Первую же просьбу вынести её на свежий воздух выполнили безропотно. Здоровенный бородатый брюнет с массой предосторожностей поднял дитя на руки. Понёс из дома на улицу. На улице оказался широкий двор в тенистых деревьях и куча признаков неопознаваемой местности. Тут в ней, было, снова завозилась придушенная истерика. Но в силу войти не успела – не дали. Верней, не дала сама Инга. Потому что назревающая истерика не разлилась по нервам немедленным желанием поорать и поплакать. Она постепенно концентрировалась в голове, расползаясь по ней чем-то жутко холодным. И в придачу таким ярким, что этот внутренний свет бил изнутри по глазам.

Естественно, она испугалась. А затем у неё включилась выработанная годами в бизнесе привычка: она внутренне замерла на все сто. Перестала думать о себе: о своих чувствах, ощущениях и прочей бодяге. Целиком переключилась на внешний мир, ловя его сигналы всеми органами чувств. Видать, бородач испугался этой дерготни и неумело затряс её в руках, будто младенца. Будто она уже орёт во всю глотку. Инга сконцентрировалась на нём и вдруг…

Страх можно почувствовать, когда он твой собственный. Страх можно увидеть, когда твой визави выпучивает глаза, кривит рот, бледнеет и всё в том же духе. Но в этот момент она реально услышала чужой страх: не ушами, а чем-то внутри себя. Как мерзкое вибрирующее зудение, которое в последнее время стало накатывать каждый вечер, стоило улечься в постель. Кстати, к врачу она так и не сходила. Причём, то родное зудение было однотонным и нудным, вибрируя в такт сердцу. А нынешнее зудение переливалось всеми оттенками ритмов и ощущений. И говорило не только о том, что видели глаза: её носильщик испугался. Инга вдруг узнала от себя самой, что мужик испугался именно за неё. За то, что сделал ей больно, или у неё болит из-за чего-то другого, или… Мысли мужика метались и путались в поисках причины её взбрыкивания.

И тут её – помимо собственного участия – посетили сразу два открытия. Во-первых, напористая попытка заткнуть пасть истерике привела к явственному её выключению. Будто щёлкнула тумблером, и всё мигом прекратилось: погас этот дурацкий свет в башке, успокоилось сердце, резкость в полуослепших глазах улучшилась. Во-вторых, она знала наперечёт все чувства человека, на руках которого ехала. Мало того, они так навязчиво лезли в её голову, так раздражали, что их она тоже как-то выключила. Словно муху газетой прихлопнула. Бородатая рожа цвела и пахла: ни следа давешнего страха. Мужик блаженно улыбался и смотрел на свою ношу с чуть дебиловатой лаской.

В её голове что-то ощутимо происходило, рождая уверенность, что всё это ради неё. Что истерика для неё опасна. Что ледяной огонь в голове и защита, и погибель – смотря, куда она его употребит. Что она, в конце концов, не человек, но показывать это нельзя: смертельно опасно! Создавалось впечатление, будто в новой голове сидит кто-то кроме неё. И этот кто-то объясняет своей соседке правила поведения в детском теле, куда её внезапно занесло. Мысль, будто она резко помолодела в собственном, даже не приходила в голову – полнейшая чушь.

Естественно, Инга снова испугалась. Поднапряглась и вышвырнула эту пакость из башки. Пришлось замереть, прислушиваясь к собственной голове: упорный партизан снова туда залез. И вновь протянул перед ней ту же ассоциативную цепочку. Инга собралась, сконцентрировалась и поверила: если она не возьмёт себя в руки, то непременно сделает что-то такое, за что её прикончат. Придётся прислушаться к совету внутричерепного соседа. Услыхав принятое ею решение, сосед внезапно пропал, словно и не партизанил в её мозгах.

Словом, когда её уложили, наконец, на эти перины, она вовсю знакомилась с новым умением шарить в чужих головах. Именно так: Инга обнаружила, что сосредоточившись, может настроиться на человека и совершенно чётко идентифицировать обуреваемые им чувства. Она тут же решила, что должна заниматься таким важным делом постоянно. Только нужно тщательно шифроваться: скрывать свою реакцию на чужие «подслушанные» чувства.

