Впрочем, решение может быть принято позже. Как только она увидит, в какой форме девочка. Как только она поймет, заставило ли Келси это маленькое приключение – это чертово фиаско! – в принципе раскаяться. Сомнительно. Келси, как и ее отец, была тем, кого психиатр однажды назвал «социопатом в процессе становления». Социопаты не раскаиваются. Они просто продолжают причинять людям боль, пока кто-нибудь не заставит их остановиться.

Ева пристально посмотрела на Флору. Несколько кудрявых седых волосков выбились из ее безупречных черных волос. Морщинки от нахмуренных бровей врезались в ее молодую кожу. Ева заметила сжатую челюсть, побелевшие костяшки пальцев, красные глаза, эти ужасные синяки на шее. В другой жизни, возможно, они с Флорой могли бы быть друзьями. Дружба, рожденная страданием. Может быть, даже дружба, основанная на понимании.

Но прямо сейчас Флора была ее врагом. И Ева сделает то, что обязана сделать, дабы защитить себя.

Флора молча ехала по главной дороге Нихлы. Она свернула в переулок и заехала за ряд домов, втиснув машину между двумя мусорными контейнерами. Ева узнала заднюю часть бара Джека. Район был тесным и уродливым, каждый узкий дом казался еще более ветхим и заброшенным, чем предыдущий. Она в замешательстве посмотрела на свою заложницу.

– Мы припаркуемся и подождем, – сказала Флора. Ее нога дрожала, кожа побледнела до цвета свернувшегося молока. Но ее тон был железным.

– Это то место, где держат мою дочь?

– Мы паркуемся и ждем.

Ева повела пистолетом.

– Ты забыла, кто тут главный?

– Ну так стреляй! Ну же! Это будет благословением. – Улыбка Флоры змеей изогнулась на ее лице – горькая улыбка, полная гнева и отвращения, и Ева невольно отшатнулась. – Никто из нас не главный.

Секунды превращались в минуты, пока не прошло почти полчаса. В машине было тепло, детский запах усиливался по мере того, как воздух становился спертым. Ева потянулась к оконной ручке, но Флора вытянула руку, чтобы остановить ее.

– Не трогай.

Как и шея, ее запястье, выглядывающее из-под дешевой ткани, было отмечено круглым синяком. Ева перевела взгляд на лицо женщины.

– Ему нравится связывать меня, – пояснила Флора ровным голосом. – Он не всегда был таким. Когда-то он был добрым, щедрым. Но теперь… Я никогда не знаю, что получу.

Ева глубоко вздохнула и уставилась в пустынный переулок.

– Мой покойный муж тоже любил игры. Его любимая игра заключалась в том, чтобы связать меня на несколько часов и оставить в таком состоянии, чтобы я не имела ни малейшего представления, когда он вернется. – Она обратила внимание на свои руки. Неоновый лак для ногтей, нанесенный как часть ее маскировки, сейчас вызывал ощущение руки незнакомки. – Однажды он оставил меня вот так больше чем на день.

– И что ты сделала?

– Я справилась.

Ева согнула руки. Она все еще чувствовала, как металл впивается в запястья, как проволока привязывает ее лодыжки к кровати. Он оставил воду в бутылочке для хомяка, подвешенной над ее головой, но никакой еды. Чистая ненависть превратилась в панику и, в конце концов, в отчаяние. О да, она прекрасно справилась!

Келси было семь. Она сбежала от няни и вошла в их комнату в поисках отца. Вместо этого обнаружила мать привязанной к кровати, в луже собственных испражнений.

– Помоги мне, – сказала Ева, проглотив свой стыд. – Ключ вон там, на полке. Дай его мне, Келси.

Взгляд Келси выражал удивление, затем отвращение, затем холодную оценку. Ее маленький подбородок выдавался вперед.

– Почему папа это сделал?

– Он забыл обо мне, вот и все.

– Ты плохо себя вела?

– Конечно нет.

– Хм… – Келси подошла к комоду и взяла ключ. Перевернула его, изучила.

– Келси, дай мне ключ.

– Папа говорит, что иметь возможность что-то делать самому – это уже половина удовольствия. Должно быть, он хотел, чтобы ты это поняла.

Папа – монстр.

– Папа потерял счет времени, вот и все. Это не игра, Келси. Дай мне ключ.

