Подобный стереотип тщательно культивируется не только в средствах массовой информации, но и в стенах университетов, где спонсируемые Белым домом «исследователи» (зачастую отставные политики) публикуют все новые работы, открывая очередные «исторически неизбежные явления», с которыми будет бороться «страна свободы». Одним из наиболее ярких примеров такого рода является изменение климата, с которым в последние годы ожесточенно борется весь коллективный Запад во главе с США, при том, что само это явление мировое научное сообщество до сих пор не смогло убедительно доказать.
США эффективно используют непрерывно нарастающую сложность глобальных процессов в целях сокрытия истинных мотивов своей геополитической стратегии. Уже не первое десятилетие Вашингтоном проводится политика, которая преподносится как благородная борьба с «глобальными проблемами современности» и характеризуется близкими к Белому дому теоретиками едва ли не как поворотная точка в мировой истории.
Поэтому анализ концептуальных основ американской глобальной политики будет неполным без понимания той интеллектуальной (или псевдоинтеллектуальной) среды, в которую погружены творцы американской политики. Речь идет не только о руководстве США, но и о деловых кругах, интеллектуалах и деятелях культуры, общественных активистах — короче говоря, разнообразных группах влияния, которые воздействуют на сердца и умы Америки, а во многом и всего остального западного мира. Многие из этих «борцов» активно работают публично, завоевывая имидж «пророков» и «спасителей человечества» (вспомним известную Грету Тунберг), оказывая на политику такое влияние, какое порой неспособны оказать сотни тысяч простых избирателей. Разумеется, подобные персонажи возникают не на пустом месте, за ними стоят элитарные группы, лоббисты крупнейших корпораций и другие влиятельные структуры. Именно поэтому так важно понимать, какого рода «интеллектуальный товар» они продают американской власти, которая впоследствии навязывает его всему остальному миру, зарабатывая на этом огромные геополитические, экономические и иные дивиденды.
Начать следует, безусловно, с понятия глобализации. Представители американского истеблишмента в наши дни любят говорить об этом феномене, посвящая ему публичные выступления, статьи, популярные книги и научные монографии.
Общепринятого определения глобализации не существует. Данный термин может описывать множество разнородных процессов и явлений, имеющих место в современном мире. В сущности, речь идет о нарастающем взаимодействии национальных экономик в рамках общемировой системы, основанной на усилении интеграции и мирового разделения труда, свободном перемещении капитала и информации, активном использовании достижений научной и технологической революций, размывании барьеров и границ между государствами, социальными группами и индивидами, а также повсеместном распространении определенных систем ценностей и массовой культуры. По сути дела, это определение можно расширять, добавляя в него все новые и новые характеристики.
Шесть волн глобализации (по Й. Терборну[83])
Глобализация характеризуется в первую очередь так называемым международным разделением труда. В результате формируется своего рода всемирная фабрика, в которой различные страны и регионы отвечают за те или иные производственные участки. В основе этого явления лежит то, что в современной теории мировой экономики обозначается как специализация за счет использования относительных преимуществ. В силу определенных причин (например, выгодное географическое положение или доступность природных ресурсов) производство некоторых видов товаров оказывается менее затратным для одних экономик и более затратным для других. У современных западных экономистов этот вывод уже не одно десятилетие вызывает эйфорию. Они утверждают, что в результате международного разделения труда возникает беспроигрышная ситуация: любая страна может найти свою нишу и начать специализироваться на определенном виде товаров, которые она производит наиболее эффективно. Таким образом, даже те государства, которые наиболее успешны в выращивании бобов, могут повышать свое благосостояние, не отставая от производителей микрочипов или промышленного оборудования.
Из этих рассуждений, которые особенно усердно развивают американские академические экономисты, следует практический вывод: успешная экономика должна быть открытой, что предполагает полную ликвидацию препятствий на пути движения товаров, услуг, капитала, технологий и рабочей силы. Если правительство следует стратегии протекционизма, пытается защитить отечественного производителя с помощью различных искусственных барьеров на пути импортных товаров, то тем самым оно будет оказывать поддержку неэффективным отраслям.
Исходя из этой логики, США при посредничестве международных институтов (ведущим среди которых, безусловно, является ВТО) беззастенчиво навязывают развивающимся странам модель открытой экономики. Следует только убрать все барьеры, а глобализация, как утверждали экономисты из Гарварда и Принстона, сделает свое дело. К сожалению, практика показала, что подобные научные теории являются не чем иным, как оружием массового поражения, благодаря которому Вашингтону удалось последовательно уничтожить зарождавшуюся промышленность десятков государств, попавших в итоге в полуколониальную зависимость от Соединенных Штатов. Подавляющее большинство жертв этой стратегии отчаянно нуждались в финансовой помощи от международных институтов развития и потому предпочитали безропотно следовать рекомендациям «экспертов» из МВФ и Всемирного банка, а в итоге оказывались на обочине глобальной конкуренции. В 1990-е годы такую же стратегию Запад реализовывал и в отношении России.
Экономисты, державшиеся в стороне от модных веяний американской экономической науки и сосредоточивавшие свои усилия на изучении исторического и фактического материала, давно пришли к выводу об абсурдности рецептов «беспроигрышного» встраивания в мировое разделение труда, предлагаемых заокеанскими теоретиками. Один из критиков западоцентричных подходов в экономике норвежский ученый Эрик Райнерт отмечает, что стратегии специализации равносильны тому, как если бы самим американским гражданам предлагали сразу после окончания школы специализироваться на мытье посуды на основании того, что среднестатистический старшеклассник хорошо справляется с грязными тарелками, тогда как для профессий инженера или врача у него явно не хватает навыков[84]. Норвежский исследователь добавляет, что в результате применения таких абстрактных теорий к реальным проблемам развивающихся стран последние начинают специализироваться на бедности.
При этом сами США в эпоху становления своей национальной экономики не только не отказывались от защиты отечественного производителя, но и агрессивно применяли весь арсенал протекционизма, отстаивая привилегии для своего бизнеса политическими и военными методами. Не будет преувеличением сказать, что весь XIX век прошел для экономики Соединенных Штатов под знаком протекционизма. Подобных методов Вашингтон не чуждался и перед Первой мировой войной, и даже в период правления такого сторонника экономического прогресса, как Ф. Рузвельт. И в наше время, несмотря на либеральную риторику американских властей, Вашингтон регулярно идет на ограничение доступа зарубежных поставщиков на внутренний рынок. Достаточно вспомнить развязанную Д. Трампом торговую войну с Китаем. Стоит отметить, что антироссийские санкции также всецело укладываются в определение протекционизма. Характерно, что ВТО в этой ситуации предпочитает отмалчиваться.
Другим следствием экономической глобализации является формирование глобальных цепочек стоимости. Разделение труда достигает такой глубины, что любой более или менее сложный продукт в наше время является совокупностью стоимостей, произведенных в различных точках земного шара. К примеру, хотя смартфоны многих известных марок собираются на Тайване, на долю экономики этой страны приходится не более 4 % вклада в добавленную стоимость. Остальное приходится на работу американских дизайнеров, японских инженеров, электронику из Германии, редкоземельные металлы из Китая и других стран. В результате в каждый из смартфонов закладываются результаты труда более 60 000 человек по всему миру, не считая еще порядка 750 000 человек, результаты работы которых используются опосредованно.
