— Благодарю вас, матушка… — Каким-то чудом не выдав своего разочарования, я благодарно поцеловал руки Изабелле.

— Этот свиток прислал мне в обитель твой отец. Я хранила его все эти годы, — взволнованно продолжила мать. — И не отдала, даже когда за ним приезжали посланцы от короля франков Людовика.

— Приезжали от Паука? Когда? — Сказать, что я удивился, — это ничего не сказать. За каким чертом Луи понадобилась ничего не значащая фальшивка? Уж в чем в чем, но в глупости его заподозрить нельзя.

— Сын… — огорченно нахмурилась Изабелла. — Он, бесспорно, скверный человек, но не пристало называть помазанника божьего дурным прозвищем.

— Как скажете, матушка. И все-таки когда они приезжали и чего хотели? Можно подробнее?

— Да, в начале тысяча четыреста шестьдесят девятого года он присылал одного из своих нобилей с большой свитой! — гордо ответила Изабелла. — Сначала они пытались выманить папское прощение обманом, потом угрожали, но я осталась тверда и солгала им, что Жан никогда его мне не передавал. К счастью, их угрозы не воплотились в дело, так как за меня заступился рей Арагона. Посланники и к нему обращались, дабы он воздействовал на меня.

Скажу сразу, наводящие вопросы дела не прояснили. Мать ничего толком не знала и свято верила, что прощение от папы подлинное. Разубеждать я ее не стал. Пусть верит, что ее несчастного брата простили. Тем более что я в любом случае добьюсь настоящего помилования.

За разговорами день пролетел в мгновение ока. Матушка сообщила мне много полезного, в том числе о нескольких тайниках отца с важными документами и о верных ему дворянах в Арманьяке, а заодно рассказала о самом монастыре. Как выяснилось, в обители Святого Даниэля содержались дамы исключительно высшего сословия, чем и объяснялись все те странности, так бросившиеся мне в глаза. Помимо роскошной обстановки им даже разрешалось держать при себе служанок и допускалось еще много вольностей, правда, в отношении религиозной части здесь все соблюдалось весьма строго.

Признаюсь, я общался с Изабеллой д’Арманьяк как со своей настоящей матерью, а вот она… мне показалось, ее что-то очень сильно гнетет. Вполне возможно, именно мое присутствие как живое напоминание о ее преступном кровосмешении с братом. Внешне это почти никак не проявлялось, но чувствовалось, что внутри она сильно напряжена.

Наконец пришло время прощаться.

— Матушка… — Я взял ее за руки. — Возможно, пришла пора отринуть постриг? Вы с лихвой искупили вину. К тому же мне вас очень сильно не хватает.

— Нет! — Изабелла, взволнованно всплеснув руками, отшатнулась от меня. — Нет, сын мой, не говори об этом! Не гневи Господа, заклинаю тебя!

— Поверьте, нет нужды больше каяться. Ваши внучки никогда не видели свою бабушку и очень вас ждут.

— Нет! — громко и испуганно выкрикнула мать. — Это невозможно! Я… я останусь здесь до конца своей жизни… ибо мои прегрешения невозможно искупить. А ты… — Изабелла осторожно поцеловала меня в лоб и подтолкнула к двери. — Не приезжай больше… Оставь меня с моим грехом наедине… прошу…

Я больше не стал настаивать и покорно кивнул. Не скажу, что я ее понял, но принял решение с уважением. Ну не тащить же ее отсюда силой.

Вот так и закончилась встреча с Изабеллой д’Арманьяк, настоящей матерью бастарда Жана Арманьяка.

Но по пути к выходу меня завернули.

Далее последовала еще одна беседа, уже с аббатисой, во время которой она очень тонко намекала на очень толстые обстоятельства, но я сделал вид, что ничего не понял, после чего был с треском выперт из обители.

Да и пусть. Еще чего не хватало: в саму матушку настоятельницу окаянным отростком тыкать. Хотя приходилось, да, в аббатстве Сент-Жюстин, что в Лотарингии. Ох и страстная там аббатиса попалась. Правда, закончилось все очень скверно: на меня накатали грандиозную жалобу, мол, барон ван Гуттен чуть ли не самолично снасильничал всю обитель. Едва Карл отмазал. А вдобавок еще притравили, да так, что чуть богу душу не отдал. Так что подурковал и будя. Как правило, ничем хорошим подобное не заканчивается.

И вообще, встреча с Изабеллой полностью выбила меня из колеи. Грустно, черт побери, словно она настоящая моя мать. Правда, одновременно стало легче на душе, так как я отдал предпоследний долг прежнему хозяину своего тела. Последним будет трупик Всемирного Паука.

Может, нажраться по такому поводу? Почему бы и нет.

Дело шло к вечеру, отправляться в дорогу уже было поздно, поэтому мы встали на ночевку почти под самым монастырем.

— Сир, вы чем-то расстроены? — Логан как всегда безошибочно определил, что я немного не в себе. — Может, выпьем?

— Мудрое решение! — одобрительно закивал легист. — Истина в вине!

— Наливай… — бросил я шотландцу и передал Деннису футляр с папской буллой. — Посмотрите, что у меня появилось. Отпущение грехов моего отца от папы Каликста Третьего. Правда, оно насквозь фальшивое.

— Это как, сир? — Легист бережно развернул свиток. — Подделка? Но я вижу подлинную печать папской канцелярии.

— Все подлинное, от начала до конца, но папа подписал его по незнанию, буллу подсунули ему под видом другого документа.

— Простите, сир, мне надо немного времени… — Де Брасье вооружился масляным фонарем, отсел в сторону и принялся внимательно изучать пергамент.

Мы с братцем Туком успели ополовинить бурдюк чудесного вина из Аликанте, доставшийся нам от графини Салазар, как вернулся де Брасье.

— Сир… — Легист почтительно поклонился. — Смею вам сообщить благую новость.

— Сообщай… — Я беспечно отмахнул обглоданной костью, так как уже сильно захмелел и не придал словам Денниса большого значения.

— Простите, дабы случайно не ввести вас в заблуждение, я прошу подтвердить: понтифик подписал сей документ propria manu? То есть самолично, собственной рукой?

— Да, подтверждаю. Нацарапал подпись собственной дланью.

— В таком случае прощение подлинное, сир! — уверенно заявил легист. — От начала и до конца.

— Чего? — Я мгновенно протрезвел. — Извините, Деннис, но это ерунда. Я точно знаю: папа даже не подозревал, что подписывал, и потом из-за этого был большой скандал.

— Дело в том, сир, — легист торжественно улыбнулся, — что любое действие, произведенное папой римским, непогрешимо и не имеет обратной силы.

— Это как? Изъясняйтесь понятней.

— То есть, — легист снисходительно вздохнул, — начертанное или промолвленное самим наместником Господа на земле уже отменить нельзя. Подпись папы римского делает любой документ верным, будь он хоть насквозь подложный. Так что ваш отец уже давно прошен. К тому же в документе соблюдены все формальности, то есть даже нет никаких зацепок для опротестования. — Деннис от волнения начал густо сыпать латинскими фразами. — Primo[7] — подпись верна! Secundo[8] — документ прошел все инстанции! Tandem, Tertio[9] — все должные тайные отметки на печати и тексте, которыми канцелярия Ватикана оберегает себя от подлогов, на месте, et cetera, et cetera.[10] Я в этом совершенно уверен. Простите, но моя специализация — как раз каноническое право. К тому же я проходил практику в канцелярии Ватикана.

Вот тут мне сразу стало ясно, зачем Паук присылал своих функционеров к матери за прощением. Дело в том, что на судебном процессе, на котором отца объявили вне закона, основой обвинения являлось отлучение от церкви за инцест. Чертов руа хотел изъять отпущение грехов, дабы уничтожить любую возможность опротестовать приговор, так как копию документа папаша точно не смог бы получить. То есть выходит…

— То есть приговор в отношении вашего отца неверен и требует отмены, так как зиждется на недостоверных сведениях! — Легист договорил за меня. — Инцест не может являться обвинением, ибо граф божьей милостью Жан Пятый Арманьяк уже прощен за это матерью нашей католической церковью. Соответственно само отлучение не имеет силы. Я не оставлю камня на камне от обвинения при пересмотре процесса. Камня на камне, поверьте. Правда, пересмотра еще надо добиться. Но этот документ значительно облегчит нам дело.