Твоим врагам.

4

— Значит, какой-то изобретатель из Грюнвальда?

Кардинал Траум задумчиво посмотрел на канцлера, пощипал себя за узкую седую бородку.

— Да, — кивнул канцлер, — черный сотник отправил за ним в Флебс одного из своих мальчишек.

— Простите, Айзеншен, но зачем вы сообщили мне эту, безусловно, интересную новость?

Самое интересное в этой новости было не то, что сотник кого-то куда-то за кем-то отправил. Самым интересным было то, что у канцлера получилось то, что не удалось кардиналу. Завербовать в Черной сотне своего человека.

— Помните наш разговор на Совете?

— Вы имеете в виду этот каприз Леопольда насчет Объединения? Его безумной мысли насчет того, чтобы мы можем противостоять Трем империям?

— Нет. Вернее, да, я имею в виду тот самый Совет, но призываю вас вспомнить слова Грайфогеля…

— Кстати, как его фамилия правильно произносится: Грайфогель или Грауфогель?

Мэр Бранда был уроженцем одного из северных баронств, где говорили хоть и на белоземельском, но на таком лютом диалекте, что, честное слово, их проще было бы понять, если бы они говорят на брумосском. Свою фамилию он произносил так, что и не разберешь, ее написание можно прочитать, в зависимости от диалекта, и Грайфогель и Грауфогель и даже Грофогель, а уточнить у мэра все как-то стеснялись.

— Сейчас не время вдаваться в лингвистические дискуссии, — мягко упрекнул кардинала Айзеншен, — Я о его словах про боевые паровые машины.

Кардинал Траум не был глупцом и быстро собрал цепочку из Немо, его посланника, грюнвальдского изобретателя и боевых машин.

— Вы опасаетесь…

Он не закончил фразу.

— Я, — с огорчением покачал головой канцлер, — опасаюсь, что наш король может растратить казну на глупые игрушки и разорить государство, ввязавшись в бессмысленную, провальную и позорную войну. А так как остановить самого короля мы не можем…

— Кто, вы говорите, отправился в Флебс? — кардинал уловил мысль с полуслова.

— Молодой выпускник школы. Некий Йохан.

Бровь кардинала еле заметно дернулась. Этот молодой выпускник уже стоил ему пару человек. Месть — чувство недостойное, но приятное.

— Я смогу… не допустить того, чтобы у нашего короля появилась почва для вредных идей. Есть у меня… один человек.

5

— Флебс, — произнесли губы.

— Да, — кивнул кардинал.

— Йохан.

Голос не спрашивал и не утверждал. Казалось, он просто произнес звуки слова на чуждом ему языке, не понимая его смысла. Слова, совершенно не вызвавшего никаких чувств.

— Можно?

А вот сейчас в голосе прорезалось некое чувство. Некое… предвкушение.

— Нужно. До того, как он найдет изобретателя.

Нет, можно, конечно, и обоих. В конце концов, в Черной сотне не один человек и за изобретателем пошлют второго, третьего… Однако лучше, правильнее, если этот изобретатель останется в Грюнвальде. Никто, даже верховный патрон кардинала, не знает, что за боевую машину он изобрел, но если она появится в Грюнвальде — это будет лучше. Тогда, возможно, Шнееланд не ввяжется в войну…

Мысль о том, что если Грюнвальд получит боевые машины, то Шнееланду ПРИДЕТСЯ ввязаться в войну, кардинал не рассматривал…

— Если он найдет изобретателя?

— Тогда обоих.

С другой стороны — Грюнвальду такие подарки тоже без надобности.

— Когда?

— Он уже уехал.

— Я знаю.

И снова — никаких эмоций, никаких чувств, никакого сожаления.

Кардинал испытал некое облегчение, когда дверь, наконец, закрылась, и она остался в кабинете один.

Пусть едет.

Пусть Бранд некоторое время поживет без Душителя.

