблена в прекрасного ублюдка по имени Нико Андретти и теперь, возможно, никогда его больше не увижу.

Бог знает, о каких извращениях фантазирует этот чудак, наблюдая за мной. Я анализирую своё выражение лица, насколько могу, и надеюсь, что мой взгляд передаёт удивление, а не ужас. Заинтересованность, а не страх. Восхищение, а не отвращение, когда я смотрю на все картины с моим изображением.

Я смело смотрю прямо на него и моргаю несколько раз. Он улыбается.

— Хочешь поговорить со мной, Синди?

Я киваю, думая, что сказать. Я не собираюсь делать ту же ошибку, которую делает каждая героиня кино в такой ситуации, и умолять его отпустить меня, как только он снимет с меня кляп. Он не отпустит.

Если я буду умолять, он разозлится и засунет кляп мне в рот, или хуже. Мне нужно поговорить с ним, попытаться узнать о нём, и попытаться наладить с ним контакт, но затянуть его. Убедиться, что он ничего мне не сделает. Как я могу это сделать? Что я могу сказать?

Потом мне в голову приходит идея. Это безумие. Сумасшествие.

Но самые безумные идеи порой самые смелые, и это может сработать. Но смогу ли я это сделать?

Моё сердце учащается, когда я думаю об этом. Слёзы не будут труднодоступными и будут настоящими, но мои слёзы ужаса и печали я буду выдавать за нечто совсем другое.

Он осторожно вынимает кляп, потом развязывает мои руки, и, наконец, лодыжки. Сердце колотится от того, насколько это опасно, насколько безумно, и я вскакиваю, и обнимаю его.

— О, слава Богу, — я плачу ему в шею и крепко его обнимаю. Он пахнет маслом и терпким очистителем, и под ним что-то острое и неприятное. Всё моё тело отшатывается при прикосновении к нему, и мне требуются сверхчеловеческие усилия, чтобы продолжать действовать. — Спасибо, — говорю я, когда по моему телу пробегает настоящая дрожь. Слёзы настоящие, но я скрываю тот факт, что они вызваны им. Я устраиваю представление всей своей жизни.

Он отстраняется от меня и держит меня на расстоянии вытянутой руки, глядя на меня со смесью подозрения и интереса.

— Это не та реакция, которую я ожидал.

— То, что ты сказал про меня и Нико — неправда, — я специально искажаю свои слова, путая гласные и согласные, как будто я ребенок. — Он не заставлял меня выйти за него замуж, предлагая мне дом, он заставил меня. Принудил меня. Он причинил мне боль.

Рыдания вырываются на свободу, потому что эта ложь ужасна, но, если мой обман вернёт меня обратно к Нико, к моему дому, тогда я скажу что угодно. Сделаю что угодно.

За эти несколько долгих минут, прошедших с тех пор, как я пришла в себя с заткнутым ртом, кое-что стало для меня до боли ясно. Я хочу жить.

Я провела годы в тумане. Потерянная. Одинокая. Я горевала, да, но также была ошеломлена и не уверена. Теперь я знаю одно. Я хочу жить.

Если завтра Нико бросит меня, я немного умру внутри, да, но я буду продолжать. Если я потеряю свой дом, то часть меня будет уничтожена, но часть меня выживет, и в конце концов, восстанет снова, ещё сильнее. Страх потери, который так долго парализовал меня, исчез. Теперь я знаю, что должна бороться за жизнь, и я сделаю это.

Думаю, я пережила столько потерь, что мне стало страшно жить, если я потеряю кого-то или что-то ещё. Не более. Этот человек, этот ужасный, устрашающий, безумный человек сделал для меня то, что никто другой, даже Нико, не смог сделать. Он возобновил мою абсолютную волю к выживанию.