Бабушка же вздохнула легче и чаще уходила к соседям, а то и в библиотеку или в церковь, но вскоре возвращалась и, гладя Миру по плечу, рассказывала ей истории из советских времён. Потом устало возвращался с работы Артём, а Мира в этот момент звонила маме и говорила: «Всё в порядке»; а потом клала трубку, когда он выходил из ванной и садился за стол.

Всё и вправду было в порядке. Вроде бы.

Ушло с Дальней бабье лето, зарядили нудные дожди, с пустыря напротив пахнуло мокрыми листьями. Недобро поглядывал однорукий сосед, сидевший по утрам на крыльце своего дома и куривший. Впивалась настороженным взглядом в Миру его жена — она уходила на работу после того, как Артём со своей возвращался, и по выходным иногда заглядывала к Ольге Михайловне.

Город готовился к ноябрю. Он притих и начинал дремать, ногами своих жителей ворочая по тротуарной плитке намокшие листья, утопая в шорохе дождей и мерном шуме автомобилей. Универ же наполнялся теми, кто приезжал с отдыха, вливающимися в учёбу первокурсниками и шумел всё больше.

Скоро был Юлькин день рождения, и Мира стала думать о том, что ей можно подарить, а Артём, когда она предложила выделить деньги, почему-то не порадовался. В ответ она сказала:

— Тогда и мне надо работу искать.

Этому он не порадовался ещё больше. Вспомнил зачем-то две непомытые тарелки, которые остались после ужина, и пробормотал, уходя:

— Разберись сначала с тем, что у тебя есть, и родных уважь.

С тех пор она каждый вечер думала о том, уважила ли его сегодня. Смотрела на его лицо, на то, как он двигается, слушала его интонации и мысленно ставила в сетке календаря галочку или крестик. Чем дальше мокрой полосой тянулся октябрь, тем краснее был тот мысленный календарь. Артём мог даже ничего и не говорить: Мира сама видела всё.

Но продолжала делать то, что может. Только вот с ним всё валилось из рук, тогда как с другими получалось само собой. Раз уж денег оставалось немного — даже мамины стоило сэкономить, — она решила сделать подарок отчасти своими руками.

Купила белую керамическую кружку и откопала у себя акриловые краски. Однажды после полдника, пока Артём был ещё на работе, застелила письменный стол ненужными бабушкиными газетами, чтобы ничего не обляпать, и набросала будущий рисунок карандашом. Это была Юлька в университетском сквере у фонтана. Лица её не было видно точно, но выглядела она так, будто улыбалась, и застыла в изящно-торжественной позе — словно вот-вот начнёт танцевать. Потом вырисовалось высокое голубое небо, залитые солнцем дома центра, тротуарная плитка, деревья с желтеющими кронами. Дальше был фонтан и наконец, сама Юлька, чуть ли не светящаяся. Вокруг — брызги воды и света, люди, люди, люди…

Расписанную кружку Мира поставила сушиться, чтобы потом обжечь в духовке, и вечером её увидел Артём. Для него всё выглядело так, будто другие ей оказывались важнее. И хоть это было неправдой, Артём принимал это за чистую монету и получал повод сказать: «Я же говорил…»

В одно сонное, пропахшее пожухлыми листьями утро Мира зашла на кафедру и увидела на столе какие-то билеты. Присмотревшись к ним, она обратила на себя внимание Волчковой — той самой преподавательницы по декоративно-прикладному. Она сидела на кафедре одна.

— Из ваших никто не хочет? — сказала Волчкова со взглядом, полным узнавания, видимо, вспомнив, как Мира чуть не заснула на её паре. — Первачки забрали, осталось три. Я один возьму… и может быть, ты с собой кого захватишь?

— А куда это? — Мира ковырнула линолеум носком туфли.

— Это «Те, кто рядом с нами» в кукольном.

Мира взяла один из билетов в руки: оттуда на неё смотрел забавный и трогательный кукольный пёс. «В поддержку приюта для собак “Омега”» — гласила надпись на глянцевитой бумаге, а рядом стояла дата двадцать первое октября — день рождения Юльки.

— А это не Московцева принесла? — спросила Мира, чувствуя, что уже не выпустит билет из рук, и взяла второй.

— Не знаю, — ответила Волчкова. — Тихая такая девочка, в очках.

