– Что же теперь делать? – спросила Наталья Львовна, глядя в пустоту.

– С чем? – осторожно спросила Василиса.

Трое взрослых посмотрела на неё, как на заползшего в кухню таракана.

– Такие шрамы? – спросил Давид Юрьевич, немного задирая рукав. У него тоже вокруг запястья вилась белая линия, будто давным-давно прорезанная лезвием.

– Да, – кивнула Василиса, припоминая тонкие запястья Гаврила.

– А я всё надеялась, мне показалось, – прошептала Наталья Львовна, прикрывая рот платочком.

– Это приворот. – Давид Юрьевич опустил рукав. – Очень мощный, потому что делается на костях, крови и при желании того, на кого этот обряд нацелен.

– К-как это – при желании? – У Василисы в уме не сходились понятие приворота и согласия «жертвы».

– Да очень просто, – успела вперёд Давида Юрьевича Наталья Львовна. – Давид тогда вовсю на Февроньку слюни пускал, так что и ворожить-то необязательно было. А Гаврил мне, знаешь, все уши прожужжал про то, как он виноват перед Зоей, как она ему помогала, как он ей обязан, как она бесконечно ноет, что никому больше не нужна.

– Зато теперь я никому больше не нужна, – сказала Василиса и намеренно демонстративно похромала к закипающему самовару.

– Так что делать-то будем? – за её спиной спрашивала Наталья Львовна. Ответа не последовало.

– Разве приворот нельзя отменить? Или снять? – спросила Василиса, засыпая заварку в чайник.

– Можно, – отозвалась Наталья Львовна. – Только снимать должен тот, кто ставил.

– А они не согласятся, – вздохнула Василиса, вспоминая наглый вид Зои на празднике.

Вообще-то, Зою где-то можно понять – столько лет её наряжали в жуткие платья, как будто сшитые из старых скатертей, собранных по нижегородским столовым. А теперь она – звезда. Ясно, ей тоже хочется отыграться. Проблема в том, что отыграться она, кажется, решила на Василисе, попытавшейся отнять у неё единственного человека, нормально к ней относившегося, когда она была местной страшилой. Ведь только один Гаврил и защищал её от нападок одноклассников.

– Понятно, почему она его любит, – пробормотала Василиса, немного сочувствуя Зое, столько лет считавшейся пугалом.

– Приворот – это не про любовь, – вздохнула Наталья Львовна с видом человека, объясняющего простейшие вещи тупейшей Василисе. – Это про желание владеть.

– А что будет, если приворот не отменить? – спросила Василиса, натягивая на чайник колпак, сшитый из лоскутов и, кажется, когда-то подаренный священнику именно Зоей.

Все молчали. Поняв, что пауза подзатянулась, Василиса обернулась. Наталья Львовна смотрела на Давида Юрьевича, Ядвига Мстиславовна что-то бормотала себе под нос, качая головой.

– Приворожённые долго не живут, – трудно вздохнул Давид Юрьевич. – Крыша едет. Мне тогда стало казаться, что за мной постоянно кто-то следит, и что у меня под кожей что-то ползает. Голоса за спиной хихикали. Вот я тогда и попытался вытащить это из-под кожи.

– Как? – шёпотом спросила Василиса.

– Бритвой, – Давид Юрьевич повторил её собственное движение, овивающее руку.

– Ужас какой, – выдохнула Василиса. – Как вы выжили после этого?

– Сам не знаю, – пожал плечами учитель, за миг будто постаревший лет на десять.

– А почему ваша дочь приворот не сняла? И зачем вообще его сделала? – повернулась Василиса к Ядвиге Мстиславовне.

– Всё тебе объясни, – проворчала бабуля. – Февронька приворот сделала из мести Эдику. Она его у Наташки, вон, увела, хотела, чтоб женился. А он – ни в какую. Тогда она Давида привязала, а потом вообще в город усвистала.

– Где тут логика? – глуповато спросила Василиса.

– Где-где, в ведьминой воде, – буркнула Ядвига Мстиславовна. – Их мамаша просто Давида всегда больше любила, чем старшего. А Февроньку звала… ладно, маловата ты ещё для таких слов. Но Давид тогда в запой ушёл, вот Февронька и сбежала. Потом, правда, явилась. Зою в кульке мне впихнула и опять свалила.

– Так как приворот-то в тот раз сняли? – продолжала допытываться Василиса.

