Данияр подходит близко, прислоняясь грудью к моей спине. Его руки тяжело опускаются мне на плечи.

– Это значит, что ты останешься моей, – не спрашивает, больше утверждает. – Записывай номер.

Я не успеваю ответить, что это вовсе не означает озвученное.

Данияр диктует, я пишу номер. Обещаю связаться сегодня же. Уверена, что скоро Данияр будет на свободе. Когда подхожу к двери, то слышу в спину:

– Ничего не кончено, Настя. Не выдумывай глупостей в своей голове. Я выберусь, и мы поговорим.

– Говорить не о чем, Данияр. После такой мясорубки – не о чем, – бросаю через плечо. – Когда я ничего не помнила, я верила, что у нас любовь была. Большая, настоящая. А ты просто женщину искал, которой мог бы владеть единолично. В нашей истории любовью не пахнет. Пахнет властью и собственническими отношениями.

Я задыхаюсь под взглядом Данияра. Глаза у него темные, все с той же поволокой.

– Никуда не уезжай с ним, – предупреждает он, имея в виду Азацкого. – На следующей неделе я найду вас с Мирой, и мы спокойно поговорим. В других условиях. Не заставляй меня вас искать, я хочу все наладить.

– Вы любите его?

Вопрос, загнавший меня в тупик.

Я начала психотерапию в связи с травмой, после которой я потеряла память и снова обрела ее. Частично. Да, еще одним ударом для меня стало то, что какие-то воспоминания из моей жизни так и останутся недоступными для меня. Они никогда не восстановятся в моей голове.

Месяц назад я начала обследование. Я оставляла дочь на несколько часов Владимиру и ехала к врачу, меня подключали к аппаратам, изучали мое состояние, а заканчивалось это все – сессией с личным психотерапевтом.

Мы работали глубоко, я доверилась женщине, поэтому ее вопрос был вполне очевидным. Она знала о нас с Данияром все. Почти – все. Иначе мне не вылечиться от этой боли.

– После всего, что с вами произошло – вы любите его? – повторила свой вопрос Надежда.

Очень символичное для нас имя. Надежда.

– Я не знаю, – отвечаю честно, заламывая себе пальцы от хаотичных мыслей. – До той весны любила, разумеется. Иначе бы не говорила Данияру, что я хочу от него детей. Иначе бы не забеременела, понимаете?

– Понимаю. Получается, вы признались ему, что хотите детей, и вы начали их планировать? Вы это помните?

Я кивнула.

– Да, я это помню. Все так и было. А потом случилась весна и нападение на меня. Дальше вы тоже знаете.

– Сейчас вы жалеете о том, что этот мужчина появился в вашей жизни? – мягко спрашивает Надежда.

– Нет, иначе бы у меня не было Миры, – ответила я честно.

Удовлетворенно кивнув, Надежда что-то черкнула у себя в тетради.

– Значит, случившееся между вами с супругом никак не повлияло на ваше отношение к дочери?

Я тихонько выдыхаю.

В голове прокручиваются кадры «случившегося с нами».

– Сообщите мне, если вы не готовы об этом поговорить…

– Дочь здесь не причем, – качаю головой. – Отношение матери к ребенку не может измениться из-за ситуации извне, вы понимаете. А что касается любви к Данияру, то все случившееся после весны я называю мусорубкой. И он так это называет. Но это не любовь.

– Вы не любите его? – подытоживает Надежда.

Я не отвечаю.

Ответа нет.

Разговор медленно перетекает в другое русло, где мне становится легче. Мы немного говорим о моих родителях, об их лжи и прощении. Я отвечаю, что простить не смогу – не в ближайшее время точно. Но я благодарна им за воспитание, за детство, и я не брошу их. Между нами осталось лишь чувство долга, а мясорубку по их вине – я простить не могу.

Еще поговорили о Владимире. Благодаря терапии я смогла впустить в свою жизнь чужого человека. Мы с Мирой обжились в его квартире, а сама Мира уже не плачет, когда Владимир берет ее на руки.

– Приходите через несколько дней, Анастасия. Не пропускайте, я буду вас ждать.

– Спасибо. Я обязательно приду.

