– Она… милая. – Бренда вернула фотографию. – Мне жаль. Мне нечем помочь. Мы никогда не встречались с вашей дочерью.

Ева взяла фотографию со стойки и сунула ее обратно в сумку.

– Я думаю, ты лжешь, Бренда.

– Вам, наверное, лучше уйти, – в панике ответила жена судьи.

– Где моя дочь?

– Я не знаю.

Ева закрыла глаза.

– «Мы живые». Там, на полке. Это книга, подаренная Келси ее отцом.

Молчание. Ева слышала жужжание ледогенератора, легкое похрапывание скелета в другой комнате, низкий гул новостной программы в другой части дома.

Бренда обернулась. Каким-то образом ее темные круги стали глубже, пока глаза не превратились в две дыры, запавшие на ее птичьем лице.

– Это книга моего сына.

– Он читает Айн Рэнд?

– Он студент колледжа, – замялась Бренда. – Или по крайней мере был им.

Ева подошла к тому месту, где лежала книга. Она вытащила ее из-под кулинарной и открыла титульный лист с загнутыми краями, не сводя глаз с Бренды.

– Мне зачитать вслух?

Бренда покачала головой.

– «Моей дочери Келси – той, чья жизнь, несомненно, стоит миллионов. С любовью, твой отец». – Ева подняла глаза. – Твоего сына зовут Келси?

– Я не лгала. Я никогда не встречалась с вашей дочерью.

– Зато твой сын встречался.

– Это была короткая интрижка. Ничего особенного, – пролепетала Бренда. – Мимолетное увлечение для них обоих.

– Где она?

– Я понятия не имею.

Ева пересекла комнату за то мгновение, которое потребовалось Бренде Леру, чтобы прижаться спиной к стене. Ева встала над этой маленькой женщиной и уперлась в ее ногу бежевой шпилькой.

– Где я могу найти твоего сына?

Бренда закрыла глаза.

– «Ножи Майка». На Мэйн. Но он ничего не знает. – Она сглотнула. Ее глаза наполнились слезами. – Он хороший мальчик. Мы говорили ему, – она снова сглотнула, – мы говорили ему, что они не подходят друг другу.

Ева положила два пальца на шею женщины. Приблизив свое лицо к ее лицу, она вонзила острый наманикюренный ноготь в мягкую плоть над ключицей Бренды, оставив два красных полумесяца на хрупкой коже, и улыбнулась.

– Правда?

Затем отступила.

Бренда положила руку на грудь. Она тяжело дышала.

Все еще держа в руках «Мы живые», Ева повернулась, чтобы уйти. Возвращаясь к входной двери, она задержалась в гостиной и наклонилась над пожилой женщиной в инвалидном кресле, вгляделась в сморщенное от старости лицо.

– Бу! – громко крикнула Ева.

Женщина подскочила.

– Ничтожества, – пробормотала Ева и вышла, не потрудившись закрыть за собой входную дверь.

– С тобой все будет в порядке, правда? – спросила я у Лайзы, сидевшей на огромной кровати в Парижской комнате. Она собрала волосы в тугой шиньон, а в сшитом на заказ черном брючном костюме и с толстой нитью бриллиантов и жемчуга она уже выглядела как хозяйка поместья Шелберн. – Ты казалась особенно расстроенной сегодня вечером.

– Мне просто очень жаль.

– Почему тебе жаль? – Я положила последние джинсы в рюкзак и застегнула молнию. – Не ты писала завещание и придумывала условия траста.

– Не я.

– И ты не знала, что она планирует сделать.

– Не знала.

Я оставила рюкзак на полу у двери, рядом с чехлом для ноутбука и походными палками. Затем устроилась на кровати рядом с Лайзой. Сестра во многих отношениях являлась полной моей противоположностью. Там, где я всегда была упрямой, она была сговорчивой. В то время как я не могла усидеть на месте в нашем классе домашнего обучения, Лайза быстро выполняла свои задания, заслуживая похвалу любого преподавателя, который у нас был на тот момент. Даже наши физические проявления были разными. Нежные черты лица моей сестры и мягкие изгибы фигуры вызывали теплоту у женщин и благодарные взгляды у мужчин. Ева говорила, что я похожа на библейскую блудницу – темную, голодную и готовую на все. И, несмотря на мои попытки доказать ей обратное, я снова и снова попадала в неприятные ситуации.

