И ещё один плюс в списке доказательств того, что жизнь налаживается. Он не один. Успевает совмещать учёбу и какую-никакую подработку — а там и по специальности что-нибудь найдёт. У него есть своя… почти семья. Мира поняла, что сделала глупость, и поспешила всё исправить.

Так и почему бы не начать новую жизнь в Новый год? Ведь как Новый год встретишь, так его и проведёшь — любила говорить бабушка.

Сидя на веранде за накрытым столом и глядя на экран телевизора за пять минут до полуночи, он чувствовал себя так, будто президент говорит для них, а что-то даже и для него одного. Как бы угадывает его мечты, ценности и планы — важнее них быть ничего не могло.

И Мира не могла к нему не вернуться. Уж он-то смотрел статистику посещений своей страницы, пока она была у матери, и увидел, что уникальных посетителей совсем мало, а посещений чересчур — именно в те дни. Когда он сказал об этом ей, она выглядела как человек, которого застали врасплох, что и доказывало его успех. Забирая её с пар и глядя на то, как бережно она держит в руках фигурку рыцаря, Артём в своём успехе не сомневался. Ничто не могло нарушить его планов.

И ничто не могло их нарушить в новогоднюю ночь. Он разлил по бокалам шампанское и спросил:

— Ну что, придумала желание?

Мира кивнула, взяла свой бокал в руки и взмахнула ресницами, ещё более пушистыми, чем обычно. Перезвон курантов вторил надежде, сидевшей внутри, пока не рассыпался торжественным гимном, который звучал теперь совершенно иначе.

Пусть останется в старом году то, что не хочется брать с собой в новый. Недомолвки. Ложь. Безразличие. Скандалы и истерики. Ненужная суета. Пусть дома будет мир.

Артём пил из бокала, а она всё медлила и смотрела мечтательно куда-то вверх.

— Ты почему… — начал спрашивать он.

А она молча поставила на стол бокал, чуть не пролив шампанское и не испортив скатерть, и взялась руками за шею.

— В чём дело?

Грудь её затряслась, а взгляд устремился в никуда, словно она была не здесь и за тем, что она видела своими глазами, было что-то ещё.

Нет, только не истерика. И только не сейчас.

Смотреть, как она размазывает по блестящим от слёз щекам тушь и как липнут к ним чёрные волосы, ничем не помогало. Нужно было войти в новый год по-новому.

Артём взял с холодильника бабушкину телефонную книжку и вытряхнул из неё чистые бумажки. В спешке подцепил с полки у входа ручку и швырнул это всё перед Мирой на стол.

Она привстала и вытаращила глаза, будто впервые видела письменные принадлежности.

— Да что тебе нужно?

— Пиши. — Артём перестал торопиться.

Мира всхлипнула.

— Мы уже много раз говорили, что ты не будешь истерить, и я не верю тебе, — стал разъяснять он. — Ты истерила, когда мы познакомились. Ты разворачивалась и уходила, когда была больше всего мне нужна, и не раз. Не хватало, чтобы это произошло при всех ещё… в таком виде. Пора это прекратить.

Она взглянула на входную дверь, будто бы за ней вот-вот должна была появиться бабушка или ещё кто-нибудь.

— Дай я умоюсь…

— Сядь и пиши, — оборвал её Артём.

Мира села, дрожащей рукой взяла ручку и стала писать под диктовку.

«Я, Осокина Мирослава Геннадьевна, обещаю Нагину Артёму Александровичу:

1) Работать над собой.

2) Забыть о том, что такое хамство.

3) Держать себя в руках.

4) Быть вместе с любимым человеком, поддерживать его и проявлять свою любовь, которая только крепнет.

5) Хранить в отношениях мир и покой.

Я осознаю, что при нарушении любого из пяти пунктов включается счётчик молчания, тариф которого определяет Нагин Артём Александрович в личном порядке.

Минуты молчания он выдаёт в удобное ему время, когда того требует ситуация.

01.01.2014 г., подпись»

Артём взял промокший от слёз лист бумаги и не смог сдержать улыбки. Конечно, всего этого так просто не случится, зато теперь у него будет чем аргументировать свои требования.

— Смотри не забудь о том, в чём расписалась, — усмехнулся он. — А то не расплатишься.