Это была Таша. И она придумала очень хорошее дополнение к подарку, за что её следовало потом поблагодарить. Но вот что об этом скажет Артём?..

Мира сглотнула, спросила, когда будет лаборантка, а потом попрощалась с Волчковой и пошла на первую пару.

Будет видно.

На гумфаковских часах горели красные цифры: шестнадцать ноль ноль. Вечер распластался на городских улицах непривычно рано, прихватив с собой тяжёлые тучи, поэтому в корпусе было уже хмуро. Комендантша заботливо открыла окна, чтобы дать насмешливому ветерку возможность то и дело прокатываться по коридору. Вот и сейчас очередной порыв разметал полы Мириного любимого глубоко-синего платья так, что пришлось его придержать. Хорошо, что рядом никого не оказалось.

Сегодня она выбрала именно это платье, потому что у Юльки был день рождения, и настроение родилось праздничное. К тому же они шли на тот самый спектакль, а в театр следовало надеть что-нибудь нарядное. Артём тем утром ушёл к первой паре, а ей было ко второй, так что лишних вопросов она избежала. А всё остальное будет как-нибудь потом.

К тому моменту, как Мира увидела на часах красные цифры, прошло уже часа три с тех пор, как закончились пары у искусствоведов второго курса. Юлька упорхнула на тренировку по танцам и обещала вернуться перед спектаклем, а Мира решила остаться в корпусе, чтобы посидеть над конспектами в читальном зале, и пробыла там вплоть до того, как библиотекарши затеяли проветривание и попросили её уйти.

Теперь она лениво переступала с ноги на ногу, считая доски старого паркета. Ехать домой изначально не было смысла: спектакль начинался в пять. Театр расположился через дорогу, за сквером, и сейчас следовало уже ненадолго отправиться в столовку — Юлька вот-вот вернётся, нужно встретить её там и заодно подкрепиться. А ещё кое о чём переговорить, прежде чем…

Прежде чем они пойдут в театр, конечно. Еле вписавшись в поворот, Мира подняла голову, бросила взгляд вперёд, и внутри у неё что-то дёрнулось. Навстречу ей вышагивал до боли знакомый тёмный силуэт. Она не ждала его здесь сегодня. Чем меньше до него оставалось идти, тем заметнее становились вихры у него на голове, тем сильнее лампы высвечивали клетчатую рубашку, тем больше Мире самой хотелось ускорить шаг. Последние несколько метров пути, закончившегося в объятиях, и вовсе выпали у неё из памяти.

— И куда это ты намылилась?

— В столовку, — нетерпеливо улыбнулась она, — к котлете по-киевски.

— Я думал раньше, что ничего не вечно, но ты своим идеалам не изменяешь. Нет бы какой-нибудь салатик, — Артём развернулся, и они уже вместе пошли к лестнице на первый этаж. — Под ноги смотри.

Смотреть было трудно — голова подкруживалась. Мира только сейчас, после того как высидела три пары и законспектировала несколько глав трактата, начала замечать, что хочет есть. На первом этаже мелькнула по направлению к столовке белобрысая голова — а потом и вправду оказалось, что Юлька уже на месте.

— И ты, я смотрю, забыла со мной посоветоваться насчёт… — Артём взглянул на плечи Миры, ставя рюкзак напротив неё, только за другой стол.

— Насчёт чего? — спросила она, взяв поднос с обедом и не понимая, куда хочет сесть, к Юльке или к Артёму, но после недолгих колебаний всё же выбрав второе.

— Сама всё понимаешь, — говорил он всё громче и громче. — Мы всё обсудили.

Юлька, разрезая котлету ножом, закатила глаза и посмотрела на Миру. Если бы взглядом можно было говорить, она наверняка много что сказала бы в тот момент, но на словах предпочла промолчать.

Было бы хорошо, если бы он не испортил её день рождения.

Очередь в гардероб на выходе со спектакля собралась сумасшедшая. Отстояв её и выйдя в унылый мокрый вечер, Мира вздохнула спокойно, и они с Юлькой пошли в кофейню. Около неё вот-вот раздаст свои листовки Артём, и они наконец поедут домой: отдыхать от толп людей, отогреваться, сидеть над домашками и готовиться ко сну.