Он много лет вёл сравнительный анализ между Лэйрой и Паксаей: в смысле душевного развития подростка женского пола. У сестрицы всё протекало нормально: кто-то нравится, кто-то не нравится. Кем-то она могла ненадолго увлечься, кого-то дико не переваривала. Короче, всё, как у всех. Для гадины окружающие чётко и безапелляционно делились на своих и чужих. Свои – это объекты её системы: однозначно замечательные, не подлежащие критике, не ставящиеся под сомнение. И всегда рядом – любой ценой, которую она, не задумываясь, заплатит. Все остальные просто люди: безликие, вызывающие интерес только с точки зрения мотиваций по отношению к её системе.

К примеру, Лэйра никогда не покинет Дона. В лепёшку расшибётся, чтоб ему жилось хорошо, но никогда его не полюбит – аллилуйя! Он сомневался, что она и кого-то другого способна полюбить, как простая баба. Её специфическая любовь к «своим» носила крайнюю степень тяжести. Но не была любовью – только жестокой необходимостью их иметь. Настолько жестокой, что за этим только смерть. Можно было понять мать Лэйры и Лэти: ощущая дискомфорт в бессистемном существовании, тётка рискнула выйти замуж. Возможно, пыталась создать собственную систему, как она её понимала. Жаль, что муж в неё не входил. Впрочем, Дон мог и ошибаться.

Прощупав обстановку на поверхности земли, он спокойно выбрался из лаза, толстенная крышка которого была замаскирована россыпью инкрустированных в неё камней. Вытащил терпеливо сопящую Паксая, вернул крышку на место и поинтересовался:

– Передохнёшь?

– Не устала, – мотнула она головой, выбивая из одежды пыль. – Твоё ворьё далеко отсюда?

– С чего ты взяла, что оно моё? – деланно удивился Дон, внимательно отслеживая доклады «ищейки», чтобы вовремя избежать нежелательных свидетелей их побега.

– Ну, мы с Лэйрой не смогли придумать иного источника твоего богатства, – хлопнула она себя по поясу, который нафаршировали золотыми монетами. – Не мог же ты это заработать. Ты не обзавёлся ни одним навыком, за который бы так неправдоподобно щедро платили. А у обычных людей ты воровать не станешь. Ты, Донатик, у нас совестливый. Остаётся одно: своровать ворованное.

– А зачем я ещё у тебя такой красивый и талантливый? – пробормотал Дон, сконцентрировавшись на парочке ночных гуляк.

Через минуту те вырулили наперерез из боковой улочки. Воровато огляделись, посмотрев сквозь невидимых прохожих, и рванули в противоположный переулок.

– Ну, как таких не ограбить? – умилился манипулятор.

И потащил сестрицу дальше. Они шли по окраинной улице, что опоясывала город почти замкнутым кругом. А также скрывала среди теснящихся домишек некую забегаловку с непрезентабельной репутацией. Не будь в этом мире такого дефицита квалифицированного медицинского персонала – с переизбытком паранойи по поводу эпидемий – здесь бы ещё и воняло. Но одним из самых суровых законов постапокалиптического общества являлся железобетонный принцип всеобщей санитарии с гигиеной. Разведи вокруг своего дома свинарник, и твоя родня тебя тут же не досчитается. Никаких штрафов – заплатишь башкой. А уже после с твоих скорбящих родственников этот самый штраф и слупят.

Так что воздух в местных трущобах был свеж, почти как в лесу. Что не скажешь о публике. Чем ближе к точке дислокации злачного места, тем чаще стали попадаться его клиенты. «Ищейка» работала, как часы, «барбос» бдил, держа под парами «отморозка». Убийственная энергия в башке ещё не собиралась в разящий кулак, но уже потихоньку закипала. От этого шумело в ушах и слегка рябило в глазах. Дон то и дело встряхивал головой, пытаясь поставить мозги на место. На его счастье, Паксая не подвела: дотопала до забегаловки в заданном темпе, даже не помышляя жаловаться.

Присмотренная накануне пара отменных степняков трёхлеток оказалась не в сарае – где бедолаг укрывали от посторонних глаз – а прямо на улице. Чтобы вольные дети степей не захирели, их каждую ночь выгуливали в окрестностях города. Местные буцефалы вели исключительно дневной образ жизни. А этим представителям вечно кочующих степных табунов по барабану, когда их заставляют проявлять активность. Ночного зрения у них нет. Но в такую лунную ночь, как сегодня, они вполне сносно ориентируются на местности – удовлетворённо констатировал Дон. И нашпиговал мозги пары коневодов указующими распоряжениями.