Келси положила ключ на край кровати, вне досягаемости Евы, и повернулась, чтобы уйти.

– Келси, черт возьми, дай мне ключ.

– Ты должна заслужить его, мамочка. Разобраться самостоятельно.

Она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Лиам вернулся четыре часа спустя. Он довольно рассмеялся, когда услышал о поведении Келси…

– Ты ненавидела его? – спросила Флора, прерывая размышления Евы.

– Да.

– Как он умер?

Ева уставилась на ветхие дома. Когда она найдет Келси, отведет ли она ее домой?

Или заставит ее заплатить?

– Ева, как умер твой муж?

Она повернулась к молодой женщине.

– Он попал в автомобильную аварию.

Флора медленно кивнула.

– Я сожалею о твоей потере.

На этот раз уже улыбка Евы была змееподобной и уродливой.

– Не стоит, – сказала она. – Сама я точно не сожалею.

Зовите меня мамой. Ужасающие ощущения паники, боли, ужаса. Мама. Я не могла проснуться, не могла убежать. Я проспала несколько часов, может быть, целый день, пойманная в ловушку кошмара.

Холодная вода привела меня в сознание.

– Вставай, Конни. Ну же. Не усугубляй ситуацию.

Мама. Холодная вода. Обжигающий жар. Удушье. Паника. Мама. Не сон – воспоминание. Череда воспоминаний. Череда воспоминаний, которые то появлялись, то исчезали из фокуса, как картина импрессиониста или нечеткая фотография.

Зовите меня мамой. Красный разрез рта. Красная дверь. Два маленьких красных провода.

Зовите меня мамой.

Я заморгала от резкого света. Голос Дэйва доносился глухо и будто бы издалека, словно он общался со мной через длинный туннель. В голове гудело, сердце бешено колотилось. Пальцы Дэйва сжали мою челюсть, потянули голову вверх и вперед.

– Давай, Конни. Посмотри на меня.

Я заставила себя открыть глаза. Пристальный взгляд Дэйва встретился с моим, прежде чем виновато сместиться.

– Ты знаешь, почему ты здесь? – спросил он.

– Нет.

Его золотые часы исчезли, обнажив татуировку. Русалка улыбнулась с загорелой плоти, ее сине-серебристый хвост обвился вокруг его запястья и сошелся на паре задорных сисек. Русалка, которую я видела раньше. Я представила лицо Эми, вспомнила наш разговор в баре «Хижина Джека». Русалка нарисована на стене за стойкой.

Русалка. Прибой. Волны. Голова Лайзы погружена под воду. Дикие, полные ужаса глаза.

Мои собственные крики, пронзительные и безумные.

Зовите меня мамой.

– Ты Джек Козби. Тебе принадлежал бар.

– Почему ты здесь, Констанс?

Я не ответила. Он плеснул на меня еще воды. Я закрыла глаза и снова перенеслась куда-то далеко. Густой, удушливый дым. Красный насос, стоящий в луже красной жидкости. Два глаза, пристально смотрящие. Мамочка. Моя мама.

Скупые красные губы: зовите меня мамой.

– Ты серийный убийца, – выдавила я, пытаясь игнорировать хаос в моей голове. – Ты тот ублюдок, который убивал этих женщин. Этих девушек.

Но даже произнося эти слова, я знала, что они были неправильными. Глубоко внутри… глубоко внутри, где были похоронены воспоминания, я знала.

Он медленно покачал головой.

– Я был уверен, что ты уже все выяснила. Ты всегда была самой умной. Слишком умной. Твоя мать не могла угнаться за тобой. – Он произнес слово «мать» с усмешкой. – Она не заслуживала тебя.

Он протянул свою русалочью руку и погладил меня по щеке. Мой череп все еще болел, и я вздрогнула.

Он сказал:

– Я не собираюсь причинять тебе боль. Если ты будешь сотрудничать.

– Чего ты хочешь от меня?

– Ты скоро увидишь.

Изо рта Джета вырвался звук.

– Ты убьешь его?

– С ним все будет в порядке.

– Тогда отпусти его.

Дэйв поднялся и исчез в темном углу подвала. Он вернулся с термосом для жидкости, поднес его к моему рту, и я сжала губы. Я не доверяла содержимому термоса.