Никаких систем слежения – как у Дона – Инга в себе не обнаружила. Выслушав отчёт о его находке в голове, закрыла глаза и долго пыжилась, пытаясь отыскать в себе нечто упущенное. Сетку так и не увидала, испытав облегчение. Ей и без всяких эхолотов было обо что заморачиваться. Глючило-то не только в её башке – на неё свалилась и проблема с глюками Машки. В этом новом… месте они были родными сестрами – отсюда идентичность мордах. И непонятными нелюдями оказались обе.

Если натренированная ударами судьбы Инга смогла выстоять перед её очередным сюрпризом, то Машка спеклась моментально. Не желая принимать эту дерьмовую реальность, девчонка упиралась и хандрила. Хотела к маме и отбрыкивалась от иных, более насущных желаний. Благо, хоть приказы старших исполняла безукоризненно, а то бы давно спалилась сама и спалила Ингу. Они с Катей, как могли, поочерёдно сюсюкали с Машкой, вдалбливая ей теорию выживания. Следили за каждым её вздохом – особенно в присутствие посторонних. Буквально, хватали за жабры, когда Татона пыталась её приласкать. В первый раз это закончилось грандиозной истерикой и попыткой побега.

А куда тут бежать? Инга отнюдь не полиглот, но по-английски шпрехала сносно. Кое-что понимала из парле франсе и даже итальяно. С почти профессиональной уверенностью могла утверждать: их нового языка она не слыхала ни в реале, ни по телеку. Кроме того родной русский у них выходит неподражаемо корявым. Некоторые буквы вообще с трудом артикулируются, будто этих звуков в тутошней природе не водится. Подобная разбалансировка присутствовала и на Земле, но это не Земля – резюмировали «годящиеся в матери» дамы.

И выдвинули дополнительный резон: большая медведица на небе отсутствовала. Дон, было, припомнил, что и в южном полушарии Земли она не видна. Но особо не упирался. Вот было что-то такое, что убеждало его в истинности выводов: не язык, не звёзды – в которых он «не бум-бум» – а внутреннее чутьё. Ладно бы, у него одного, так у девчонок та же ерунда. А женское чутьё, говорят, похлеще любого радара, на чём мужики и прокалываются по любому поводу. Короче, факт своего инопланетного нахождения все приняли безоговорочно, что их несколько успокоило – такая вот странность.

Они протрещали почти до вечера. Их никто не трогал, если не брать в расчёт периодические набеги служанок с одеялами, лекарствами и перекусами. Мать Пакса-Дона и Паксаи-Катерины тоже подходила несколько раз. Гладила детей по головам, выспрашивала, как они себя чувствуют. Вымученно улыбалась, старательно стирая с лица тревогу. Катя с Ингой столь же старательно демонстрировали оптимизм и прибывающее с каждым часом здоровье. Дон моментально подключился к этой игре, дабы им всем не прописали каких-нибудь дополнительных лечебных процедур. Вот чего им сейчас точно не хватало, так это консилиумов с привлечением чужих дядек.

Но, последний – уже под вечер – визит матери напряг всех. Татона была непривычно собрана и сумрачно деловита. С таким лицом объявляют либо смертельную болезнь, либо визит ревизора – кого оно касается и цепляет за живое. Но и тут они с девчонками выдержали удар, достоверно изобразив напуганных детишек. А может, они таковыми и стали со всей этой чертовщиной. Просто, пока что не отдавали себе отчёта в очередном завороте судьбоносной бредятины.

А с завтрашнего дня начинаем новую жизнь

Дон поразился, какое количество доброкачественной инфы удалось нарыть Инге с Катей за три дня, что он провалялся в беспамятстве. Прямо, не сходя с этих перин. Всё-таки сказывались навыки бизнес леди при поддержке профессиональной проводницы – Штирлицы отдыхают. Девчонки – теперь язык не поворачивался обзывать их тётками – не просто наподслушивали кучу разговоров. Они провели колоссальную аналитическую работу и вывалили на него уже готовые выводы. Даже истерика припухла, пока мозги были вынуждены работать в авральном режиме – почище, чем в золотые денёчки сессий