Попутно он притормозил какого-то щуплого мужичка с глазами навыкате и плешивой макушкой, что по местной моде большая редкость – аборигены отличались завидной растительностью. Этот дистрофик галопировал в сторону забегаловки, куда – по сообщению «эрудита» – тащил какую-то животрепещущую новость. Вестника аж распирало от желания поскорее вывалить её тому, кому необходимо, для того, для чего она подойдёт.

– Ну, что случилось? – приступил Дон к допросу деревянного истукана, замершего по его приказу у покосившегося забора.

– Новость для Дельца, – с телеграфной бесстрастностью протараторил плешивый.

– Какая?

– Каштартан уходит в Хурабат не сегодня, а завтра утром. С собой берёт целую сотню.

– Они что, вздумали обокрасть крепость? – обалдела Паксая.

– Это нереально, – отмахнулся Дон. – Топай, куда шёл, – разрешил он гонцу. – Передай новость. Тебя никто не останавливал. Ни о чём тебя не спрашивал. Когда передашь новость, вернёшься сюда. Всё. Пошёл.

– И зачем он нам? – полюбопытствовала сестрица, брезгливо косясь на троицу выскребающихся из забегаловки пьяных в зюзю уродцев.

– Ну, не полезу же я туда, чтобы осмотреться. Он мне опишет обстановку. А я решу, устраивать там погром, или светиться не стоит.

– А как же твоё благородное намерение очистить город? – ехидно подначила его Паксая.

– Я им что, Дукалис? Пусть сами чистят свои Авгиевы конюшни.

– Ну да, ты ведь, к тому же, и не Геракл. А эти болванчики так и будут здесь торчать? – указала она на статуи коневодов.

Кони уже истомились в нетерпении, оставаясь привязанными к двум человеко-столбам. Дон согласился с тем, что они тут как-то некстати начали отсвечивать. Вон и уродцы удивились: принялись пьяно домогаться какой-то взаимности у неподвижных знакомцев. Пришлось пойти на риск: отдать команду зомби самостоятельно добираться до намеченной точки у опушки леса. Те еле забрались в сёдла: мешали одеревеневшие конечности. Но, в конце концов, тронулись и порысили в заданном направлении.

– Теперь главное, чтобы у них по пути не случилось никакой встряски, – недовольно проворчал манипулятор. – А то весь гипноз псу под хвост.

– Может, я с ними? – неуверенно предложила верная сестра.

– Ага! Так я тебя с ними и отпустил. О! – поднял Дон руку, давая ей знак заткнуться. – А это даже лучше, чем я задумал, – пробормотал он, прицеливаясь.

Из забегаловки показались четверо. С виду матёрых: если не умственно, так, во всяком случае, физически. Амбалы – штангистам на зависть. Пойманные и зомбированные бойцы криминального фронта промаршировали к своему кукловоду. А вслед им пялился из-за дверного косяка плешивый. На его морде созревал превосходно видный даже при лунном свете шикарный фингал.

– Так, здесь встряска явно состоялась, – констатировал манипулятор.

И ловко подцепил на крючок сорвавшегося с него пескаря – не успел паскуда шмыгнуть обратно в забегаловку. Вот в такой нетрадиционной компании они с Паксаей и двинули туда, куда послали всадников. Там они стряхнут с коней зомби, и уже верхами с комфортом погонят всю эту кодлу на последнее в их жизни дело. Мужики после промысла собирались отойти на заслуженный покой. А заслуженно окрещённый гадом «порченный» всё напортил. Зарядил их, не миндальничая: жёстко и на несколько часов вперёд. Народная мудрость зазря ярлыки не клеит – что заслуженно, то заслуженно. Ничего не скажешь. Даже костры уже видятся более обоснованным решением, нежели прежде. Это, если не кривить душой перед самим собой.

Вялые с устатку воры потащились в засаду на тракт. Там они засядут ближе к выходу тракта из пригородной лесополосы в поля. Во избежание отрезвляющих случайностей заберутся поглубже в кусты и заснут. Когда наступит время их выхода на сцену, манипулятор разбудит приговорённых к смертной казни артистов.