Какого же рожна я вот уже второй десяток лет упорно пробиваюсь к правде о Понтии Пилате?

Откуда я знаю, что и его обоврали точно так же, как и женщину, взятую якобы в прелюбодеянии?

Отчего столь настойчивый интерес?

Почему повсюду, даже во Франции, Пилата хотят видеть ублюдком?

Почему автор «Мастера и Маргариты» — русский?

Подобное — к подобному?

Что у русских с Понтием Пилатом общего?

Последний вопрос я не только задаю себе сам, но его мне задают и коллеги в бригаде компьютерщиков-инсталляторов (литературный труд, рассчитаный не на «бульвар», кормит, но не более, приходится подрабатывать физическим трудом). Буквально позавчера, во время обеденного перерыва, было высказано предположение: если расхваливание Иуды свидетельствует о предательской сущности души, которую расхваливающий скрывает (традиционное отношение к Иуде само по себе, понятно, о благородстве ещё не говорит), а неприятие Христа уличает в стадности, иными словами, подобное — к подобному, то мой многолетний интерес к Пилату объясняется, видимо, тем, что в прошлом я был следователем?

Да не был я следователем! Занимался оперативной работой: скрытое наружное наблюдение, задержания, обыски — вот и всё. И то всего лишь несколько месяцев. Пилат этим не занимался. (Впрочем, и мне такое занятие показалось хотя и интересным для познания жизни и полезным, но промежуточным.)

Я — не военный, как Пилат, хотя мне, как и сотням тысяч выпускников военных кафедр институтов, присвоено воинское звание лейтенанта запаса.

И не префект-прокуратор — казнить Христа мне предлагается на общих основаниях. Так что сверхустойчивый интерес к Пилату у меня не из-за общности профессий или, тем более, положения.

Борьба с несправедливостью? Пилата оболгали, как периодически и меня?

Но Пилат не единственный, кого перемазали понапрасну, вся жизнь наша — как заплыв в океане дерьма, берегов не различить…

Но мало того, что есть к личности Пилата интерес, обнаружилось ещё систематическое угадывание разных деталей из его жизни, знание которых не могло прийти ко мне от одной только начитанности. К тому же, и что самое главное, подтверждение справедливости этих деталей обнаруживалось уже после завершения романа, много позднее.

Откуда эта систематичность?

Похоже, что и интерес, и сверхзнание достались от предков.

А вдруг?..

Отбросив ложный стыд и прочее тому подобное ложное, отдаляющее от истины, доведём мысль до логического завершения: можно предположить, что Понтий Пилат был, как и у многих русских, предком автора.

Если так, то в моей жизни — в особенности в бессознательной её части, прежде всего в уделе и доле, — можно распознать нечто существенное из жизни Пилата.

Эта глава была первой попыткой разрешить эту проблему, такие главы, как «Цыганский Барон, главный раввин…», появились потом. В них уже нащупаны более короткие пути. Но всё первое достойно снисхождения.

Окружение Пилата в романе составляют:

— красавица-патрицианка;

— еврей-иерарх в потугах размышления (начальник тайной полиции, бытовой суверенитист);

— иерусалимские проститутки, понятно, преимущественно еврейки;

— дух народа Божьего (в романе воодушевлённый в Кинике и одном из разбойников).

Но ведь и в моём детстве, и даже части взрослой жизни — всё то же, в психологическом смысле, окружение! Та же четвёрка!

Первое. Мать мою всегда выбирали королевой красоты — к примеру, в элитных санаториях и домах отдыха советского периода. Она была младше отца на 20 лет и социально происходила из более высокой касты, можно вполне сказать, высшей. «Патрицианка»?

