— Привет!

Разговаривать не было никакого желания, поэтому я лишь ускорила шаг, чтобы поскорее скрыться в женской раздевалке. Я понимала, что нам придется когда-то поговорить. Мне даже самой это было необходимо. Но не сейчас. Я еще не готова. Слишком свежи картинки того дня. Слишком глубоки раны, которым нужно время, чтобы хотя бы затянуться. Я слишком эмоционально уязвима. И вообще это всё слишком для меня. Мне пока нужно одиночество комнаты в общежитии, подушка для слёз и танцы для снятия напряжения.

— Как дела? — Ветров перегородил мне дорогу.

— Всё хорошо, Рома, — я подняла глаза и перевела взгляд на его лицо. Я и так запуталась, а этот парень путал меня еще больше. Вышвырнул меня из своей жизни, а теперь нагло лез в мою. — Я опаздываю. Пропусти.

— У тебя серьёзно всё хорошо? — он смотрел так, что внутри всё сжалось. Это был тот самый взгляд, который грел меня раньше. Взгляд, в котором читалась любовь, забота, любование. — Ром, что ты хочешь услышать? Что мне плохо? Или что мне больно? Или что я скучаю? Что?

На последних словах я толкнула его в грудь. От обиды. От жалости к себе. Потому что мне действительно было плохо. Очень плохо и очень больно. А еще я безумно скучала. Скучала до такой степени, что жалела о том, что у меня нет ни одной его вещи, ни одного подарка, который он подарил мне, чтобы обнимать их и плакать. А потом успокаиваться и прятать под подушку до следующего раза. Пока снова не накроет волной такой силы, что хочется исчезнуть, лишь бы не быть без него.

— Ром, а тебе плохо без меня? Ты скучаешь по мне?

Он молчал. А я всё больше и больше тонула в себе. В осознании того, что я не смогу без него, что он нужен мне, чтобы дышать, чтобы жить. Я готова простить всё, только чтобы всё было как прежде. Чтобы мы были вместе. Чтобы мы любили друг друга.

— Ром, поцелуй меня… — это был отчаянный крик о помощи.

Не дожидаясь от него какой-то реакция, я поцеловала его.

И он мне ответил! Ответил не сразу, но ответил!

Он целовал меня!

И эти несколько секунд я была счастлива.

А потом моё сердце окончательно разбилось. Та часть его, где еще оставалась надежда, разлетелась на такие мелкие осколки, что их просто не соберешь, не говоря об том, чтобы склеить. Он добил меня, доломал. Знаете, как с машинкой, которая сама уже не ездит, потому что какой-то механизм сломался, но ее еще можно толкать самому и продолжать играть. Только этому мальчику было мало. Он решил еще пару раз запустить эту машинку об стену, чтобы всё — игрушка была непригодна ни для чего, кроме мусорки.

— Чего ты хотела добиться этим поцелуем? — орал Ветров, оттолкнув меня от себя. — Ты думала, что я вернусь к тебе или признаюсь в чувствах? Богданова, очнись. Между нами ничего не было. Если ты забыла, что мы банально притворялись. Но эта игра мне наскучила. Да и ты тоже. Особенно когда влюбилась и предложила себя мне. Только мне не нужна твоя любовь. Да и не только твоя. Меня никогда не интересовала любовь. Меня интересовал секс. Но ты оказалась слишком пресной даже для этого. Я пожалел тебя, отказав в сексе. Не хотел портить товар для другого…

Тук-тук-тук… А потом тишине… Оно больше не стучит… Не справилось, не вынесло боли…

Сердце умерло, но гордость и разум остались. И теперь я буду жить по их законам…

Поэтому я не буду плакать… Поэтому больше не позволю делать мне больно… Не позволю унижать себя…

Я подняла голову, которая с каждым его словом всё ниже и ниже опускалась, посмотрела в его глаза и улыбнулась… Нет это была не наигранная улыбка, даже не издевательская… Это была улыбка облегчения…

Я так устала. Устала искать оправдания. Устала, от того что не понимала причину такого отношения к себе. Устала страдать. Поэтому сейчас я испытала облегчение от того, что всё закончилось и наконец можно ставить точку… Нет больше никаких запятых, знаков вопроса, многоточий… Точка и конец игры…

— Ром, а я рада, что мы поговорили. Что ты мне всё объяснил. А то я металась, не знала, что мне делать, не понимала, что произошло. Но ты расставил все точки над и. Указал мне моё место. И я наконец всё поняла. Спасибо за это и за то, что оставил товар не тронутым.

