Надо отдать должное: тогдашний король Грюнвальда честно выполнил все свои обещания — что, надо сказать, среди королей большая редкость — и все титулы, владения и поместья гаркских дворян были сохранены, Гарка формально считалась не вассалом, а частью унии, и корона гаркских королей красовалась на флаге Грюнвальда наравне с Грюнвальдской. Ну а то, что носил эти короны один человек — боже, такой пустяк…

Воинственность с тех давних пор гарки несколько подрастеряли, однако «несколько» не означает «целиком и полностью». Поэтому больше половины армии Грюнвальда, в особенности офицерский и генеральский корпус, составляли именно гарки.

А младший принц гарков не любил… Более того: он был настолько по-юношески неосторожен, что озвучивал эту свою нелюбовь на людях. В итоге среди грюнвальдской армии начало зарождаться, формироваться и укрепляться некое общество, целью которого было — не допустить того, чтобы принц Валентин сел на трон. Ну а раз есть те, кто против принца — всегда найдутся и те, кто за принца.

Армия Грюнвальда, внешне единая, была расколота на два непримиримых лагеря, имеющих свою точку зрения на политику государства.

А если армия вмешивается в политику — жди беды.

Не успела осесть пыль над развалинами взорванной Берг-коллегии, а военные уже начали действовать.

И одновременно с ними начали действовать другие…

Горожане, любители поговорить в пивной о том, как правильно управлять государством, студенты, участники самовыдуманных кружков и тайных обществ, писатели, ученые, философы, все те, кто имел свое собственное мнение о том, как должно выглядеть идеальное государство — все они вдруг поняли, что их слова могут превратиться в реальность, и вышли на улицы, собирая толпы и произнося восторженные речи.

И мало того — следом на улицы столицы хлынули те, кого на эти самые улицы не пускали никогда.

Обитатели Красных кварталов. Рабочие.

Они не собирались болтать, они собирались действовать. Брать власть в свои руки. Не на словах. На деле.

Так уж повезло, что на улицах, наиболее удобных для возведения баррикад, откуда-то случайно взялся материал для их возведения. Там — начали стройку, здесь — ремонт, тут — застряли телеги с камнями. Кстати, о камнях — точно так же случайно рядом с этими баррикадоудобными местами начался ремонт мостовой, и лежали кучи булыжников. Очень удобных для того, чтобы забрасывать ими конных солдат. Ведь из мостовой булыжник просто так не выковыряешь, а оружия у рабочих было немного.

Все это, разумеется, произошло случайно. Ведь никто во Флебсе не знал о грядущем взрыве, а если кто-то и знал — организовать такое одному человеку не под силу.

Одному — не под силу.

А двоим — вполне.

10

Мужчина в темной одежде рабочего, с красной повязкой на рукаве, схватил лошадь под уздцы:

— Заворачивай!

— Мне господ нужно отвезти! — заорал извозчик, еще не понимающий, что происходит, не заметивший в руках рабочего старый двуствольный пистолет.

— Ах, господ…

Рабочий метнулся вперед и схватил рябого извозчика за рукав, тот вырвался и что есть силы пнул нападавшего в лицо… Рабочий отшатнулся, вытер кровь и вскинул оружие…

Выстрел! Другой! Третий!

Извозчик, так и оставшийся безымянным, сполз с облучка, упала и забилась случайно подстреленная лошадь…

Столбом упал наземь рабочий.

Йохан, в одной руке дымящийся револьвер, в другой — ладонь слепого, выскочил из повозки и бросился в ближайший проулок.

Все не так. Все не по плану.

Беренд

Берег Гнедена

2 число месяца Монаха 1855 года

Цайт

1

«Полицейские», видимо, осознала, что граница совсем недалеко и есть значительный шанс, что само по себе слово «полиция» может и не остановить команду «Вертлявой Гретхен».

— Не советую делать глупости. И думать глупости тоже не советую.

Луч прожектора метнулся вдоль реки, на секунду высветив суденышко, притаившееся неподалеку, у берега. Блеснули стволы ружей.

