Таким образом, псевдотеоретические концепции геополитического характера, оправдывавшие территориальную экспансию американского государства, появились в США даже несколько раньше, чем интеллектуалы и политики в Европе начали формировать первые собственные геополитические доктрины. Сегодня ни один американский исследователь развития геополитической мысли не обойдет вниманием германских теоретиков геополитики, обосновывавших агрессивную политику Второго и Третьего рейха. Однако движение американцев на Запад, сопровождавшееся массовым уничтожением индейцев, являлось таким же расширением «жизненного пространства», как и франко-прусская война 1870–1871 гг. или авантюры Гитлера. Более того, масштабы истребления коренных народов Северной Америки не уступали Холокосту в Европе, однако растянутость этого процесса во времени, отсутствие широкого информационного освещения этих событий и пренебрежение европейцев внутренними делами Америки сделали свое дело.
Конечно, «доктрина фронтира» и концепция «явного предназначения» относятся, скорее, к области идеологии. Вместе с тем американцы и в целом англосаксы внесли свой весомый вклад в формирование теоретической геополитики как таковой. В отличие от германских геополитиков, английские и американские теоретики ставят во главу угла контроль не над сушей, а над морем. Источником вдохновения в этом случае стал опыт создания британцами своей всемирной и беспрецедентной по масштабу империи, которая была бы невозможна без получения Англией статуса «владычицы морей».
К концу XIX века США отказались от политики изоляционизма и приступили к активному вмешательству во внутренние дела других государств и территориальным приобретениям, в том числе силовым путем. В это же время появляются труды Альфреда Мэхэна (1840–1914), сформулировавшего теорию морской силы (морской мощи). Согласно этой теории, определяющим фактором мировой истории является достижение господства на море при помощи военно-морского флота, который позволяет развернуть глобальную морскую торговлю и проводить экономическую экспансию. В свое время именно с помощью морской силы добились процветания Нидерланды, которые затем были оттеснены Англией — новой «владычицей морей». Теперь, утверждал Мэхэн, время перенять эту эстафету настало для Америки.
Мэхэн не видел ничего предосудительного в том, чтобы в геополитической картине мира ставить во главу угла понятие военной силы. В своей работе «Заинтересованность Америки в морской силе» он недвусмысленно провозгласил, что «военная сила является одним из преобладающих факторов для оправдания политики», поскольку «конфликты на международной арене закаляют нации и способствуют их возмужанию»[19]. На основе своей теории Мэхэн обосновывал необходимость оказания Вашингтоном давления (вплоть до прямого применения силы) на государства в любом регионе мира в целях создания наиболее благоприятных условий как для деятельности американского бизнеса, так и для размещения вооруженных сил.
В сущности, теория морской силы капитана Мэхэна вдохновлена знаменитой стратегией «Анаконда», разработанной генералом Скоттом на начальном этапе Гражданской войны в США. Напомним, что данная стратегия сводилась прежде всего к постепенному окружению территории противника и захвату стратегически важных пунктов, через которые тот мог вести морскую торговлю, а также вытеснению его с коммуникаций — иными словами, речь идет об экономическом удушении противоборствующей стороны[20]. По мнению Мэхэна, доминирование США на море позволит американцам навязывать свою волю любому противнику, атакуя и отступая в любой удобный момент, а также надежно изолировать оппонента от мировых рынков и тем самым истощать его экономически.
Господство на море, утверждает американский теоретик, покоится в первую очередь на мощном торговом флоте, тогда как военно-морские силы обеспечивают безопасность морской торговли, устраняя возможные угрозы со стороны противника, и ее беспрепятственность, принуждая силой оружия к соблюдению режима свободы мореплавания. Однако морская сила, учит Мэхэн, не тождественна обладанию сильным военно-морским флотом. В самом деле, в свое время и Испания, и Франция обладали грозным флотом, корабли которого превосходили английские аналоги, тем не менее именно Великобритания стала в итоге «владычицей морей».
