Сегодня ситуация повторяется. Неолиберальная мания использования государства для охраны свободы вырвалась за пределы национальных границ и отныне обрушивается на страны, придерживающиеся альтернативных моделей. Глобализация играет ведущую роль в этом процессе, поскольку, в условиях непрерывно растущей интенсивности информационных потоков и торгово-экономических связей в общемировом масштабе, идеологии становятся одним из продуктов, которые можно покупать и продавать, эффективно встраивая их в общество массового потребления. По сути, сама модель общества, которая имеет в своей основе потребление, как никакая другая близка неолиберальной идеологии. В основе экономической модели неолиберализма лежит идея поддержания спроса, который считается залогом развития.
Собственно говоря, именно проблемы с готовностью частных лиц тратить деньги на товары и услуги считаются современными либералами главной причиной экономических кризисов. В этом случае на помощь приходит государство, которое на сей раз выполняет свою функцию по охране свободы посредством скорейшего преодоления негативного влияния экономического спада. Основной инструмент здесь — государственные расходы, с помощью которых правительство может восполнить недостаток спроса и тем самым вернуть экономику на рельсы нормального функционирования.
Этот вывод экономического характера имеет самое непосредственное отношение к сфере геополитики, поскольку наибольшие возможности для наращивания государственных расходов предоставляет война. В свою очередь, война в эпоху глобализации также радикально меняет свой облик, что не может не сказаться и на облике современного неолиберального государства.
Вплоть до Первой мировой войны подавляющее большинство вооруженных конфликтов имело выраженный формат, который М. ван Кревельд назвал тринитарной (тройственной) войной, или войной по Клаузевицу, в честь великого военного теоретика, описавшего войны классической эпохи. В основе этой модели лежало взаимодействие элементов триады «народ — правительство — армия». Народ, в понимании Клаузевица и его последователей, предоставлял правительству полномочия ведения военных действий, а правительство, в свою очередь, делегировало эти полномочия армии, то есть специально сформированной организации, набранной из народа, но не тождественной ему. Из этого следовал вывод о том, что ведение войны является функцией армии, которая рассматривает в качестве своего противника другую армию, но не другой народ. Война армии против народа (например, военные преступления), а равно война народа против армии (партизанские действия) объявлялись недопустимыми[85].
Эта модель, которая успешно объясняла вооруженные конфликты на протяжении XVIII и XIX столетий, совершенно обесценилась в эпоху глобализации. После удара, нанесенного по ней концепцией тотального конфликта (воплощенного во Второй мировой войне), на сцену вышли войны нового поколения. Национально-освободительные движения, террористические группировки, преступные кланы — все они сформировали качественно новую модель военного конфликта. В ней нет места прежней триаде, поскольку во многих случаях речь даже не идет о государстве. Отсюда возникает феномен современной войны, в которой воюющие группировки могут свободно действовать против мирных жителей и наоборот.
Не менее радикальные изменения происходят и на Западе. Там также армия все больше отчуждается от народа, что связано с ее возрастающей профессионализацией. Развитие военных технологий, как совсем недавно полагали западные теоретики, делает массовые армии ненужными, по крайней мере на текущем этапе. Вместо этого создаются относительно небольшие контингенты профессионалов, которые все меньше ассоциируют себя с народом. Расцветают частные военные компании, которые рекрутируют профессионалов, прошедших военную подготовку, для выполнения задач не по приказам правительства, а в соответствии с рыночной конъюнктурой.
Ситуацию усугубляет обезличенность войны. Еще во время Второй мировой войны бой предполагал возможность, а во многих случаях и необходимость столкновения лицом к лицу с противником. В эпоху беспилотных летательных аппаратов и высокоточного оружия цель на другом конце света можно поразить, не вставая с кресла. Постоянный риск и физические тяготы, которые тысячелетиями были связаны с войной, здесь не играют никакой роли. Для оператора беспилотного летательного аппарата война не отличается от компьютерной игры, в которой бессмысленность насилия и страдания остаются за скобками. Тем самым формируется еще одна характерная черта войн глобальной эпохи — моральный нигилизм, открывающий широкий простор для совершения военных преступлений.
Обе тенденции сегодня хорошо видны на примере Украины, куда коллективный Запад во главе с США отправил сражаться тысячи своих военных специалистов и наемников. Преступления, которые они совершают против простых украинцев, ясно свидетельствуют о том, что оборотной стороной «прогрессивных» войн эпохи глобализации, которые десятилетиями Вашингтон развязывает по всему миру, являются ничем не оправданные страдания невинных людей.
Таким образом, обзор основных тенденций глобализации позволяет сделать вывод о том, что современные глобальные процессы опосредованы как объективными процессами, так и субъективной, целенаправленной стратегией, проводимой развитыми странами Запада. Безусловным «лидером глобализации», а на самом деле центром ее управления, являются Соединенные Штаты. Возникает вопрос: неужели мировая общественность не в силах обнаружить это, казалось бы, очевидное явление, которое заключает в себе такой разрушительный потенциал, и поддержать разрозненные очаги сопротивления «глобализации с американским лицом»? В мире существует немало движений, которые пытаются противостоять подобным тенденциям. Так, антиглобалисты критикуют глобализацию как таковую, считая ее однозначно негативным, разрушительным явлением. Другие движения (альтерглобалисты) не отрицают созидательного потенциала современных глобальных процессов, однако выступают за качественно иную модель мирового развития, в рамках которой США не выступали бы в качестве «локомотива глобализации».
Современная эпоха дает много свидетельств тому, как навязываемая западными транснациональными корпорациями культура потребления поставила на грань гибели целые самобытные уклады, существовавшие в течение тысячелетий. Формирование глобальных рынков ведет к появлению универсальных стандартов потребления. Одновременно искусственно создаваемое потребительское общество требует внедрения ценностных моделей, которые ставят во главу угла максимизацию объема потребляемых благ и услуг. В свою очередь, в среде, где господствуют подобные ценности, претерпевают значительные изменения и экономические институты. Например, наблюдается энергичный рост финансового сектора, направленного на обслуживание массового потребления, зачастую ценой отказа от инвестиций в реальный сектор экономики. Наконец, в обществе массового потребления, где основу экономики составляет финансовый сектор, зарождаются своеобразные политические институты, которые обычно обозначают себя как демократические, но в реальности представляют собой агрессивный популизм, основанный на манипуляции общественным мнением, завоевываемой обещаниями роста потребления.
Десятки стран, едва добившись независимости и освободившись от колониальных режимов, незамедлительно получали от Вашингтона заманчивое предложение вступить в «глобальную семью успешных наций». В этих целях оказывалась щедрая финансовая помощь по линии международных институтов, разворачивались масштабные образовательные, социальные, гуманитарные программы, снимались таможенные барьеры, проводилась модернизация государственного аппарата. К сожалению, ни одно из подобных благих начинаний не заканчивалось благополучно для молодых государств. Как результат, их первоначальная отсталость не просто усугублялась, а консервировалась, и вместо триумфального вступления в «глобальную семью» эти государства становились источниками дешевого сырья и рынком сбыта для низкокачественной массовой продукции.