Второе. Постоянные весьма странные взаимоотношения с евреями: начиная класса с шестого (друзей до этого периода не помню), в друзьях один еврей сменял другого! Это были почти всегда философские погружения и многочасовые для этого прогулки по пустынным улицам (при социализме города были безопасны). И это при моём-то антисионизме, переходящем порой в антисемитизм! И при казацкой крови и даже внешности самарских казаков (большой рост, крупный, карие глаза)! Конечно, это было философскими упражнениями только по форме, по сути они меня пытались утопить в суверенитизме — но это были евреи. И ещё одна более чем странная деталь: не знаю, как оценивали наши взаимоотношения эти представители ныне господствующей нации (причина авторитетности евреев рассматривается в главе «Зверь …»), но в помощниках были, скорее, они у меня, чем я у них. Это великий парадокс, учитывая то, что, несмотря на все мои образования, квалификации и работоспособность, меня не назначали никогда даже бригадиром. Заметил этот парадокс я, наверно, лет уж 15 назад, а удивляться перестану, наверно, дописав даже не всю эту главу, а только этот абзац… Если Пилат — один из моих далёких предков, предпочтённый мной по механизмам родовой памяти и начальствовавший над жителями Иудеи безо всякого на то психоэнергетического основания, а предок Пилата — Иосиф, ненавистный своим братьям, но начальствовавший над ними в Египте тоже безо всякого на то психоэнергетического основания, а только волей фараона, любителя гаданий, то по механизмам родовой памяти подчиниться невождю они могут… Всё, удивляться перестал, всё понятно.

Третье. Еврейки-проститутки? У моего отца первая жена была еврейкой, судя по высокой учёной степени — властная, а у меня и вовсе — внучка главраввина, тоже первая. Но и до неё—на первом этапе моей жизни (карьеристском) — пути пересекались «почему-то» только с еврейками. Первая (ей я даже подарил букетик фиалок, это было в первом или во втором классе, даже имя и фамилию помню: Лена Певзнер (или Пемвзнер?) — была, понятно, очень худенькая и маленького росточка. Её за эти цветы другая еврейка-громила, одногодка, претендовавшая на моё внимание, избила совершенно зверски. Пришлось буквально отнимать. Это было что-то невероятное — какие-то панельные нравы. Эта громила, к счастью, из России эмигрировала. Где сейчас Лена, не знаю.

Дальше — больше. Еврейки пытались отбить меня друг у друга в наглую, с помощью приёмов, возможных, наверно, тоже только на панели. Ограничусь последним в «еврейском периоде» эпизодом. Сцена следующая: мы с приятелем («типичным», он сейчас в Америке, говорят, не просто богатый, но очень богатый человек; а здесь, будучи из обеспеченной семьи, не ленился подделывать документы, чтобы не платить жалкий пятачок в метро) отправились в женское общежитие нашего института — пить (я бросил только где-то лет через пять). С внучкой главраввина я был временно поссорен, потому был «не занят». Приятель привёл в одну комнату. Там жили три еврейки-комсомолки с разных факультетов (деталь! обычно в комнате селятся вместе с сокурсницами). В одну был страстно влюблён этот мой приятель, у двух других в гостях были знакомые, с которыми они, судя по всему, только-только познакомились. Девочки музыку включили, а свет выключили. Одну кровать — у окна — развернули и опрокинули, на манер ширмы: за ней вскоре стала угадываться характерная возня, перешедшая в пыхтенье, — поэтому свет включать было никак нельзя. Другая пара напротив, судя по звукам, нисколько не стесняясь присутствующих, активно занималась «прелюдией», ожидая своей очереди попасть за «ширму». Дикость!

Мы с приятелем сидели на кровати поближе к двери, а между нами уселась эта его любовь. Вдруг, чувствую, она начинает ко мне прижиматься. Я отодвинулся. Она придвинулась. Я отодвинулся. Она — опять. И так до тех пор, пока она не вжала меня в стенку. Омерзительно — пустяки, главное — мне было страшно неудобно: приятель в неё влюблён, жениться мечтает и вообще относится очень поэтично… Словом, ни за какие блага оскорбить его я бы не согласился. В общем, я вскочил и бежал — навсегда. Не просто из этой комнаты «красных фонарей», а от шлюх этой нации. И даже женщин этой нации вообще. Потом был развод и с внучкой главраввина, которая со временем стала ещё грязнее, чем описанные комсомолки.