Поклонившись, сказал своё слово и Симеон (Лук. 2:25–32), прихрамовый старец, «известный своей святостью».
В чём же созидание пастухов, потомков магов и Симеона? (Что-то не хочется пользоваться традиционным словом «служение» — столь приятным уху иерарховерующих.)
Поклоны людей Божьих были нужны, необходимы, важны позднее взрослому Иисусу — они были указанием, знаком, поддержкой.
Поясним.
Многие полагают: Иисус то, что Он — Сын Божий, знал, и притом твёрдо, нисколько не сомневаясь.
Однако это не так.
Иисус, будучи во всей полноте человеком, в том, что Он Бог, сомневался.
…если Ты Сын Божий, скажи… если Ты Сын Божий, бросься вниз…
Матф. 4:3, 6
Сатана изощрён, и его разрушительные действия против души и духа по возможности лаконичны. Процитированные искушения выглядели бы бессмыслицей, если бы в душе Иисуса было невозможно сомнение, что Он — Бог.
О том, что Он — Мессия, Иисусу открывал не только Святой Дух, ненавязчивость действия Которого в Библии сравнивается с «веянием тихого ветра» (3 Цар. 19:12). Именно в силу малозаметности этого «веянья» для греховного человеческого естества, — а Иисус был во всей полноте человеком, сыном земной женщины, — Ему напрямую сообщали об этом и люди. Причём в разнообразных формах. (Кстати, в этом разнообразии форм ободрения — дополнительное подтверждение, что Иисус в Себе, как Сыне Божьем, порой сомневался.)
Список упомянутых в субъевангелиях приёмов Провидения обширен. В особенности у психолога Луки. Кому, как не ему, более других задумываться о разрушительности сомнений.
Поддержка Иисусу была оказана уже через Его мать: весть о Сыне-Мессии ей несли ещё многие, кроме упомянутых пастухов, бывших волхвов и старца Симеона:
— являлся Ангел (Лук. 1:28).
— чтобы Марию не терзали сомнения (а она — живой человек!), будто Ангел — обычная галлюцинация, к ней обращались также и другие люди, к которым тоже приходили Ангелы: в Евангелии упоминаются Захария и супруг Марии — Иосиф (если его и можно заподозрить в том, что он, выражаясь сугубо медицинским языком, «заразился» галлюцинацией, то преклонных лет бодрого Захарию, а тем более незнакомых пастухов — вряд ли);
— Елисавета «исполнилась Святого Духа» (Лук. 1:41). Свидетельство её было сильно в особенности тем, что забеременела она в возрасте для женщины уже нерепродуктивном, но по предречению Ангела.
Итак, даже для обладателей таланта одного только «веяния тихого ветра» часто бывает недостаточно. В «трудных случаях» Провидение приходит на помощь, привлекая к участию не только Ангелов, но и людей — они тоже бывают посланы к сомневающемуся с ободрением. В этом смысле Иисус отличается от нас лишь тем, что Его часть созидания ассоциируется скорее со словом предназначение, чем со словом талант.
Но дело не в слове.
«Жрец» Александра Коростелёва меня поразил.
Дело происходило в громадной дореволюционной постройки гимназической художественной мастерской в окружении странных гипсовых предметов, россыпи выдавленных тюбиков от краски и засохших кистей, и хотя Саша просил быть естественным, я, стыдно признаться, всё-таки позировал (пытался приукраситься на манер «свято опечаленного» образа, вживлённого нам некрофилогенной культурой).
Но «Жрец» являл нечто совершенно иное.
Это был поток света и солнца! Рыжее с жёлто-золотым! А сам жрец — весёлый и основательный одновременно!..
Это не был просто портрет: черты лица несколько изменены, некоторые детали были непонятны: странный головной убор Жреца, парящий в потоке солнечного света зиккурат, странные фигурки в правом нижнем углу…
С тех пор вот уже четыре года я пытаюсь понять смысл изображённого на холсте. И даже написал статью «Бог Велес, Понтий Пилат и Цыганский Барон», которую и отправил в болградскую газету «Дружба».
Но первые года три я не мог подняться выше того, что для самого художника было, как я теперь понимаю, лишь второстепенным. Оправдываюсь: не только я, но и все мои знакомые, заходившие в картинную галерею Болграда, называли картину «Жрец бога Солнца», делая ударение на последних двух словах. «Бога Солнца» они добавляли, думаю, не столько из-за расплывчатого на дальнем плане, словно парящего в высоте величественного зиккурата, или чего-то вроде того, сколько из-за выбранной автором цветовой гаммы.