Шнееланд

Граница с Фюнмарком

22 число месяца Мастера 1855 года

Вольф

1

Согласитесь, нет ничего хуже путешествия на поезде. Любой другой способ был бы предпочтительнее… да даже пешком! Пешком что — идешь себе и идешь, смотришь по сторонам, захотел — остановился, захотел — двинулся дальше. А поезд… О, эти поезда, кто только их выдумал?! Не иначе, по наущению демонов придумано это адское устройство…

Память тут же подсказала Вольфу, кем именно и когда были созданы паровозы. А именно — Джорджем Уилэмом, в 1785 году… а, нет, это год создания первого паровоза. А поезда появились уже позже, в 1801 году, в самом начале века, отчего он и получил прозвище Век железа и пара. Так, погодите-ка… Кто придумал поезда? Джордж Уилэм? Брумосец?! Ну конечно! Что хорошего может прийти из Брумоса?!

Неудивительно, что и поезда — их изобретение!

Железные коробки, катящиеся по железным рельсам, внутри постоянные толпы народа, от которого начинает болеть голова и появляется желание убить кого-нибудь, не важно кого, лишь бы они все — ЗАМОЛЧАЛИ! А если не общий вагон — то ты будешь заперт в крохотной комнатушке, которая размерами не превышала камеры-одиночки для несчастных узников. И этот бесконечный стук колес по рельсам! Тук-тук, тук-тук, тук, чтоб его чума побрала, тук! Колеса круглые, рельсы гладкие, что там может стучать?!

Знания, впихнутые в голову в школе Черной сотни, тут же снова всплыли, рассказывая о том, что именно там стучит, но Вольф с почти волчьим рычанием затолкал их обратно. Ему глубоко безразлично, отчего стучат колеса поезда! Если он это вспомнит — они стучать не перестанут!

И дым! Точно, еще этот вездесущий дым! Он взлетает едким черным облаком над паровозной трубой и вьется над вагонами, забиваясь в малейшие щелочки, так, что к концу путешествия начинаешь сочувствовать колбасам в коптильне.

Желудок глухо заурчал, напоминая, что он намекал на то, что перед отъездом было бы неплохо поесть. Но нет, нам некогда, мы же торопимся, у нас же приказ в кармане…

Как назло, тут же откуда-то из соседнего отсека… или как там это называется в вагоне… да знаю я! Учили! Просто не хочу вспоминать! Так вот из этого самого соседнего поплыл запах колбасы. Той самой, копченой. Вольф почувствовал, что больше не испытывает к колбасам никакого сочувствия, а, скорее, ненавидит их лютой ненавистью.

«В дорожном мешке лежит еда» — осторожно намекнул желудок.

Лежит-то она лежит… Но, будучи в мундире, сидеть и жевать, подобно простолюдину… Как-то это… Неправильно.

Вольф проглотил слюну и отвернулся к окну.

За окном проплыли крашеные бурым суриком дощатые заборы и дощатое же здание с потемневшей вывеской «Миррей».

Место назначения.

Граница с Фюнмарком.

Возможно, в других обстоятельствах Вольф бы оценил иронию — из-за стычки с фюнмаркскими диверсантами они вчетвером попали на глаза высокопоставленным людям, и теперь он послан на границу с Фюнварком. Но сейчас ему было не до того. Впрочем, будем честными — иронию ситуации Вольф не оценил бы в любом состоянии.

Он не любил иронию.

2

— Младший сотник?

— Так точно.

Вольф подошел к стоявшему у здания вокзала — вернее, дощатого строения, явно не заслуживающего этого гордого названия — человеку в форме королевских егерей. Кто еще в армии будет носить бороду, как не егерь? Даже если предположить, что найдется человек, не узнавший зеленый мундир с красной опушкой.

— Фельдфебель Кунц, 45-ая егерская рота. Имею приказ доставить вас в расположение.

Номер роты можно было и не называть, он, в соответствии с уставом, написан на бронзовой кокарде, что полумесяцем сияла на черном кожаном кепи унтера… подождите…

Рота?

Роты, даже егерские, не нумеруют. Номера носят полки.

Память, всю дорогу вылезавшая с разной никому не нужной чепухой, как назло, молчала, как проклятая.

— Почему рота нумерована?

— Мы — отдельная рота, выделенная из тридцатого полка. Шесть унтеров, сто сорок штыков.

— А командует вами кто?

Кунц, до этого быстро шагавший в сторону коновязи, где их ожидали два невысоких конька мышастой масти, приостановился и с недоумением посмотрел на Вольфа: