— Не слился.

— Что ты помнишь.

— Если тебе интересно, я специально ничего не планировал на восемнадцатое.

— Вот и хорошо, — выдохнула Мира и встала над второй партой, собирая рисунки в огромную папку. — Что я тебе должна?

— В следующий раз принеси один предмет, который тебя характеризует. Ну, кроме твоей работы. И я тоже что-нибудь придумаю.

Тогда-то в его голову и закралась мысль о том, чтобы показать ей свой.

Назавтра они висели друг у друга на телефоне. Артём уселся на веранде, в кресле, где обычно заседала бабушка, а Мира сказала, что у них дома беспроводного нет, и устроила себе уютный уголок из подушек в коридоре — её мама как раз ушла куда-то.

Голос её звучал немного устало и глухо, когда она болтала о том о сём. Какой же дубак и как обидно, что он настал сейчас, в мае. И как же трудно думать об этой выставке — но Артёму за то, что согласился помочь, спасибо. А пока лучше уж подумать о том, как скоро весь первый курс поедет в Страхов на архитектурно-археологическую — практику, в смысле, — а там сто-олько всего интересного. Вообще-то их туда снаряжают местную Сретенскую церковь копать, что само по себе занятно, но думать втайне хочется о другом, совсем другом, пусть и исторически более позднем, — и страшно этим поделиться. Хотела бы Мира, чтобы он знал, что за чудо этот осколок русской неоготики.

И да — того рыцаря нарисовала и вправду она. Узнав об этом, Артём рассмеялся, а Мира до странного знакомо захихикала в ответ. Услышав шум на веранде, из комнаты выглянула бабушка — и задержалась взглядом на нём. С каких это пор он за домашний взялся — говорил ведь, что по нему одни старики языком чешут?

А он ухмылялся и кивал, чтобы дать понять: не сейчас. Вспоминал все исторические фильмы, которые только смотрел, и все школьные уроки МХК, чтобы разговор — вместе с чем-то у него внутри — не проваливался в паузы.

Бабушка ушла. На веранде всё так же лилась болтовня, хоть темы и были совсем не его. Одно цеплялось за другое, неслись друг за другом мысли, идеи, образы и шутки, порой неловкие, а порой меткие, пока Мира вдруг не вдохнула резко и на том конце провода не послышался стук.

— Мама…

Артём еле услышал шаги, лёгкие, почти невесомые, а потом хлопнула о стену входная дверь. Через несколько мгновений в трубке снова что-то задрожало, и Мира выдохнула:

— Спасибо тебе. Завтра ещё услышимся.

Вот только он не смог бы выйти на связь. Не только потому, что полдня собирался провести не дома, но и потому, что обычно бывало после, когда они с бабушкой возвращались наконец домой и Артём закрывался у себя в комнате. Тут у него тоже была память о маме. Та, что была доступна только ему и никому больше, — фотоальбом. Никто не посмел бы его тронуть, если бы Артём не разрешил сам.

— Меня завтра не будет, — выдавил он. — Семейное.

— Жалко, — отозвалось в трубке. — Тогда над экспозицией посижу. А так — пиши.

Он расскажет и покажет ей всё, только немного позже. Когда решит, что она достойна.

Поездка к маме выжала из него всё, что только было внутри. На следующий день он дополз до зачёта по матанализу и сдал его кое-как — слабаком был. Это видели все. Наверняка судили по своим меркам и были правы.

Но нужно было собраться и стать кем-то большим, чем он сам, чтобы ровно через год, а потом ещё и ещё, встретить этот чёрный день уже по-другому. А пока, выйдя в сквер, Артём вдохнул свежего воздуха и постарался вспомнить о том, что он жив. Зацепиться за что-нибудь и точным движением вернуться на ноги, как возвращался уже который год.

Но было в этом году и новое: не только универ, но и то, что на лавочке у памятника Пушкину его ждали. Мира сидела с полуприкрытыми глазами и тоже пыталась добыть из ниоткуда хоть каплю сил — сама зачёт сдала. Откинулась на кованую спинку, как будто не чувствовала, что с холодного металла падают дождевые капли. Вот же тетеря.

— Ну, — с ожиданием начал Артём.

