А возле огромной цветочной клумбы его дожидался странного вида человек – высокого роста, в длинном, до пола тёмно-сером плаще, и не смотря на жару, на голове у него красовалась фетровая шляпа. Кроме того, своей прямой спиной и широкими плечами человек напоминал строевого офицера в отставке. «Или служил всю жизнь, или аристократ какой. Только откуда взялся он тут, в нашей тайге? Архонт неведомый!». «Мозоль» – а именно так стал именовать Филипп недавнего посетителя с первых минут знакомства, в этот момент подходил к высокому человеку. И шёл он, что называется – «на полусогнутых». Даже не шёл, а как прозвучало у сочинителя в тот момент в голове – подползал. Оказавшись рядом, принялся весьма унизительно в чём-то оправдываться. Высокий слушал молча, не говоря ни слова. Когда Алоизий, очевидно, закончил свой отчёт, слушавший кивнул, и повернул голову прямо на окно, через которое Сёчин как раз наблюдал эту сцену. От неожиданности Филипп вздрогнул, и разом присел – ему показалось, что «архонт» глянул прямо ему в глаза!

Через минуту мастер осторожно приподнялся, и осторожно выглянул через подоконник – в парке никого не было, только одинокая старушка с продуктовыми пакетами в руках, прихрамывая, брела по тротуару.

В коридоре за дверью послышалось:

– Филипп Андреевич, вы у себя?

Мастер подошёл к двери, выглянул. Перед ним стоял Семён-электрик. С улыбкой глядя на Сёчина, по-дурацки спросил:

– А чё это вы там делаете, а? Один, что-ли?

– Сеня, тебе чего нужно?

Тот, вытягивая шею, пытался рассмотреть что-то за спиной Филиппа:

– Так это вы меня искали, а мне ничего. Чего хотели?

– Да, хотел. Пойдём на сцену, там объясню.

Поднявшись по боковым ступенькам, Филипп с Семёном остановились – шла репетиция. Действие четвёртого акта приближалось к концу – Корделия, собираясь послать порученца за отцом, вела монолог, обращаясь к лекарю – она готова заплатить любую цену, чтобы «вернуть ему утраченный рассудок». Придворный эскулап ответствал принцессе, что для этого нужно обеспечить больному «покой, ниспосылаемый природой», и прием целебных трав.

В момент прочтения Зинаидой Петровной страстного монолога о больном отце, Филипп с Семёном находились с правой стороны сцены, за краем кулис, и внимательно наблюдали за происходящим.

И тут Сёчин заметил, что на противоположной стороне подмосток происходит какое-то непонятное движение. Не в силах понять, он повернулся к Семёну:

– Сеня, что там случилось, кто это?

Электрик прищурился, двинул корпусом немного в сторону, чтобы разглядеть происходившую суету за актёрами на сцене, и махнул рукой:

– Да это алкашня наша, Лёва с Эдиком, не обращайте внимания, видать приняли немного внутрь, вот и дурачатся теперь. Давайте лучше на артистов посмотрим.

А на сцене уже заканчивался четвёртый акт, и во время беседы Корделии с придворным врачом, со стороны Филиппа на сцену вышел наряженный в цветные панталоны глашатай, который громким голосом оповестил присутствующих о перешедших в наступление британцев.

И тут произошло то, чего не задумывал даже гениальный англичанин – в момент, когда глашатай на сцене объявил о предстоящей экспансии бриттов, с противоположной стороны, с диким воплем «А-а-а-бляха!», на сцену вырвался Лёва, размахивавший здоровенным бутафорским мечом, со шлемом на голове. Всё замерли от неожиданности, а «британский воин», не обращая внимание на королевское семейство, подбежал к Филиппу, и с разбега, локтем левой руки толкнул его в грудь. Совершенно не ожидавший нападения Сёчин буквально отлетел от удара в сторону, упал на ступени боковой лестницы, и кувыркаясь, покатился вниз. Бесстрашный Лёва с криком начал безудержно махать мечом, пытаясь попасть во что-то, висящее сверху. И тут, на то самое место, где только что стоял Филипп, плюхнулась огромная, блистающая чёрной чешуёй змея. Гадина упала точно туда, где он до этого только что стоял, свилась в огромный клубок, высоко вытянула треугольную голову, и принялась громко, с хрипом шипеть. Электрик Семён с истошным воплем отпрыгнул в сторону, актёры, увидев жуткую рептилию, закричали, и начали метаться по сцене из стороны в сторону. Издав громогласный победный клич: «Убью, падла!», Лева, замахнувшись деревянным мечом, принялся лупить мерзкого гада, не останавливаясь, удар за ударом. Рептилия зашипела ещё громче, и вытянувшись почти до середины сцены, торопливыми извивами уползла в угол за декорации. В этот апокалиптический миг упал занавес – четвёртый акт бессмертной трагедии завершился эффектной кодой, а за бархатной шторой раздались беспорядочные визги Корделии – истерика разгорелась с новой силой.

