Адам взял ее за руку и, наклонившись, поцеловал. В его серых глазах горел подозрительный огонек. Суви улыбнулась сквозь поцелуй и рассмеялась.

Закончив собирать цветы, тролли ушли, забрав свой смех, и оставив без него в душе Суви невероятную пустоту.

— Тролли живут с ши, чародеям не показываются. Я, возможно, единственный чародей, находивший их в копне листьев… Они безобидные, а из цветов варят себе сидр.

— А ты видел, как они это делают?

Адам кивнул. Суви представила, как маленький Адам сидит в окружении крохотных троллей и смотрит, как они из цветов варят напиток. По ее душе растеклось тепло, вырываясь наружу улыбкой.

— Ни чародеи, ни ши не принимают меня. А они приняли, если так можно сказать…

— Значит, ты волшебный, Адам. — Серьезно заключила Суви.

Лицо Адама стало розовым. Он опустил взгляд.

Быстро стемнело. Адам лег на траву, и Суви разместила рядом. Они смотрели на усыпанное звездами небо, когда размером с яблоко, близко к их головам, не поплыли синеватые звезды, выплывшие из терновника. От них веяло теплом и прохладой.

Суви глубоко вздохнула. Адам взял ее за руку и прошептал:

— Дождались.

— Этого стоило ждать, — на выдохе сказала Суви.

Огоньки кружились над ними, задерживались над головами. Суви казалось, что она слышит тонкий, точно хрустальный смех. Не выдержав, она засмеялась вместе с ними. Адам лежал, смотря, как она смеется, окруженная сотней огней. И это было самое красиво, что он когда-либо видел.

1777 год.

Кустарники, полные ягод, и ручей, огибающий туманную рощу, пробуждались от сна. Холодный ветер с неумолимой силой разносил истории о дальних берегах, бушующем море, где он только что побывал. Он так хотел рассказать, вот только не мог, затихая в перипетии тумана.

Воздух наполнил свежий запах диких роз.

Солнце вставало, окрашивая поле и березовую рощу в медно-рыжий, точно на них застыла давно пролитая кровь.

Хёнд Адельхейд наклонился над мальчиком, которому только исполнилось девятнадцать. Хёнд смотрел в его пронзительные, болотного цвета глаза, и что-то надрывалась от осознания правды. Только вот глаза эти и были болотом: глубоким, затаскивающим в себя и губящим, трясиной. В этих глазах уже потонуло заживо сотня оборотней.

Хилюр улыбнулся ему, надломлено и искренне. Почему-то он был счастлив, сейчас, смотря на Хёнда в утреннем тумане, зная о его планах, и слушая тревожный шелест травы, наслаждаясь ее пробуждением. И тогда он почувствовал, как руки Хёнда, коснувшиеся его лица, дрогнули и похолодели. Хилюр хотел призвать цветы, вырастить их, но запястья крепко сжали тугие серые бусинки. Магия больше не была подвластна ему.

— Разреши, — тихо произнес Хилюр, — последний раз, хоть один… один цветочек, — голос его, мягкий, еле окрепший, переполнился подступающими слезами.

— Не могу. — С трудом ответил Хёнд, чувствуя на себе тяжелый взгляд.

Наступила минута, в которой не было слышно кузнечиков и сверчков, проснувшихся птиц. И даже деревья притихли.

— Мой папа, — вдруг сказал Хилюр, — как-то сказал, что защитит меня от мира: от невзгод, от зла, от моего проклятия. Он сказал… сказал… ска-азал… — Хилюр заплакал и рассмеялся, глаза-болота обратились в море. — Мне холодно, папа…

— Замолчи, — Хёнд хотел сказать это резко, но вышла жалобная мольба.

Хёнд дотронулся пальцами до холодного лба Хилюра, и запел, тихо, мерно, чуть покачиваясь, баюкая юного чародея в своих руках.

— Спи, засыпай, засыпай ведьмак в последний раз.

Хилюр выдохнул и закрыл глаза. Слабость наполнила его хрупкое тело. На измученном эмоциями лице отразился покой. Плотно сжатые губы дрогнули в улыбке, разгладилась привычная складка между бровями, которой он пошел в отца. Веснушки казались золотом в лучах утреннего солнца. Этим туманным, холодным утром не было ничего прекраснее.

— Ты, правда, сделаешь это? — Спокойно спросил Винцент.