— Что ну? — она, как назло, сделала вид, что ничего не помнит.

— Я ведь тебя просил принести предмет, который тебя характеризует.

Мира отвела глаза и замолчала снова. Сделала вид, что её волнуют садовники в зелёных жилетках, вышедшие в сквер после дождя, странная птица, которая села на ветку дерева напротив и что угодно другое, только не он сам и не их разговор.

— Наверное, меня характеризуют не предметы.

Захотелось вдруг взять её и потрясти за плечи. Чтобы вытрясти ответ на вопрос: да кто ты, в конце концов, такая? Сложную из себя строила, что ли. Уходила всё дальше от ясности, плодила абстракции, и хотел бы он понять: зачем? Может, если бы знал, легче бы было.

— Вот только если бы можно было бы тебе поехать с нами на практику, в Страхов, — продолжила Мира, — я бы взяла тебя с собой на пленэр, и ты, наверное, меня бы понял.

«Ага, — подумал Артём. — Примерно так же, как ты поняла бы меня, если бы я позвал тебя в компьютерный класс делать лабу».

— Ну да что мы всё обо мне да обо мне? — Она попыталась выскользнуть. — Я ведь тебе даже про рыцаря спалила, а сама о тебе совсем ничего… Ты тоже ведь обещал что-нибудь придумать?..

— Я всё уже придумал. Просто этот предмет слишком уж тяжёлый, — соврал он. — Была на Дальней когда-нибудь?

— По крайней мере, я о ней слышала. А что?

— Моя святая святых, — горько сыронизировал Артём. — Живу я там.

В её глазах мелькнула осторожная нотка — и сразу же исчезла.

— Вот это ты, конечно, забрался — через весь город ехать придётся.

Неужели вот так всё просто и происходит? Скучно. Даже слишком.

В Международный день музеев Артём с трудом разлепил глаза и сразу же вспомнил о том, как вчера таскал парты в сороковой аудитории гумфака и помогал Мире с тем, что она, как в кино, называла монтажом. Путалась, что и куда по плану они решили вешать, — видно, от нервов. Останавливалась, проглатывала ком в горле и молча смотрела на него, снова напоминая о чём-то.

Он выдерживал этот взгляд так, чтобы ободрить её, и дело двигалось. Всему находилось своё место — и её славному рыцарю, и городским пейзажам, и сельским, и тому, что он мог понять с трудом или даже не собирался.

«Времена» — было выведено чёрным на большом плакате, который они повесили на дверь. Чуть ниже шло: «Место, где сходятся прошлое, настоящее и будущее, — аудитория 40. День: 18 мая 2013-го».

Покидая корпус, они наклеили на стены указатели с ажурными часовыми стрелками, чтобы посетители знали, куда идти. Прилепив последний прямо у самого входа, Мира выставила ладонь, как бы говоря «дай пять». Артём дал — и его рука на пару мгновений задержалась в её руке.

Ему и теперь, утром следующего дня, казалось, что он это прикосновение ощущает. Бабушка из-за приоткрытой двери ванной поглядывала на то, как аккуратно он бреется, и чуяла неладное, а увидев белую рубашку, не смолчала:

— Это ты куда такой намылился?

— У нас вернисаж, — выговорил Артём, понимая, что она вряд ли когда-нибудь слышала от него это слово. Он и сам помнил его только из той песни, которую бабушка порой напевала, собираясь с кем-нибудь на прогулку.

— У вас, — с многозначительным взглядом подчеркнула она.

Артём молча посмотрел на часы и взял с пола сумку. Распечатанные программки были на месте, фотоаппарат на месте, телефон тоже. На разговоры времени не оставалось — он спешил.

Без двадцати девять его встретило облегчение в глазах Миры. Она натянула на себя улыбку, которую не собиралась снимать, кажется, весь день, и попросила её сфотографировать. То тёмно-синее платье с бантом смотрелось торжественно и скромно. На все времена.

— Теперь кураторство стало даже приятным, да? — спросил Артём, показывая ей результат.

А на её лице была всё та же улыбка, наивная и даже немного глупая. Не расслабились её губы и тогда, когда за дверью загудела толпа.