-Должно быть, - я глянула на него предгрозовым облаком, – вам совсем нечем заняться, раз вы решили сообщить мне о своих наблюдениях и догадках. И о ваших покоях.

-Не совсем так, - парировал он. – Вы помогаете людям и это добрый знак. Зельборн тоже помогает людям, хотя и не всем. Однако, у нас…

Он осёкся.

-У меня, - продолжил он. – Не перестаёт маячить в голове предчувствие, что за всем этим скрывается нечто иное.

Он отхлебнул из чаши и на лице его отразилось удивление.

-Действительно вкусно! – проговорил он, вставая с кресла. – Гонкоралл - город возможностей. Здесь найдётся место каждому. И хотя магов, вроде меня, многие тут не жалуют, не всё так плохо. Хорошие люди и их добрые помыслы ценятся в городе превыше всего. Люди, приносящие пользу, тоже.

Он стал ходить по комнате взад и вперёд, декларируя город, словно божественный сад среди скал.

-Что всё-таки вы хотите мне сказать? – уточнила спокойно я.

-Это кресло, - он указал пальцем на место, где только что сидел. – Отвратительное!

И только теперь на его лице я увидела скрытую злость. Ага, значит, всё-таки, работает!

-Плотник две недели пил, пока его делал, - искусно сокрушалась я, - Но меня заверяли, что дело своё он знает.

-Вы прекрасно знаете, о чём я говорю! – отчеканил Нэнтрикс и впился в меня ледяным взглядом. – Энергетика этого кресла, Анимара. Я говорю вам о ваших тёмных делах.

-Что? – я изобразила искренне удивление, отхлебнув с чаши.

-Вы ведьма, - вдруг обозвал он меня, - и вы точно знаете, о чём я говорю.

Я в замешательстве смотрела на него. А внутри маячила странная мысль: а не сжечь ли его сейчас же за такие дерзкие речи?

Нет, сжечь его так просто не выйдет. Наверняка он готов к подобной реакции, хоть и не слишком провоцирует меня на гнев. По его разумению, конечно.

-Впрочем, - продолжил он. – Можете не утруждать себя в объяснениях.

-Да я и не собиралась, - отозвалась я спокойным голосом.

-Я пришёл сюда убедиться в своих предположениях, - сказал он. – И лишь укрепился в своих подозрениях. Буду честен: мне пока нечего предъявить ни вам, ни Зельборну в качестве обвинений, но не сомневаюсь, что за этим дело не постоит.

Он остановился в дверях, смотря на меня хмурым взглядом.

-У меня нет соответствующего запрета на хищение чужой жизненной энергии, - пояснил Нэнтрикс. – И на ваше пыточное кресло тоже нет. Но я буду наблюдать за вами. И я не позволю вам злодеяний. Что бы вы там не замыслили!

Он отворил дверь и вышел прочь, не прощаясь. Его мантия немного волоклась за ним по земле. Как не практично. Впрочем, он-то себе такое может позволить, одно из главных лиц во дворце, как-никак.

Я допила компот, а остатки второй кружки выплеснула через порог. Мерзкий тип, надменный, хоть и скрывает это за маской любезности и хладнокровия. Только теперь я поняла, насколько его визит подкосил меня. Словно болезненный недуг, ожидающий своего часа, он словно бы забрал мою энергию. И теперь я чувствовала ледяную опустошённость и тревогу. Ох, только этого нам и не хватало!

Иногда одна голова лучше, чем две.

Особенно, если эти головы норовят укатиться куда подальше.

Виновен или нет – слова, совершенно не важные для казни. Этот вопрос уже решён, и я, словно молот в руках кузнеца, не могу противиться его воле. Но вопрос этот важен для меня самого, а потому я всегда дотошно выясняю, насколько человек, голову которого я собираюсь отделить от тела, заслуживает этого.

Тех же, чья вина была для меня под сомнением, и тех, кто был не виновен, я стараюсь исторгнуть из своей памяти.

Их было не много, и, возможно, это своеобразный дар судьбы, что оберегала меня от ночных кошмаров после придания смерти того, кто не должен был попасть ко мне в руки.

Слава Богам, как правило, тот, кто стоял на самом краешке своей жизни хоть в чем-нибудь, да был виновен. Да если взглянуть в лицо очередному убийце – можно сразу на две казни насобирать!