Шкипер стиснул планшир так, что костяшки пальцев не только побелели, а почти засветились в темноте:

— В клещи взяли…

Ситуация и вправду была не из приятных: «Гретхен», освещенная прожектором, сияла, как утка посреди озера, засадный полк мог перестрелять их всех как тех самых уток раньше, чем они успели бы сообразить, откуда именно из темноты летят пули.

— Ничего, — прошептал шкипер, — Раз сразу не расстреляли — значит, хотят подняться на борт. А уж тут мы их в ножи…

Верный Отто, стоявший неподалеку, оскалился.

— А если это все-таки полиция? — Цайта как-то не радовала перспектива оказаться нарушителем закона. Нет, одно их путешествие нарушает сразу с десяток, но не так демонстративно же!

— Какая разница? — недоуменно покосился Майер.

Действительно. Зачем вообще спрашивал…

— Кто рассказал про груз? — спросил Цайт, больше самого себя, чем шкипера или кого-то еще. Вариантов было множество: от господина Койфмана, до забулдыги в портовом кабаке, услышавшего что-то краем уха, и сумевшего сложить два и два краем пропитого мозга.

И тут «полиция» смогла удивить:

— У нас ордер на арест одного из вашей команды. Отдайте его, и никто не пострадает.

Майер посмотрел на Отто. Пристально.

— Командир, да не может этого быть! Я тогда все чисто сделал! — шепотом возмутился тот.

Шкипер многообещающе хмыкнул и крикнул в сторону полицейского судна:

— Кто?

И тут «полиция» смогла удивить второй раз:

— Генрих Айзенклугер.

Команда «Гретхен» посмотрела друг на друга. А потом дружно — на «Генриха Айзенклугера».

На Цайта.

За время путешествия он и сам успел забыть, на какое имя у него документы — команда звала его «малышом» и «сынком». Холера, как это… нехорошо… Зачем тебе документы на чужое имя, если ты сам не помнишь, как тебя теперь зовут?

— Ты что успел натворить в Беренде? — шкипер был ошарашен.

— Ничего… — Цайт запнулся.

Он все понял.

Он не успел натворить в Беренде ничего. Только рассказал одному-единственному человеку о том, что владеет старинным секретом маскировки серебра под штейн. И был слишком предусмотрителен, чтобы этот секрет нельзя было вычислить по ингредиентам.

Фараны не обманывают друг друга? Койфман и не обманывал. Он ведь не обещал не посылать группу громил, чтобы выбить из Цайта нужную информацию, верно? Вместе с печенью и почками.

«Полицейские», кажется, начали говорить что-то еще, но Цайт уже начал действовать, ведомый нерассуждающим голосом, тем самым, который живет внутри каждого из нас и который подсказывает верные решения до того, как до них додумается рассудок.

Шаг назад, второй, третий…

— Стоять! — вскрикнули на полицейском катере.

Поздно.

— Майер, уходите без меня, я вас догоню! — быстро проговорил юноша и прыгнул за борт.

Холодная вода стиснула ребра как обручем, перехватило дыхание.

Ну, возможно, стоило дождаться голоса разума.

«Все ты правильно сделал» — лениво подтвердил голос разума.

Какой разум — такой и голос…

Осторожно выныривая у борта угольной баржи, Цайт услышал, как запыхтела паровая машина катера. Кажется, «полицейские» решили, что он рванул к противоположному берегу.

Зачем ему это, спрашивается?

Сбросив мешающие сапоги, Цайт потихоньку проплыл вдоль баржи к ее корме и, невидимый в темноте, поплыл к ближайшему берегу.

2

Где-то через несколько минут идея перестала казаться такой уж замечательной. И плавал Цайт… не так, чтобы очень уж хорошо… и вода месяца Монаха еще не настолько теплая, чтобы получать удовольствие от купания. Даже в одежде. Особенно в одежде, которая намокла, мешает, путается и, кажется, скоро он достигнет земли. Но не той, что на берегу, а той, что на дне. Да еще и револьвер в кармане, кажется, прибавил в весе пару заумов и тянул вниз не хуже гири…