Причина этого, по мнению Мэхэна, заключается в том, что испанцы и французы воспринимали море как дорогу, по которой товары доставляются на рынки, а войска — на заморские театры военных действий. Они использовали флот пассивно. Однако морское пространство — это не дорога, а потенциальное поле боя, а флот — это инструмент не оборонительный, а сугубо наступательный. Бесполезно использовать военный флот для защиты своего транспорта и гаваней, всегда найдется слабое место или скажется нехватка кораблей. В равной степени бесполезно пытаться нарушить морскую торговлю противника, атакуя его конвои. Вместо этого военный флот должен сконцентрироваться в единую атакующую силу и искать решающего сражения, чтобы уничтожить противника. Именно наступление и победа дают господство на море, учит Мэхэн, тогда как оборонительный образ действий неизменно связан с распылением собственных сил и неминуемым поражением. Когда военно-морские силы противника будут уничтожены и «вражеский флаг будет появляться над морем лишь в качестве беглеца», следует очередь торгового флота противника, исчезновение которого знаменует конец войны.
Исходя из этих рассуждений, американский мыслитель делает вывод о том, что эффективный военно-морской флот должен состоять из небольшого количества мощных кораблей — capital ships, которые легко сосредоточить в одном месте для нанесения решительного поражения противнику. Во времена Мэхэна эту роль выполняли линкоры, защищенные броней и вооруженные крупнокалиберными орудиями. Пришествие авиации обесценило роль линкоров и заменило их авианосцами, которые прекрасно подходят под мэхэнов-ское описание.
Важным элементом теории «морской силы» стали военные базы. Мэхэн приветствовал приобретение стратегически выгодных территорий и строительство на них баз, которые обеспечивали бы флоту полную свободу действий, увеличивали его шансы на встречу с противником и навязывание ему генерального сражения, которое решило бы исход войны.
Теория Мэхэна вызвала подлинный интеллектуальный подъем в англосаксонском обществе. Как и в случае с «доктриной фронтира», она нашла своего почитателя в лице Теодора Рузвельта, приложившего много усилий для воплощения в жизнь доктрины Мэхэна. Одним из наиболее нашумевших его предприятий был поход «Великий белый флот» — кругосветное путешествие 16-ти броненосцев (1907–1909), призванное продемонстрировать всему миру величие США как морской державы. Именно Т. Рузвельт заложил традиции использования военно-морского флота как главного инструмента американской геополитики.
Другим важным шагом в создании англосаксонской геополитики стала теория британского географа и политического деятеля Халфорда Макиндера (1861–1947), который обратился к понятию «сердцевинная земля» (или Хартленд), господство над которой, по его мнению, дает ключ к глобальному доминированию. В его понимании Евразия и Африка образуют единый континент, который Макиндер называл «мировым островом». Именно через Хартленд пролегает «географическая ось истории»[21], вдоль которой разворачивались события, определявшие судьбы мира. Британец выводит свою знаменитую формулу: «Кто контролирует Восточную Европу — тот господствует над “Хартлендом”; кто контролирует “Хартленд” — тот господствует над “мировым островом”; кто контролирует “мировой остров” — тот господствует над миром»[22].
Очевидно, что важнейшей частью Хартленда Х. Макиндер считал территорию России и приложил немало усилий для пропаганды идеи отторжения у нее жизненно важных пространств (в частности, во время Гражданской войны он выполнял ряд дипломатических поручений при белом движении на юге России). «В этом мире, — писал английский исследователь, — Россия занимает центральное стратегическое положение, которое в Европе принадлежит Германии. Она может по всем направлениям, за исключением севера, наносить, а одновременно и получать удары. Окончательное развитие ее мобильности, связанное с железными дорогами, является лишь вопросом времени. Да и никакая социальная революция не изменит ее отношения к великим географическим границам ее существования»[23].