Хотя, может быть, это всё лишь мои домыслы, которые помогли мне не сойти с ума от выбранного мною ремесла. В конце концов, ведь были и такие, в виновности которых было сложно разобраться даже после их смерти.

Например, лет шестьдесят назад, в городе, название которого я уже и не помню, совершилась именно такая казнь. Нет, я не помню ни города, ни погоды. Но эти глаза мне никак не забыть.

Это был ещё крепкий старик с пышной бородой и кустистыми бровями. Стояла зима, и народ от холода переминался с ноги на ногу, некоторые даже пытались занять себя танцами, но уходить никто не желал. Ещё бы! В тот день должны были казнить настоящего злодея – убийцу королевской лошади и “отчаянного бунтаря”. Поглядеть на такого отъявленного мерзавца хотелось всем. К слову, на бунтаря этот синеглазый старец совсем не походил – ни тот типаж.

Он стоял и дрожал от холода, смиренно дожидаясь своей участи. Одет он был не плохо, хоть и в его одежде присутствовали скользящие ноты бедности. Тогда в бумаге, что сопровождала задержанного, и которая повелевала казнить тем, или иным образом, не писали никаких подробностей. Их я узнал позже. Я думаю, так было даже лучше – моя совесть вцепилась в меня мёртвой хваткой ещё до того, как мой топор опустился на шею этого человека (в то смутное время, и в том мрачном городе для подобных казней был предусмотрен лишь варварского вида топор, с чем поневоле приходилось мириться).

Позже я узнал, что старик промахнулся, выпустив стрелу в открытом поле, по которому с полуденной прогулки вели королевского коня. Уж не знаю, что делали они оба на этом поле, но я знаю одно: если беда может случиться – она случается. Старика схватили, и потащили в темницу. Его нежелание идти добром списали на сопротивление. Все выдвинутые обвинения проистекали из того, что король страшно обозлился на старика, и прощения ему не смогло бы вымолить в тот день даже спустившееся с небес Божество.

По лицу можно многое сказать о человеке. Лицо же старца было добрым, с печатью обречённости от предстоящей смерти. Его глаза были светлые, ясные.

В последние минуты он всё же смог смириться со своей участью, а потому я выполнил свою работу с присущей мне бережностью к подобным людям. Я всегда оказываю её тем, кто этого заслуживает.

Смерть всё равно пришла бы за ними, так или иначе. Если не я, то другой выполнил бы за меня это грязное дело.

Были и другие случаи, и я стараюсь не задерживать в памяти подобное. Однако сегодня…

Это была девушка, да ещё и столь юная! Что могла она натворить, чтобы теперь смотреть на меня своими большими карими глазами?

На заплаканном, ещё совсем юном лице её застыл страх. Страх и обречённость. Её белые волосы спадали до плеч. Одета она была в платье с нехитрым узором, на котором, однако, я сразу заметил засохшие тёмные капли.

“Что же ты наделало, дитя?” – горестно спрашивал я себя.

У неё же на лице всё написано. Написано, что не могла она совершить дурной поступок, не позволила бы совесть. И когда меня спрашивают: откуда тебе знать, Зельборн, какова совесть этого человека? Я отвечаю: взгляни на его лицо и всё поймёшь.

Впрочем, сейчас я решил повременить с выводами. В жизни случается и не такое.

Невдалеке от эшафота я приметил повозку, с запряжённой лошадью. Совсем стража обленилась - два шага пройти не могут! Перетащить столь лёгкое тело до конюшни, откуда обычно везут тела умерших даже я бы смог.

Я подошёл к моей жертве, толпа одобрительно воспрянула духом. Сегодня, впрочем, вяло. Это внушало надежду. Как вообще можно радоваться смерти себе подобного? Особенно, если точно не знаешь, каковы причины и обстоятельства его скорбных деяний.

Она посмотрела на меня, на своего убийцу, и отвела взгляд вниз. Взяв у одного из стражника бумагу, я внимательно прочёл её.

Надо же! Она человека убила, да ещё как! Удар вазой для цветов, смерть от удара по виску. Это были два разных удара, но несчастный скончался на месте. Даже на бумаге были засохшие капли крови. Мерзость какая!