Смешной и бедный. Даже армия Зеебурга играла на этот образ, потому что состояла из одного человека, того самого ваффенкнехта. Всем сразу было понятно — Зеебург хочет соблюсти приличия «У каждого государства есть своя армия!», не имеет достаточно денег, чтобы завести в свою «армию» больше одного человека, и слишком погряз в старине, поэтому его «армия» — это рыцарь в доспехах. А не хотя бы мушкетер, как в Шварцерфельзенском рыцарстве.

— Куда плывем? — шкипер Майер не дождался вопросов, пыхнул трубочкой и спросил сам. Он тоже не стал задавать лишних вопросов, вроде того, что это за мальчишка, почему рыцарь сделал его главным.

— Тут недалеко. В Беренд.

Шкипер довольно осклабился:

— Смогли договориться с Белым флотом?

— Нет.

Ухмылка увяла:

— Тогда… зачем?

— Договориться не получилось, будем обманывать.

Майер довольно расхохотался и хлопнул Цайта по плечу:

— Вот это я люблю! Прям с души воротило, платить этим напыщенным мордам! Натянуть им нос — куда как приятнее! Где тайники будем делать?

— Нигде. Открыто пойдем.

Косматые брови шкипера взлетели вверх, чуть не сбив с головы шапку:

— Это как вообще?

— Вот в Беренде и узнаешь. Здесь слишком много ушей.

Майер нахурился:

— Слушай, златовласка, я в своих людях…

Он замолчал, и, вместе с Цайтом, обернулся, обшаривая взглядом улицу деревни, возле причала которой покачивалась «Гретхен».

— Как пальцем в спину ткнуло… — пробормотал он.

— И мне… — тихо произнес Цайт, еще чувствующий на спине ощущение чужого взгляда. Не злого, не ненавидящего, скорее, холодно-равнодушного и от этого — враждебного.

— Ишь ты… — покосился на него шкипер, — Может, и сработаемся. Отто, Ганс!

Два моряка, молча стоявших чуть в отдалении, одновременно ухмыльнулись, достали широкие рыбацкие ножи, крутанули их в пальцах, спрятали и рванули вперед.

Цайт смотрел, как они скользнули вдоль улицы, прочесали ближайшие дома, поговорили с прохожими, задали пару вопросов местному точильщику, остановили ползшую телегу с мешками, поболтали с возчиком и вернулись назад.

— Никого подозрительного, — пожали они плечами.

Ощущение чужого взгляда пропало, но Цайт мог поклясться, что ему не показалось. Кто-то следил за ними, кто-то, кому здесь не место, кто-то, кто, возможно, знал о том, куда они плывут и зачем. А, может быть, этот Кто-то знает и о тайной монетной мастерской под Изумрудным замком…

А это совсем нехорошо.

Возможен налет на корабль с уже отчеканенными монетами, а он, Цайт, так и не придумал, как протащить их в Шнееланд мимо кораблей Белого флота и, судя по всему, мимо возможных налетчиков.

Монеты — не серебро, их не сделаешь угольными, а тащить серебряный флюс сразу в Бранд, чтобы монеты чеканили там — значит порушить всю налаженную цепочку. Его послали сюда вовсе не за этим.

Значит — будем придумывать. В конце концов — есть еще пара недель. Пока доплывут до Беренда, да пока переплавят партию серебра, да пока прибудут обратно… Возможно, за это время проблема с доставкой решится сама собой. Возможно, что-то придумает Озерный рыцарь. Да и он, Цайт, тоже не собирается сидеть сложа руки.

Что-то да придумается. Фаран он или нет, в конце концов?

Цайт запрыгнул на дощатую палубу, буксир качнулся на волне, толкнувшись канатным кранцем в причал. Следом поднялся Майер, бросивший напоследок короткий взгляд на остров:

— По пути назад зайдем… в одно место. Возьмем еще людей и к людям… инструменты. У меня плохое предчувствие, а предчувствия меня никогда не обманывали. Особенно плохие.

Грюнвальд

Флебс. Университет

26 число месяца Мастера 1855 года

Йохан

1

— Да, будет так, будет так, будет так!

Аристократа веревка найдет!

Да, будет так, будет так, будет так!

Аристократов повесит народ!