Я не хотела показывать свои слёзы перед Ветровым. Но последние дни я не могла их контролировать. Глаза уже щипало и мне нужно было уходить, чтобы не быть еще более жалкой перед ним…

Я обогнула парня и направилась к раздевалке, но Ветров схватил за руку…

— Бельчонок…

— Пусти и больше никогда не подходи ко мне. Не бойся, я не потревожу тебя и больше никогда не вернусь в твою жизнь. Но и ты не сунься в мою, потому что в ней нет места тем, для кого я ничего не значу.

Я не смотрела на него, не могла. Гадко и больно…

Выдернула руку и задрав подбородок повыше пошла в раздевалку, а там сдалась…

Потому что я нифига не сильная…

Я спряталась в душевой и позволила себе рыдать в голос, чего никогда раньше не делала. Я скулила, выла белугой, размазывая сопли по лицу, как раньше в туалете детского дома. Только той маленькой девочке это было позволительно, а мне уже нет…

Хотя почему нет? Ведь я хоронила свою любовь и Ветрова вместе с ней. Грубовато, но зато действенно. Нельзя быть с тем, кто умер и пусть только для меня. Можно вспоминать, скучать, любить, но никогда нельзя быть снова вместе.

Рома

Впечатал кулак в стену и ринулся за ней в раздевалку.

Ненавижу ее. Ненавижу до мурашек.

Ненавижу игру, которую она снова затеяла. Решила второй раз подцепить меня поцелуем, подловить на слабости и выиграть. Не выйдет. Я гроссмейстер в таких играх. Я с детства брал уроки унижения и оскорбления, отработал их на себе и преуспел в применении на других.

Богданова, играя в такие игры со мной, ты обязательно проиграешь…

А я выиграю. Только какого чёрта мне так фигово от этой победы. Я добился всего чего хотел: поставил Богданову на место, потешил своё эго, подтвердил репутацию бесчувственного героя-любовника, а главное получил заверение, что она исчезнет из моей жизни. Ведь ради такого результата и затевалось всё… Так почему я не улыбаюсь как она, а стискаю челюсти до скрежета.

Её улыбка — моя боль… Чем шире её улыбка, тем я больше хочу стереть ее, уничтожить вместе с Богдановой. Потому что я болею ее, и вместо ожидаемого исцеления после расставания, я обнаружил только новые симптомы болезни. Раньше я хотел ее, теперь я не хочу никого кроме ее. Раньше я скучал по ней, когда ее не было рядом, теперь я скучаю, даже когда она в шаге от меня. Раньше я улыбался только ей, теперь я не могу улыбнуться вообще. Меня так скрутило, что проще сдохнуть, чем вылечить эту зависимость. Мне нужно держаться от нее на расстоянии, но я слабак. Я понял это сразу. Думал прогоню ее и на этом всё закончится. Надеялся, что выдержу на расстоянии, что обойду ее стороной, лишь бы только она сама не подходила. А чтобы не подходила надо было задеть посильнее. Я предположил, что я с Малиновской на пару справился с этой задачей, но Богданова этим поцелуем всё пошатнула. Нас тянет к друг другу. Тянет, даже когда мы отказались друг от друга. Этот секундный поцелуй взбудоражил меня, раздраконил, оскалил. Я злился на её, и одновременно хотел. Хотел во всех смыслах. Хотел рядом, хотел обнимать, хотел целовать, хотел подмять под себя и сделать своей.

Рванул дверь раздевалки.

Она не улыбалась…

Она плакала…

Я слышал рыдания за дверью душевой, но подойти не мог. Ноги приросли к земле. Не ожидал. Ждал крика, истерики, пощечины, но не этого. Ведь еще мгновение назад она уходила от меня с высоко поднятой головой и улыбкой на устах. Гордая, решительная, равнодушная… А сейчас что…

— Прости меня, Бельчонок, — шептал я набатом. — Прости, маленькая.

Когда всхлипы начали стихать, ушёл. Потому что мне нечего было ей сказать кроме «прости», но мои извинения ничего не изменят, а только ещё больше ранят ее, унизят.

Болело всё до такой степени, что, счесав кулаки в кровь об стену, ничего не почувствовал. На автопилоте сел в машину и рванул. В ушах ее всхлипы, а перед глазами улыбка. Только не эта, а та настоящая нежная, любящая. Пол ночи нарезал круги по городу, а потом припарковал авто у ее общаги. Всё равно не усну, а здесь хоть рядом буду.