А ведь сам художник (повторяю, не читавший ни одной моей книги, из коих на тот момент существовала только первая, ученическая, с циклом рассказов о Понтии Пилате—«При попытке к бегству», правда, работа над «КАТАРСИСом-1» уже началась), назвал картину просто—«Жрец». Так и написано на обороте холста.
Но даже когда я начал работать над «Комментариями» к «Понтию Пилату», в частности, исследовать то влияние, которое должно было оказывать на пятого прокуратора его имя «Копьеносец», я так и не смог обратить внимание, что в нижнем правом углу «Жреца» изображён — копьеносец! Правда, портрет не висел на стене, а, завёрнутый в простыню, стоял за ящиками с книгами.
Повторяющаяся «жреческая» тема: невозможный поступок Цыганского Барона (священнослужителя цыган), картина Александра Коростелёва, назойливые попытки исповедаться и получить у меня отпущение грехов — понятно, подталкивала к поиску в прошлых событиях жизни ещё чего-то схожего.
Не сразу, но сообразил: ведь моя первая «супруга» была внучкой главраввина!
Причём главраввин был отцом её отца, а отец — копия деда (тоже идеолог, парторг в крупном академическом институте), следовательно, первая «супруга» должна была искать для супружества — главраввина! Если не буквального начальника над раввинами, то носителя хотя бы какой-то одной из существенных сторон-смыслов, реализованных или гипотетических, высшего жреца евреев.
Какие это стороны?
Бессовестный начальник-иерарх, давила?
Жид из жидов?
Гипотетический эйдос священника Истины — Копьеносца?
Может, я кому и кажусь бессовестным (бесстыдным — это точно), но меня никогда не назначали даже бригадиром. С начальствованием и внутренней к тому потребностью у меня слабовато.
Да и евреев в обозримом прошлом в роду не было. Был бы расчётливым жидом — не писал бы не приносящих заметных доходов книг.
Что остаётся? Гипотетический эйдос?..
Странные у нас с ней были взаимоотношения. Мне было шестнадцать, а ей девятнадцать — в этом возрасте и для одногодок-то «уровень развития» мужчины и женщины несоизмерим: в начале жизни женщины развиваются много быстрее мужчин (вернее, легче уподобляются), у неё, к тому же, чувствовалась порода. Но, несмотря на это двойное возрастное несоответствие, она вцепилась в меня с силой прямо-таки нечеловеческой — я вырывался, сбегал, а она, видимо, чувствуя, что я подлавливаюсь на жалость, могла с полдня простоять под окном под дождём или демонстративно броситься под трамвай, на котором я пытался от неё сбежать (доведя водителя до предынфарктного состояния). Страстная любовь?
Но в меня ни до, ни после никто страстно не влюблялся, никто не мучился воспоминаниями со слезами на глазах.
Я её спрашивал: ну что тебе во мне? Мы же не сходимся ни в оценке художественных произведений, ни в системе жизненных ценностей, ни в отношении к тусовке как форме жизни — для неё наслаждением было заторчать, покайфовать — словом, не сходимся ни в чём. «Не знаю. Интересный», — весь ответ. Иными словами, нечто притягивающее не поддавалось объяснению в общераспространённых (бытовых) терминах «брежневского» периода, во времена которого грандиозные средства шли на внушения, что этнос от этноса не отличается, у людей нет родовой памяти и их вкусы — продукт лишь прижизненных обстоятельств и воспитания.
Понятно, в то время в силу молодости, гипнабельности, философского невежества и отсутствия опыта (упрощая, скажем так: встречи с Цыганским Бароном), — я не смог обратить внимание на особую редкость унаследованных ею брачных предпочтений. Раввинов такого высокого ранга (способности подчинить наибольшее число иудеев) на нашу страну всего несколько: кроме Минска, равнозначных в этом смысле городов только три — Москва, Ленинград и Киев. Вернее, в Минске «полноценных» евреев тогда было вдвое больше, чем сейчас в Москве и Киеве, вместе взятых. Учитывая фактическую пожизненность должности главраввина, на столетие в СССР их приходится около десятка (это к статистической оценке вероятности случайности не столько её интереса, сколько соединения в ряд всех нижеописываемых эпизодов). Итак, её ассоциативный выбор вполне укладывается в составляемый «жреческий» ряд.