Недальновидность. Это было ее оправданием за все подлые поступки по отношению ко мне.

– Она была жестокой женщиной, Конни. Ты не можешь просто проглотить то, что она сделала.

Редко можно услышать, чтобы Лайза плохо отзывалась о нашей приемной матери. Я – да, постоянно. Но Лайза видела хорошее во всех. Я кивнула.

– Еще бы.

– Мы будем оспаривать это. Придумаем способ отдать тебе половину.

– Не беспокойся. Мы обе знаем, что она затянула гайки. Ни один суд не отменит ее решения. Но даже если ее условия могут быть оспорены – ты что, действительно хочешь тратить на это время и деньги? – Мой взгляд упал на окно и озеро Шамплейн за ним. – Что с ней случилось? Ты сказала, она утонула?

В отличие от Лайзы тетя Ева была умелой пловчихой. Каждое утро она совершала заплывы в одно и то же время, не пропуская ни одного дня, кроме зимних. Мы видели, как ее надувной оранжевый буй для плавания в открытой воде покачивается позади нее, когда она, точно заводная, перемещается взад-вперед по озеру, в дождь или под палящим солнцем. Казалось невозможным, что она утонет.

Лайза стиснула руки на коленях, костяшки пальцев покрылись красно-белыми пятнами. Моя сестра боялась залезать в воду. Ева настояла, чтобы она научилась управлять байдаркой и каноэ, однако Лайза никогда не подходила к озеру добровольно.

– Налетел ветер, внезапный и порывистый. Полиция считает, что ее захлестнула волна и она попыталась использовать свой надувной буй в качестве спасательного средства. На ней был толстый гидрокостюм, который, возможно, сковывал ее движения. Шнур буя… он обвился вокруг ее груди и шеи. Должно быть, она пыталась справиться с ним в глубокой воде, но от этого стало только хуже.

Озеро Шамплейн было огромным естественным водоемом, известным своими высокими волнами. Я однажды ходила там на байдарке перед штормом и знала, насколько опасными могут быть эти воды.

Но Ева была осторожна. Хотя, если бы она отплыла достаточно далеко, когда поднялся ветер, вернуться было бы непросто. Озеро, как и моя приемная мать, было непредсказуемым.

– Вот это способ уйти… – сказала я.

Глаза Лайзы наполнились слезами. Несколько минут мы молчали. Наконец она прервала тишину:

– Ты должна получить половину всего.

Я бросила еще одну пару носков в сумку, прежде чем забраться на матрас.

– Я не хочу половину. У меня есть дом. Это все, что мне нужно.

– Возьми ее коллекцию украшений. Они стоят по меньшей мере миллион.

Моя тетя была затворницей, но она любила драгоценности и заказывала их со всего мира. Впрочем, каким бы заманчивым ни было предложение, я не могла рисковать безопасностью Лайзы.

– У меня есть дом. Я в порядке.

– Я уверена, он очень красивый. – Голос сестры звучал как угодно, но только не уверенно.

Мы снова посидели в тишине. Мой взгляд блуждал по парижским гравюрам, каркасу кровати из кованого железа, старинным французским комодам в провинциальном стиле. Несмотря на все свои недостатки, Ева несомненно обладала хорошим вкусом. Она владела поместьем в Вермонте, а до этого прекрасным домом на Корфу. Конечно, место в Нью-Мехико должно быть таким же.

– Почему мы не были в Нью-Мехико? – спросила Лайза, вторя моим мыслям. – Почему она никогда не упоминала, что у нее есть собственность на Юго-Западе?

Я пожала плечами.

– У меня такое чувство, что теперь, когда она мертва, мы узнаем о Еве намного больше, чем когда-либо.

Лайза поерзала на кровати и положила голову мне на колени, как делала в детстве. Она посмотрела на меня круглыми умоляющими глазами. В последнее время мы отдалились друг от друга. Лайза восприняла мой отказ подчиниться жестоким требованиям Евы как досадный недостаток характера. Флорида, Алабама, Нью-Йорк. Она понятия не имела, что заставляло меня играть в больные игры Евы, – и так было лучше. С каждым городом, который мне приходилось завоевывать, наши отношения становились все более напряженными. Но теперь она сидела рядом, и близость создавала боль, о которой я и не подозревала.