Описанная система взаимоотношений бизнеса и государства, если опустить детали, мало отличается от того, что можно наблюдать в современной Америке. При этом откровенный цинизм, с которым Вашингтон принуждает налогоплательщиков оплачивать авантюры корпораций остается фактически неизменным. Спасение за государственный счет группы нечистоплотных магнатов, которые решили сделать «легкие деньги» из наспех проложенной железной дороги, мало чем отличается от «заливания деньгами» Уолл-Стрит после того, как современные финансисты спровоцировали крах 2008 года.
Тем не менее история становления железнодорожной отрасли в США примечательна не только с точки зрения формирования корпоратократии. Она интересна еще и тем, что характеризует саму систему государственного управления в США, которая сделала возможным доминирование частных интересов над структурами, стремившимися к выражению интересов всей американской нации.
Дело в том, что в Америке XIX века таких структур в их классическом понимании не было. Как уже было отмечено, класс профессиональных государственных служащих в то время не существовал. Считалось, что «Стране свободы» не нужна профессиональная бюрократия, которая якобы может быстро взять в свои руки бразды правления и разрушить демократию. Подобно тому, как в представлении американцев того времени вести войну должны были солдаты-любители, которые берут в руки оружие лишь на время боевых действий, обеспечивать функционирование государства должны были чиновники-любители, которые не посвящали профессиональную жизнь совершенствованию своих навыков, а занимали и оставляли посты исходя из личных склонностей и пристрастий.
Эта модель пронизывала все уровни государственной службы, начиная с правительства и заканчивая самыми скромными должностями муниципальной службы. В правительстве распределение министерских кресел было результатом сложной системы договоренностей, которая существовала внутри партий и между ними. Определенная фракция внутри партии могла поддержать кандидатуру на пост президента из другой фракции при условии предоставления ей тех или иных министерских портфелей. Губернаторы раздавали должности друзьям и родственникам тех, кто оказывал им поддержку во время избирательной кампании. Ответственные посты, связанные с необходимостью иметь специальные знания и навыки, часто занимали популисты, которые умели очаровать толпу своим красноречием. Эта практика не предусматривала поэтапное построение карьеры на государственной службе: нахождение в должности обычно ограничивалось избирательным сроком или пребыванием у власти патрона. Разумеется, в этих условиях главным мотивом обладателя заветной должности было извлечение максимальной выгоды для себя. Понятия репутации государственного служащего или деловой этики просто не существовало, а потери при уходе с поста были минимальными. Все это приводило к разгулу коррупции и откровенному лоббизму интересов тех, на кого работал временный чиновник.
Еще одной стороной этой практики была вопиющая некомпетентность. Большинство управленцев-любителей не имели представления о той сфере деятельности, где им предстояло работать. Свою задачу они видели в том, чтобы на максимально выгодных для себя условиях найти частного подрядчика, который выполнит требуемую работу. Разумеется, качество результата они практически не могли проконтролировать и полагались на советников и консультантов — также из частной сферы. Неудивительно, что в итоге возводились железные дороги или каналы, полностью непригодные для езды или плавания по ним[126].
Итак, история США в XIX столетии дает, с одной стороны, пример блестящего роста национальной экономики, а с другой — доходящих до крайности противоречий в области политики и государственного управления. Каким образом этот период отразился на развитии американской государственности, ведь сама по себе политическая жизнь и государственный аппарат еще не формируют государственности? Коррумпированность американских управленцев XIX века и их лояльность в отношении корпораций мало характеризуют государственность в США как таковую. Поэтому важно проследить, каким образом и под воздействием каких сил формировались и эволюционировали важнейшие институты американского государства после того, как начался его бурный рост.
Пожалуй, наибольшее влияние на характер «Страны свободы» в первой половине XIX века оказала эпоха президента Эндрю Джексона. «Джексоновская демократия», сформировавшаяся в 1820–1840 гг., определила лицо Америки, которая со временем изберет такого колоритного президента, как Авраам Линкольн, президента немыслимого, скажем, для начала столетия, и придет к междоусобной войне.
Алексис де Токвиль посвятил не одну страницу анализу «джексоновской демократии». Его вердикт был таков: этот режим олицетворял собой пример экстремального демократического правления, когда малейшее изменение настроений народных масс побуждало руководство страны принимать поспешные и далеко не всегда удачные политические решения. В качестве примера Токвиль приводил судьбу Второго банка Соединенных Штатов, предшественника современных государственных регуляторов кредитно-денежной политики, который был упразднен Джексоном якобы в ответ на требования широких масс населения. Безусловно, этот шаг побудил вернуться на федеральном уровне к золотому стандарту, что на время отсрочило наступление эпохи глобальных денежных махинаций олигархических кланов. Однако ликвидация банка, который хотя бы в некоторой степени мог сдерживать разгул бесконтрольной эмиссии бумажных денег в интересах этих кланов, также породила возникновение огромного количества частных кредитных учреждений, которые со временем образовали фундамент сомнительной финансовой архитектуры, обслуживавшей корпоративные интересы ценой общественного благосостояния.
Этот пример демонстрирует противоречивость изменений в американской государственности, которые наблюдались в первой половине XIX века. С одной стороны, в эту эпоху произошло становление модели массовой политики. Действительно, политический ландшафт при Джексоне изменился весьма заметно: политика перестала быть заповедником выходцев из богатых и знатных семей, которые в буквальном смысле монополизировали право решать судьбу государства, избирательно прислушиваясь к гласу народа. Теперь как на уровне штатов, так и на федеральном уровне появились политики, которые, если и не были непосредственными выразителями воли широких слоев общества, по крайней мере, были с ними как-то связаны.
Сам Эндрю Джексон имел биографию, которая сильно отличалась от биографий, к примеру, Вашингтона или Джефферсона. Его родители не были плантаторами, они не принадлежали к колониальной аристократии и даже не могли похвастаться принадлежностью к первым поколениям переселенцев. Они были бедны и имели ирландские корни, что само по себе было большим минусом с точки зрения положения в обществе. Молодой Джексон самостоятельно пробивался, занимаясь адвокатской практикой, фермерством, а потом делал карьеру в ополчении, где он «прославился» истреблением индейцев. По меркам своего времени это был настоящий американский self-made man — «человек, сделавший себя сам».
Соответствующим образом Джексон выстраивал свою политическую риторику. Он жестко критиковал имущественный ценз для избирателей, аристократизм современных ему политиков, требовал равенства возможностей для всех граждан страны. Казалось бы, налицо истинный демократ, который в роли президента будет отстаивать интересы незащищенных и бедных слоев американского общества. Не стоит впадать в подобную иллюзию: «джексоновский демократизм» заканчивался тогда, когда он переставал быть удобен элите, и бывший «победитель» индейцев с такой же легкостью отправлял солдат расстреливать бастующих рабочих, как некогда — краснокожих.
Демократические тенденции в политической жизни Америки той эпохи на деле носили глубоко прагматический подтекст. Как мы помним, страну буквально захлестнула волна эмигрантов, которые искали лучшей жизни на американской земле. Очень многие из них такой жизни либо не находили, либо были вынуждены работать в призрачной попытке стать очередным «человеком, который сделал себя сам». Испытания, которые выпали на долю рядовых американцев в эпоху становления промышленного капитализма, легко могли до крайности обострить напряженность в обществе. Поэтому стала насущной необходимость снизойти до тех этажей социальной иерархии, которые политики более ранних эпох посещали лишь время от времени.