Выйдя из клиники, я сажусь в уже знакомый бордовый автомобиль Владимира. Его водитель привозит и отвозит меня, эти вылазки из дома мне жизненно необходимы.

Данияр не объявлялся, у него судебные разбирательства. На одном из них я была, адвокат Багрова очень вдохновился, когда я согласилась выступить в защиту. Дело закрыли, но теперь всплыли проблемы с бизнесом. Я, честно говоря, не следила…

Кому я вру?

Я следила.

Читала в интернете, в газете, слушала, что говорит Владимир. Я выбралась из мясорубки, а Данияр еще в ней. Моя душа была неспокойна, несмотря на то, что ответ на вопрос про любовь я дать так и не могу.

– Вот и мама вернулась, – сообщает Владимир моей дочери. Она у него сладко лежала на руках.

Я мою руки и тут же забираю Миру, принявшись целовать ее в щеки. Дети пахли молоком и счастьем, теперь я это знала.

– Как твое здоровье? – спрашивает Владимир.

– Мне лучше, спасибо. Ты уже уезжаешь на работу?

Азацкий кивает и ставит чайник. Сейчас он заварит себе кофе и уедет на работу, он очень выручал меня, когда в обед приезжал посидеть с Мирой, пока я на терапии.

Словом. Владимир очень спасал меня. Я не представляла, что было бы с нами пока у Данияра шли судебные разбирательства. Тем более, что Назар оставался живым.

– По Назару что-то известно?

Мой голос чуть дрогнул.

Он жив. Выжил. Это невозможно, но сукин сын выжил. После всего, что он заставил нас с Мирой пройти…

– У него все по-прежнему, ареал его обитания – это комната два на два, по которой он перемещается на коляске. Это на всю жизнь, Настя.

– Ты взял на себя грех, сделав из него такого… – вздохнула я.

– Такого жалкого? – закончил Владимир за меня. – Я защищал дочь и внучку, – отрезал Владимир, глотая кофе большими глотками.

Встретив взгляд Азацкого, в груди разливается приятное тепло. Я дождалась, пока Мира уснет, чтобы приготовить еду на вечер.

– От старого Багрова защитил. Скоро молодой выйдет на свободу, от него буду защищать.

– Мы говорили с терапевтом, – поделилась я. – Она спросила, люблю ли я его.

– Что ты ответила?

Я пожала плечами и отвернулась, доставая из холодильника ингредиенты для приготовления ужина. Жилье в Петербурге у Владимира было скромное, две спальни и гостиная, но очень просторные. Скромным он назвал его сам и еще он очень звал в Москву, но я пока не двигалась с места.

– Планируя Миру, любила. Сейчас пытаюсь жить без него.

– В Москве будет житься лучше.

Я тяжело вздыхаю, но все же поворачиваюсь к Владимиру.

Он собирается на работу. Допив кофе, направляется в ванную чистить зубы. Я направляюсь следом, собираясь с мыслями.

– Мне нужно закончить здесь обследования, – сказала я ему в спину. – Тогда можем поехать.

– Действительно? – уточняет Владимир.

– Да. Терапию с Надеждой будем поддерживать дистанционно.

– Отлично.

Через несколько десятков минут Владимир уезжает на работу. Здесь у него был филиал небольшого ресторанного бизнеса. Оказалось, что по молодости Азацкий выучился на повара, а к тридцати осмелился открыть бизнес, который до сих пор приносит копеечку.

Только я была далеко не наивной и понимала, что повара не совершают такие дела, какие он провернул с Назаром. За ресторанным бизнесом крылось что-то еще, о чем мне знать было не велено.

Когда Владимир возвращается домой, ужин уже готов, а я делаю домашнее задание по терапии. Это хоть чуть-чуть помогает мне не думать о том видео, которое играло всю ночь перед глазами и в моих воспоминаниях.

– Плохие новости? – понимаю сразу по лицу Азацкого, тот был не в настроении.

– Багрова уже выпускают. Раньше, чем я предполагал.

Эта новость обескураживает и вместе с тем – очень волнует. Не понимаю, что я чувствую больше всего, но где-то очень рядом витает чувство страха.

Данияр первым делом придет ко мне. Он предупреждал.

– Настя, ты говорила, что хотела работать.

Я кивнула.

– Да, очень.