*****

С трудом открыв веки, Филипп пришёл в себя. Некоторое время с недоумением оглядывался по сторонам: «Где это я?», а увидев рядом штатив с капельницей, крашеные голубые панели, осознал: «Ну да, в больнице». В памяти тут же всплыло последнее, что он помнил – несущийся прямо на него безумный Лёва в шлеме, и с огромным мечом в руке, затем толчок в грудь, и дикая, пронизывающая сознание острая боль. Пошевелил руками-ногами – так, всё ясно, это надолго – левые рука и нога покоились в гипсе.

– А, очнулся, – послышался голос откуда-то со стороны. Сёчин с трудом скосил глаза вбок – голову повернуть не удавалось, мешал шейный корсет.

– Так точно, отозвался он слабым голосом, и уточнил, – что со мной?

К койке подошла медсестра. Постучала ногтем по бутылочке с раствором, внимательно посмотрела ему в глаза, и с улыбкой ответила:

– А с вами, Филипп Андреевич, целый букет переломов – трещина правой ключицы, двойной перелом лучевой кости слева, и закрытый перелом левой же голени. Сломаны два ребра, на левой стороне лица наложены шесть швов, на лбу – четыре. И изюминка на торте – сотрясение мозга, но лёгкое. Могу обрадовать – зубы все целые, температуры нет, катетр в уретру ставить не пришлось, почки работают хорошо. Минимум недельку придётся полежать. Ещё вопросы есть?

– Ни фига себе, почти весь остеологический атлас присутствует. Я вообще живой?

Медсестра рассмеялась:

– Я бы вас ущипнула, но пока не стоит – обезбол ещё действует, всё равно не почувствуете. Но в целом здоров – утром всем отделением наблюдали у вас полноценную эрекцию.

Филипп закрыл глаза:

– Ну уж зачем в краску-то меня вгоняете? Мне и так плохо.

– Не надо стесняться. Это же хорошо, значит организм нормально функционирует, кровь полноценно двигается по всем органам. Радуйтесь, а не стесняйтесь, Филипп Андреевич.

– А вас как зовут?

– Вот ещё одно подтверждение хорошего, адекватного состояния – как про эрекцию уточнили, сразу знакомиться с сестричкой начали! – медсестра уже откровенно веселилась, – у меня классическое имя медицинской сестры – Мария, но учтите, что я замужем за военным, так что будем продолжать просто лечиться!

Сёчину уже по-настоящему стало неудобно, и он хотел начать извиняться, но тут в дверь палаты постучали, и прозвучал знакомый женский голос:

– Войти к жертве британского нашествия можно?

Мария оглянулась:

– Бахилы есть? Шапочка? Заходите, конечно. И это не жертва, а здоровый мужчина, месяц только полежит, и опять бегать начнёт. Проходите, вот стульчик. Филипп Андреевич, принимайте посетителей, я позже зайду. Кнопочка вызова – вот тут, возле руки. Если что – нажимайте.

Сказав это, сестра вышла.

А на стул возле койки присела улыбающаяся принцесса Корделия, в обычной жизни актриса с именем Зинаида, и по фамилии – Курицина. Зинаида Петровна служила в Крещёвском драмтеатре всю свою сознательную жизнь, на её счету было больше сотни прекрасно исполненных ролей, зрители её любили, коллектив уважал, хотя и побаивался – характер у неё был взрывной, себя в обиду актриса никому и никогда не давала, могла сказать всё прямо о своих мыслях даже ведущему режиссёру, но быстро отходила, и продолжала дальше «идти по жизни, смеясь». Она устроилась поудобнее, с сочувственной улыбкой оглядела Филиппа, и тронула его за руку: