— Выступаете в полдень, — Лонгури резко развернулся и зашагал прочь.
***
Дождь, похоже, зарядил на весь день. Мелкий, но навязчивый, постоянный и раздражающий. Мир вокруг, казалось, был укутан в прозрачную мокрую ткань, которая хоть ничего и не скрывала, но размывала очертания, сокращала доступную видимость.
И вообще, Брайд дождь не любил. Неизбежное ощущение сырости, более острые запахи — мокрой шерсти и кожи, лошадиного пота, сырой земли. Ну и, разумеется, необходимость оттирать лицо уже промокшей насквозь холодной перчаткой. И если на плацу или на тренировочных полях обращать внимание на такие мелочи просто не было времени, то сейчас, уныло и монотонно покачиваясь в седле, начинаешь поневоле злиться. И на сам дождь, и на замотанную в тяжёлый серый плащ от макушки до пяток фигуру куратора, задающего темп всему походу. Медленный, ужасно медленный темп. Должно быть, куратор Совета Трех не слишком уверенно чувствовал себя в седле.
В голове тут же зазвучал льдисто-спокойный голос отца: «Ты слишком нетерпелив и порывист, Брайд. Следует учиться смирять свои порывы, добиваться чистого и ровного потока мыслей и четких действий, как подобает цептору и лэту». Наверное, вот это вот «нетерпелив и порывист» записано в его академической карточке и подчеркнуто жирной линией. Недаром в списке личных тренировок Брайда первым пунктом стояли всегда упражнения на концентрацию и подавление эмоций. И, осознавая необходимость этих упражнений, Брайд их почти что ненавидел.
Миновали тёмную стену леса Мечей, врезающуюся острым клином в раскисшие поля, ещё покрытые кое-где пятнами грязно-серого, пористого снега. Дорога резко повернула налево и вверх, к взгорью, на котором и стояли старинные постройки школы эвокатов Холодного Звена, возведенные ещё во времена Конца Милости. Относительно неповреждённым выглядело только основное здание — уныло-прямоугольное, с четкими линиями крыш, без каких либо украшений, свойственных более поздним постройкам. К главной цитадели робко жались хозяйственные здания — кухни, конюшни, пара складов. Они смотрелись куда более старыми, хотя Брайд знал, что это только на вид. В суровые времена Конца Милости строили без изысков, но крепко — на века. От стены, некогда окружающей весь комплекс, остались только едва заметные руины. Когда бывшая ставка ныне несуществующего ордена Милости была переформирована в эвокатскую школу, надобность в стене отпала, и её уже никто не подновлял, позволив времени постепенно разрушать каменную кладку.
Легат школы встретил отряд у входа. Он зябко ёжился, кутаясь в подбитый мехом плащ. Действительно замерз или слегка напуган визитом куратора? По выражению лица легата — отстранённому и даже надменному — сказать было сложно. Все легаты школ подчинены ордену Серпа Ревнителей, а там, видно, эти маски холодного безразличия выдают при вступлении. И требуют, чтобы больше никогда не снимали.
— Проведите нас сразу к эвокатам, легат Хув.
Брайд впервые услышал голос куратора — тихий, неожиданно мелодичный, словно его владелец был очень молод. Он даже снова попытался разглядеть лицо проверяющего, но, как и прежде, увидел лишь скрытую тенью глубокого капюшона полоску кожи на лбу, темные провалы глазниц. Остальное было закрыто лёгким шарфом.
— Конечно, куратор, — легат жестом подозвал грантов, держащихся чуть поодаль, чтобы принять лошадей.
— Спешиться, — приказал Брайд и первым передал поводья подбежавшему мигом гранту.
Казармы для эвокатов всегда навевали Брайду мысли о лазарете. Что было странным, так как обстановка подходила скорее для скромной гостиницы и уж явно была уютнее, чем в совершенно аскетических комнатах курсантов академии. Может быть, дело было в стойком запахе трав, из которых делали эликсиры и зелья, широко применяемые в школах. А может, в самих эвокатах, лица которых казались ему какими-то нездоровыми. Слишком бледными, слишком худыми. И ещё эта их постоянная заторможенность. Эвокаты всё делали медленно — передвигались, говорили. Нет, Брайд, конечно, понимал, что это оправдано — эвокатов обучали тщательно беречь силы в быту, чтобы эффективно действовать на поле боя. И он сам не раз видел их в тренировочных сражениях. Назвать их там медлительными было бы просто смешно. Но ощущение того, что он попал в обиталище больных людей, всё равно не отпускало.
— Мне нужны орудия последнего года подготовки, — куратор, произнося это, даже не повернул головы в сторону легата.
Орудия. Слово резануло слух, хотя было вполне допустимым. Эвокаты — действительно орудия. Оружие цепторов. Эффективное и очень ценное. Вот правда использовалось такое слово чаще всего только в отчётах и сторонних разговорах.
Легат Хув едва заметно втянул носом воздух.
— Тогда нам следует пройти в изоляторы, — сказал он с тенью недовольства в голосе. — На последнем году эвокаты...
Куратор резко развернулся и зашагал по коридору, определённо зная куда идти, и совсем не собираясь дослушивать начатую легатом фразу. Брайд двинулся за ним, знаком приказав остальным следовать его примеру. С самого начала куратор вообще не обращал внимания на затребованный им же отряд. К самому Брайду он тоже ещё ни разу не обратился напрямую. Да и вообще никак.
Эвокаты, которые заканчивали свою подготовку, содержались отдельно. Для каждого на последнем году была разработана индивидуальная система обучения, направленная на предельное совершенствование конкретных способностей. Считалось также, что изоляция помогает эвокату полностью отделить своё сознание от себе подобных и оставить его открытым только для своего будущего проводника. И обычно курсантов в изоляторы не допускали. Но, видимо, решения куратора оспаривать было не принято.
Если жилые комнаты эвокатов напоминали лазарет, то изолятор определённо был тюрьмой. Длинный коридор с тяжёлыми дверями по обе стороны. На каждой двери охранная печать, тускло светящаяся блекло-зелёным. Двое грантов на страже в конце коридора и двое цепторов, патрулирующих коридор. То ли охраняли самих эвокатов, то ли всю школу от этих уже почти подготовленных эвокатов.
Куратор остановился у одной из дверей. Легат тут же оказался рядом с ним, словно все ещё надеялся помешать. Неодобрение в его взгляде стало более читаемым, на маске невозмутимости начали расходиться швы.
— Снимите печать, — коротко велел куратор.
— Зачем снимать печать? — голос легата вспыхнул уже нескрываемым возмущением. — Я могу открыть так...
— Снимите печать, — повторил куратор совершенно ровным тоном.
Легат Хув как будто даже дернулся к двери, но исполнять приказ не стал.
— Куратор, это недопустимо. Положения о безопасности и инструкции ордена очень ясно говорят о том, что охранные печати позволено снимать только по особому на то распоряжению высшего командования ордена или же при непосредственной угрозе, согласно перечню угроз, отраженных в отдельном приложении к инструкции, — он уже защищался протоколом, как щитом, видимо, не найдя другого приемлемого выхода из щекотливой ситуации.
— Благодарю, что вы напомнили курсантам полезные выдержки из Положения о безопасности, — невозмутимо сказал куратор, — Отойдите чуть в сторону, легат.
Узкая кисть, обтянутая мягкой кожей перчатки, показалась из-под складок плаща, потянулась к светящемуся знаку печати. Лёгкое движение пальцев, едва заметное глазу, и бледно-зелёные линии вдруг стали терять цвет, а потом и вовсе осыпались вниз, подобно пеплу от сгоревшей ткани. И исчезли.
— Теперь открывайте.
Брайд бросил осторожный взгляд на легата и даже вздрогнул от выражения неприкрытого ужаса на его лице.
Поклон согнул спину легата школы гораздо ниже, чем это было регламентировано Уставом. Он торопливо распахнул дверь и так же поспешно отступил назад.
Куратор входить не спешил. Не оборачиваясь, он проговорил всё тем же мелодичным, мягким голосом:
— Командор Бринэйн, продемонстрируйте вашему отряду процедуру первого взаимодействия.
Чего хотел добиться куратор, снимая печать, Брайд гадать, разумеется, не хотел. Но вопросы всё равно настырно лезли в голову. Позволить не до конца завершившему подготовку эвокату не быть ограниченным ничем — это проверка эвоката или же самого Брайда?