– Тебе такого не осилить, даже не думай, – снисходительно произнесла Ядвига Мстиславовна. – Мать его тогда куда-то возила.

– То есть, со стороны всё это убрать никак не получится? – разочарованно спросила Василиса.

– Нет, – покачала головой Ядвига Мстиславовна. – Потому что силища нужна недюжинная.

– И вы ничем не можете помочь? – кисло спросил Давид Юрьевич.

– Они мне всё же родня, – печально вздохнула Ядвига Мстиславовна. – По ним ведь отдача будет. Зоя-то только жить начинает.

– Не с того она начинает, – злобно произнесла Наталья Львовна.

– Ты, что ль, святая? – огрызнулась Ядвига Мстиславовна.

– Может, и нет, но чужих детей со свету не сживала! – Наталья Львовна снова перешла на крик. – А ты в угоду внученьке моего сына уморить хочешь! Как будто не знаешь, чего я с ним хлебнула!

– Уж кто-кто, а я это прекрасно знаю! – распалилась Ядвига Мстиславовна. – К кому ты тогда побежала-то? Ко мне пришла, чтоб я тебе его вытравила! А как я тебя прогнала, так сама его выскрести хотела! И чего теперь ноешь? Он у тебя полуотравленный! Так неужели не ясно, с чего к нему всякая гадость липнет? А как родился уродом, так кто его выхаживал, а?

– Хватит! – крикнул Давид Юрьевич и выразительным взглядом указал на Василису. Два искажённых лица, бледной Натальи Львовны и перекошенной Ядвиги Мстиславовны, разом повернулись в её сторону.

– Полуотравленный? – по слогам произнесла Василиса чудно́е слово. – Это как?

– Не хотела, вишь, рожать от нелюбимого муженька, – ехидно произнесла Ядвига Мстиславовна. – Помоги, говорит. А я её веником за порог. Так на следующий день приползла в кровавой рубахе. Передумала, да поздно. Еле выходили, родила потом убогого. Он ещё до рождения на том свете побывал, так теперь его туда как воронкой тянет.

– Вам не стыдно всё это здесь пересказывать? – брезгливо спросил Давид Юрьевич.

– Так им полезно! Обеим. Этой, – Ядвига Мстиславовна кивнула на Василису, – уроком будет. А Наташке нечего на Зою пенять. Сама во всём виновата.

– У меня сейчас кукуха отъедет, – механически проговорила Василиса, не в силах переварить столько новой информации.

Наталья Львовна вроде хотела сказать ещё что-то, но только сжала зубы и выскочила прочь из кухни. По пути столкнулась с Василисиным отцом.

– Извините, – на ходу бросила Наталья Львовна. Дальше послышался стук входной двери.

– Так чай-то будем пить, или как? – вошёл в кухню Василисин папа.

– Давай чайник, – скомандовала Василисе Ядвига Мстиславовна. Потом Давиду Юрьевичу: – А ты самовар возьми. Вы, Фёдор, берите блюдо с бутербродами. Там, на столе. А я пряники понесу.

Домой Василиса с отцом вернулись ближе к ночи. За один день удалось почти полностью ликвидировать практически все последствия пожара, хотя и без Василисиной помощи. Она вторую половину дня провела в доме, перемывая посуду и раскладывая по шкафам провизию, которую священнику бесконечно тащили местные кумушки-прихожанки. Оказалось, кто-то распустил слух, что все запасы отца Павла сгорели, и ему нечего есть. Вот чтобы он с голодухи ненароком не пустил на шашлык свою собаку, покровские тётушки и снабдили его продуктами на год вперёд. Ещё и Бобику корма накупили.

– Собаку съесть, – до слёз смеялся отец за ужином. – У попа́ была собака, он её схарчил!

– Па! – одёрнула отца Василиса, которой противно было об этом думать. Собственно, за день её голова здорово переполнилась информацией, и далеко не приятной, так что думать ей теперь было вообще трудно.

– Извини, – утёр отец выступившие слёзы. – Не обижайся. И не переживай – Павел монах, он мясо вообще не ест. Скорее камни грызть будет, чем пса зажарит.

– Па! – громче повторила Василиса.

– Правильно, – поддержала мама. – Повод для шуток так себе. Тем более что собака-то камни грызть не будет.

Пересказывать родителям разговоры из дома священника Василиса не стала. Тем более что, по совести, они и не были предназначены для её ушей. Так случайно вышло.