В горле булькает смех, я прижимаю ладони к груди мужчины, чтобы поддержать его, но когда я поднимаю взгляд, размытое пятно превращается в четкое изображение глаз Дария, сверкающих на меня.

"Ужасная танцовщица, Голди", — нагло пробормотал он.

"Правда?" говорю я: "Потому что я бы сказала, что черпала вдохновение у тебя".

Его глаза озорно блестят: "А, значит, как я понял, я тебя вдохновляю", — заявляет он, и прежде чем я успеваю ответить, он хватает меня за руку и выворачивает наружу.

Я качаю головой, не в силах сдержать смех, когда он возвращает меня обратно и погружает достаточно далеко, чтобы мои глаза оказались на одной линии с перевернутыми столами и табуретами.

И тут музыка обрывается. Смех вырывается из меня, заставляя мои плечи трястись, а голову мотаться вместе с телом, когда он поднимает меня на ноги. Все остальные аплодисментами и свистом приветствуют окончание танца, а Дариус продолжает держать меня за руку сбоку. Он спрашивает: "Ты уже придумала свой первый вопрос?"

Я замедляю дыхание до выдоха, и все следы улыбки исчезают с моих губ. У меня слишком много вопросов, что даже пяти не хватит: "Пока нет", — говорю я.

Его смех мягкий и знойный, как арфа, а вторая рука крепко сжимает мою талию: "Убедись, что каждый из них того стоит, Голди".

По крайней мере, я надеюсь, что они будут стоить того.

Звучит другая музыка, яркий тон скрипки. Мы с Дариусом не двигаемся с места, когда другие снова начинают танцевать. Он как будто обводит все мое лицо каким-то неузнаваемым взглядом. Я бы задала ему вопрос с раздражением, но тут появляется женщина, постукивая его по руке.

Он оглядывается через плечо, когда она приглашает его на танец. Когда он снова смотрит на меня, я в оцепенении отстраняюсь от его объятий. Я киваю девушке, чтобы она делала с Дариусом все, что ей заблагорассудится, и пробираюсь к барной стойке, за которой стоит Гас, обозревая всю таверну.

"Он дикий, да?" Он показывает подбородком на Дария.

"Хуже, пожалуй", — бормочу я, опускаясь на табурет. Мои ноги свесились с бочки, и я уставилась на Дария, который поднимает девушку с пола и кружит ее. Я почти слышу ее смех через инструменты.

Гас хихикает, но тут же затихает, а потом говорит: "Редко выпадают такие моменты".

Это переключает мое внимание с Дариуса на Гаса, и я хмурюсь: "Что ты имеешь в виду?"

Он опирается предплечьями о стойку: "Ну, несмотря на то, что он спасает существ и играет в одну или две игры, ночи всегда заканчиваются тем, что он слишком много пьет".

"Значит, его редко можно увидеть трезвым?" Я анализирую, наклоняя голову вперед.

"Редко можно увидеть его самого", — уточняет он, и его взгляд со вздохом возвращается к Дарию: "Этот мальчик слишком много пережил с раннего возраста. Доверия для него не существует. Ему хватило одной пьяной ночи, чтобы рассказать мне отрывок из своей жизни". Его слова застают меня врасплох, и я только еще больше хмурюсь, когда он задумчиво смотрит на меня: "Но с тобой, похоже, ты первая, кому он доверяет".

Я молчу. Я не знаю, что сказать и как ответить на такое предположение. Доверие — это последнее, что я могла себе представить между нами. Раньше я хотела убить его, схватить, и до сих пор он меня раздражает не на шутку. Почему он должен мне доверять?

Я еще раз смотрю на Дария, Тибит теперь присоединился к нему, перекатившись через плечо, и удивляюсь, почему я сама ему доверяю.

Глава 37

Мы с Дарием идем по лесу и я провожу большим пальцем по вырезанному полумесяцу. Когда мы покинули логово, уже наступила ночь. Тибит вернулся в домик, а Дарий понял, что мое молчание и блуждающие мысли означают, что мне пора в город.

Он предложил проводить меня до места, где я видел существо, и сказал, что будет наблюдать за ним, если оно появится, но… Слова Гаса, сказанные Дариусом, все время звучали эхом. И чем дольше я проводила время с перевертышами, тем более странной мне казалась их жизнь.