Коль не повесит — тогда разорвет,

Не разорвет — значит, точно сожжет!

Да, будет так, будет так, будет так!

Нет ни дворянчиков, нет и попов!

Да, будет так, будет так, будет так!

Равенства взлет, равенства взлет!

Освободится грюнвальдский народ!

Да, будет так, будет так, будет так!

Йохан равнодушно проводил взглядом группку подвыпивших студентов, весело горланящих песню, за которую лет двадцать назад бросали в тюрьму, не спрашивая имени и звания. Впрочем, откуда на территории студенческих кварталов возьмется полиция? Она не совалась сюда никогда с того самого момента, как был заложен первый камень в фундамент Университета, политый чернилами, вином и кровью. С тех самых пор эти жидкости льются здесь непрерывно.

Студенты… Веселое, беззаботное, шальное племя, искренне верящее, что уж они-то точно смогут перевернуть этот мир вверх тормашками. Зачем? Об этом они не задумываются: цель не важна, важно движение к цели. Каким образом? Это тоже неважно, они ведь — за народ? Вот пусть этот самый народ и сделает им революцию. Чтобы весело было, чтобы толпы на улицах, баррикады, стрельба, летящие камни… Весело же!

Сами студенты, по мнению Йохана, были из тех собак, что лают. Как известно, кто говорит — не делает, кто делает — не говорит. А считать, что ты приближаешь царство всеобщего равенства, шатаясь пьяным по улице — просто глупо. Глупее разве что требовать немедленно повешения аристократов на фонарях. Йохан мог бы поклясться, что в той горланящей компании был как минимум один отпрыск аристократической семьи, искренне считающий себя таким же угнетенным, как и «народ», который он видел в лучшем случае — из окна отцовской кареты.

Впрочем, эта песня — всего лишь часть студенческого эпатажа, который закончится сразу же после получения звания. И отчаянные революционеры, задиры и выпивохи превратятся в тихих, благонравных, порядочных буржуа.

Йохан скользнул взглядом по стенам домов, с внутренним недовольством обнаружив, что ни на одном из них нет таблички с номером дома. Да что там дома — тут и названий улиц не обнаружишь.

Да, задача по поиску мастера айн Хербера оказалась чуть сложнее, чем представлялось еще вчера…

Непонятная пара, Фройд-и-Штайн, которые искали того же мастера во исполнение неких своих планов, посоветовали ему поискать часовщика в его старой мастерской, что в студенческих кварталах, на улице Матушки Хёниг.

Ну и как, спрашивается, эту улицу найти? Если обиталище студентов как будто сошло с иллюстраций книг о диковековых городах: узкие улочки, высокие, нависающие над камнями мостовой, стены домов, узкие стрельчатые окна, тусклые фонари, проклятье, даже не газовые — масляные! И, разумеется, никаких табличек. Уже и так вечереет, скоро совсем стемнеет и никто его и на порог не пустит.

— Мастер школяр, — обратился Йохан к одному из здешних обитателей, студенту в огромном старинном берете и с небольшой гитарой за спиной. Наследник миннезингеров стоял лицом к стене, непринужденно поливая ее.

— Кто обратился с правильными словами к Гуго айн Фолькенштайну? — еле ворочающий языком юноша развернулся… не прекращая того, зачем подошел к стене. Йохан еле успел отскочить.

— Карл Фабер из Зоннеталя. Я ищу улицу Матушки Хёниг.

Студент, покачиваясь, потянул штаны, завязал завязки и задумался. Так надолго, что казалось — он так, стоя, и уснул.

— Значит так, — неожиданно очнулся «гид», — Мы сейчас на улице Серых Яиц. Вам нужно пройти прямо по ней, до Громового дуба, это старое дерево, растущее на перекрестке, от него свернуть направо, на улицу Короля Марка, если увидите, что над дверью старого чучельника висят три чайки — значит, угадали, если нет — вернитесь назад и попробуйте свернуть направо еще раз. Пройдете по улице Короля Марка, увидите слева арку, над которой написано «Добро пжаловать!» — туда не идите ни в коем случае! Пройдите во вторую за ней арку, там увидите вывеску часовой мастерской айн Хербера — вот это и будет улица Матушки Хёниг.