Мира вырвала из его рук бумагу и истерически расхохоталась. Смех её разбился внутри него холодным стеклом и упал в заоконную темноту; Артём вспомнил чёрный мешок на голове и то молчание, которое, видно, решил теперь продлить и сам.

Её уже не в первый раз быстро развозило с шампанского. В таком состоянии она стала забавной, но совершенно бесполезной и рассказывала нелепые истории до тех пор, пока совсем не расклеилась и не ушла спать в комнату.

Артём же молчал, и с каждым бокалом становилось всё легче и легче. Злобная, чернеющая внутри пустотой воронка бледнела и утихала, замолкали вдаль по улице залпы салютов, примирительно болтали в темноте голоса из блестящего голубого прямоугольника-телевизора. Время ползло к утру. Полураздетый, он устроился в кресле и положил голову на край спинки — так любила делать бабушка, когда дремала.

Вслед за мыслью о ней отворилась калитка, заскрипел под шагами недочищенный снег — она вернулась от Кузьминых.

— Ну и пожалуйста, ни стыда ни совести, — пробурчала она на входе, глядя на него, и зашелестела чем-то завёрнутым в подарочную бумагу. — Оделся бы.

— Да смысл, — отмахнулся Артём.

— Наша, — кивнула в сторону бабушка, — наша-то спит?

— Спит.

— А ты сидишь надутый, как мышь на крупу. Тебе вот подарок от Кузьминых, а сам-то ничего не придумал?

Раз — и всё вернулось. Черноту внутри кто-то сжал в кулак.

— Если тебе они так нужны, к ним и иди.

— Ты почему грубишь?

— А потому что как Новый год встретишь, так его и проведёшь. И встретим мы его без лишних вопросов.

Поглядев в бабушкины глаза, похожие на овечьи, он понял, за что так злился на неё последние десять лет. Она — и Кузьмины тоже — якобы хорошо знали, как жить, и до сих пор делали вид, что знают, но не они должны были быть здесь тем пустым утром первого января.

Не они. И всё должно было сложиться совсем не так.

Начинался ещё один год без мамы.

Во всём доме настала тишина, и в комнате Артёма было душно. Спать совсем не тянуло. Он вошёл, сразу же взял с полки фотоальбом и сел за письменный стол.

Мама смотрела на него с фотографии, и ей было всё равно на то, что начался новый год. Её вообще больше ничего не трогало, и Артёму хотелось бы, чтобы в его жизни всё было так же. Чтобы не нужно было больше ничего выяснять, чтобы доверие выросло само по себе. Вот бы случилась магия и эта чёртова расписка подействовала.

А ещё проще было бы, если бы она не проснулась.

Если бы она исчезла и его кровать оказалась пуста, как была пуста в прежний Новый год и ещё прошлым летом. Теперь это не могло взять и произойти просто так — только через очередной большой скандал.

Интересно, а что чувствовал его отец, когда понял, что ему не удалась семья? Хотел ли он что-нибудь изменить, и если да, то что он для этого делал?

А что делала мама?

Артём ведь всегда смотрел в своё прошлое, опираясь на то, что именно она осталась рядом с ним и воспитывала его вместе с бабушкой, пока не умерла. Но отец в то же самое время продолжал жить и наверняка о нём думал… и что именно? Что он говорил? И хотела ли, могла ли мама его услышать? От Артёма, как от маленького, это всегда скрывали. Вот он и вырос в того, кто ни разу даже не попытался в этом разобраться.

Артём взглянул на первую страницу альбома ещё раз — взгляд мамы изменился. Она смотрела на него с укором, как смотрела тогда на отца, собирая вещи и смахивая слёзы с ресниц.

Обложка альбома со стуком захлопнулась. Он не желал её видеть.

Натягивая джинсы и свитер, Артём наблюдал за тем, как Мира спит, спрятав руки под подушкой. Как же ему хотелось разбудить её, стащить с кровати и прямо так, в пижаме и босой, выволочь на улицу и оставить в снежной каше, чтобы стояла там. Её он тоже не желал тоже.

И никого больше.

Молча выйдя на веранду и не обращая внимания на бабушку, он обулся и оделся. Роща утром первого января могла понять его лучше всех.