Здесь были дети, семьи, и они принимали меня, несмотря на то, кто я есть.

Взглянув на Дариуса, стоящего рядом со мной, я отложила резьбу и стала изучать его. Тень, покрывающая его челюсть, ветерок в его волосах, короткие пряди, завивающиеся у шеи. Доверие затуманивает мой разум; он доверяет мне. Он привел меня в логово, человека, который должен стать венатором.

"Если долго смотреть на человека, он может почувствовать себя очень неуютно, Голди". Уголок его губ приподнимается в улыбке, и он бросает на меня косой взгляд.

Я насмехаюсь, глядя на поляну впереди. Ту самую поляну, где на нас напало то существо: " Уверена, что это скорее повышает твое эго", — пробормотала я, а он без слов захихикал.

Замедляя шаг, я смотрю на потемневшую траву — ни крови, ни тел, как в ту ночь. Дарий останавливается в нескольких метрах от меня и поворачивается, когда я смотрю на сломанную ветку с другой стороны. Я провожу рукой по своему животу, уже зажившему. Никто не догадается, что у меня была травма или значительная потеря крови.

"Кажется, у меня есть первый вопрос", — говорю я, но на самом деле это не так. У меня их слишком много, одни бессмысленные, другие я не знаю, как сформулировать.

"Задавай, Голди".

Я смотрю на него и на слабую улыбку на его губах, когда светящиеся светлячки проплывают между нами. Голубые, зеленые, все цвета сочетаются, и если бы не внезапный вопрос, осенивший меня, когда я наблюдала за ними, я бы с удовольствием поймала несколько: "Почему ты не можешь летать?"

Некоторое время молчания, а затем Дарий вздыхает, кивая на землю: "Ты хочешь длинную версию или короткую?"

"Удиви меня". Я поднимаю руку в воздух и жду, когда на указательный палец сядет светлячок. Крылья светлячка вибрируют, и я слышу, как Дариус коротко усмехается.

"Когда мне было пять лет, — говорит он, и когда я смотрю на него, он задумчив: "Мои силы были неконтролируемы. Я даже не знал, что обладаю одной силой, не говоря уже о трех". Он усмехается: "Мне некуда было идти, и я ходил по улицам в поисках еды и укрытия, когда венаторы увидели, что я случайно владею огнем".

Моя рука падает на бок, и ее охватывает онемение, я уже представляю себе самое худшее при упоминании о венаторах.

"Я помню, как они гнались за мной, как смертные перекрывали пути, чтобы я не смог пройти". Он избегает моего взгляда, словно заново переживая каждую деталь: "До этого я ни разу не смещался, но в тот момент я это сделал, и один венатор поймал мое крыло и отрезал верхнюю часть. Мне удалось спастись, но… с тех пор я не могу летать".

Я сглотнула, скрывая дрожь. Ему было пять лет, и они были достаточно безжалостны, чтобы отрезать ему часть крыла. Если бы он не сбежал, они, скорее всего, зарезали бы его на глазах у всех. И люди бы ликовали, потому что его род мы ненавидим.

"А что с твоими родителями?" Мой голос — просто шепот; я удивлена, что он меня слышит, так как он поднимает глаза и сужает их. В них промелькнула искра юмора, хотя я знаю, что это притворство. Я знаю, потому что Икер реагировал точно так же, когда кто-нибудь упоминал при нем мать или отца.

"Это считается твоим вторым вопросом, Голди". Он подходит ко мне, наклоняет голову, глядя на мое плечо, и протягивает руку, а затем убирает ее со светлячком на пальце.

Я выдыхаю усмешку: "Хорошо, конечно, их у меня осталось три".

Светлячок слетает с его руки, и он смотрит на небо, вздыхая: "Просто надо было выбирать сложные".

"Ты не обязан отвечать, я просто подумала…"

"Я никогда не встречался со своим отцом", — говорит он, и мой рот остается полуоткрытым. Он потирает лоб: "Моя мать сказала мне, что он ушел, когда я родился, и не произнесла ни разу его имени. Презирала ли она его или все еще любила, я не мог сказать, и никогда не смог узнать, потому что она умерла, защищая меня".