— Что? — Линус Адельхейд озадаченно посмотрел на них, — о, боже! Вот зачем ты собрал нас!

— Я решил, что люди, которым я доверяю больше всего, сохранят мой секрет.

Они были здесь, далеко от людей и свидетелей, только вчетвером: верховный Чародей, юный убийца, устроивший геноцид, бывший Верховный Чародей и тот, кто привел их сюда.

Холодный весенний ветер обдувал их в предчувствии беды.

Вместо ответа Хёнд призвал фамильяра, орел разместился на его плече. Потом Хёнд повернулся к Винценту и протянул ему руку. Детский, неистовый восторг отразился в глазах Винцента, и он сделал шаг.

Линус тоже призвал фамильяра, кота, и взял Винцента за вторую руку. Их крупные фигуры нависали над спящим Хилюром. В горле Линуса скрежетала сталь. Никто из троих не сможет забыть это утро.

Глаза фамильяров засветились.

Хёнд начал шептать слова, положив ладонь на сердце Хилюра. Где-то там, под костями и кожей, оно сладко билось, отстукивая ритм. Древний, давно забытый язык слетал с губ Хёнда и растворялся в тумане. Хилюр не смог бы закричать, даже если бы захотел.

Винцент и Хёнд ощущали магию, живую и теплую, бегущую по их жилам, и принимали ее в себя, как родную. Линус лишь слегка ощущал ее, холодную, чужую. Не просыпаясь, Хилюр извивался от боли, ломающей его тело. Душа его не могла, не хотела прощаться с самым ценным.

Когда последняя капля магии покинула тело Хилюра, он обмяк в руках Хёнда.

Хилюр открыл глаза. Его душу пронзил холод: в ней, запертой между ребрами, клубилась пустота. Боль, отчаяние и неутолимая жажда засветились в глазах. Хилюр не смотрел на ведьмаков, он видел что-то за гранью.

— Он проснулся? — выдохнул Хёнд.

Линус хотел наклониться к Хилюру, но упал. Ему в нос ударил запах сырой земли. Земли, из которой Хилюр больше не вырастит цветок. Лежа, теряя сознание, он видел, как трясется тело Хилюра и как бездонно раскрыты в вечность его болотные глаза.

Хёнд неотрывно смотрел в эти глаза.

— Что я наделал?

— Хуже, чем убил, — будничным тоном заметил Винцент. Винцент с примесью интереса и ужаса смотрел на Хёнда и Хилюра.

— Это ты… ты предложил.

— Но только ты принял решение. Ты вывел его из тюрьмы и здесь исполнил приговор. Ты ввязал в это нас.

— Что с ним будет? — голос Хёнда казался пустым, как глаза Хилюра.

— Сойдет с ума и покончит с собой. Вернее, с тем, что от него осталось. Как морская дева умирает без воды, дриада без деревьев, так и ведьмак умирает…

— Без магии, — закончил за него Хёнд, и голос его дрогнул.

— Пойдет вслед за матерью. Он и так много повторил за ней. — Заметил Винцент с чересчур отстраненным голосом.

Винцент взглянул на Линуса и подумал, что того рано было приводить в чувства. Туманный воздух стал разряженным и натянутым, в предчувствии бури. Винцент завидовал Линусу. Вот бы тоже потерять создание, хоть на миг!

Хёнд склонился над Хилюром, провел рукой по его рыжим волосам и последний раз взглянул в трясину болотных глаз. Винцент отвернулся и направился к кусту ежевики, березе или к той глубокой яме, куда угодно, лишь бы не видеть. Сердце его закололо и сжалось, по лицу, обжигая морозным утром щеки, катились слезы. Он мог поклясться, что слышит, как скулит земля, шелестят в немом отчаянии ветки берез и плачут дриады.

Хёнд Адельхейд смотрел на тело девятнадцатилетнего Хилюра и хотел бы плакать, выть, но не мог. Тепло забранной магии все еще до отвращения грело его. Хилюр убил стольких невинных существ, не чувствуя вины и раскаяния, так почему было так горько, почему ком в горле мешал дышать, почему невыносимо больно?

Хёнд аккуратно закрыл глаза Хилюра и, оставив тело, направился к Винценту.

— Ты потерял ценный экземпляр из своей коллекции: ведьмака с редким даром. — С едкой злостью заметил Хёнд.

— Да, — ровным тоном ответил Винцент. — А что потерял ты?

— Душу.

Сердце Хёнда покрылось толстой коркой льда.