Джоанна не бралась сказать, когда разлюбила супруга, если полагать, конечно, что то была любовь, а не девичье увлечение. Быть может, когда они потеряли сына — смерть мальчика сокрушила обоих, но каждый страдал в одиночестве. Королева обратилась за утешением к Вильгельму, но тот углубился в собственную печаль, и вместо того, чтобы сплотиться, они отдалились друг от друга.
Но для удачного брака любовь не является непременным условием, и никто не вступает в союз в ожидании обрести задушевного друга. У Джоанны имелось много поводов быть благодарной судьбе за то, что та соединила её с Вильгельмом. Она знала, что счастливее большинства женщин, включая рабынь, заточённых в гареме супруга.
Стоит признать, с возрастом у неё начали закрадываться сомнения по поводу благоразумия Вильгельма и его талантов государственного деятеля. Король вёл чрезвычайно агрессивную внешнюю политику, руководствуясь местью и амбициями, поскольку питал жестокую обиду против византийского императора. Тот просватал за него дочь, после чего передумал, оставив Вильгельма тщетно дожидаться невесты в Таранто. Этого публичного унижения Вильгельм не забыл и не простил. Он выжидал и узрел шанс в сумятице, последовавшей за внезапной смертью басилевса. Король отрядил сицилийский флот с многочисленной армией на захват Константинополя, но результатом стало суровое и обидное поражение.
Джоанну эта решимость овладеть Византийской империей беспокоила, потому как у этой затеи было мало шансов на успех. Тут она проявила себя дочерью своего отца, прагматика до мозга костей. Ещё сильнее беспокоил её брак, который устроил Вильгельм во имя этой войны. Между Сицилийским королевском и Священной Римской империей всегда существовала вражда, но, когда император Фридрих Барбаросса неожиданно предложил матримониальный союз, Вильгельм согласился, поскольку это развязывало ему руки для похода на греков. Поэтому он выдал свою тётю Констанцию за Генриха Гогенштауфена, короля немецкого, старшего сына и наследника императора. Брак вызвал на Сицилии бурю возмущения, потому как породил пугающий призрак — если Вильгельм умрёт бездетным, островной трон достанется Констанции, а сицилийцы скорее согласились бы признать правителем самого дьявола, чем ненавистного германского супруга Констанции.
Джоанна разделяла общую неприязнь к союзу, поскольку император Священной Римской империи был давним врагом её рода. Более того, ей ненавистна была мысль, что Констанцию, к которой она всем сердцем привязалась, сошлют в Германию, страну суровую и холодную для женщины, привыкшей к согретому солнцем Палермо. К моменту свадьбы Генриху исполнилось всего двадцать, он был на одиннадцать лет моложе невесты, но уже заслужил репутацию человека грубого, и Джоанна сомневалась, что даже корона императрицы сумеет компенсировать Констанции тяготы жизни с Генрихом. Но Вильгельм даже слушать не желал её уговоров, как отмахивался и от пылких, яростных возражений подданных. В конце концов, он молод и здоров, Джоанна доказала способность выносить сына, и король не сомневался, что Генриху не доведётся заявлять через супругу права на Сицилию. Поэтому настойчивое неприятие остальными этого брачного союза только раздражало его.
Джоанна оставила тревогу в отношении брака Констанции при себе, потому как чему быть, того не миновать. Не осуждала она мужа и за то, что тот не внял её совету. В отличие от матери, по собственному праву владевшей Аквитанией, она всего лишь консорт Вильгельма, и власть принадлежит ему, не ей. Она как могла старалась утешить его после понесённого от греков поражения, полому как это обязанность жены, но к её огорчению, муж поклялся продолжать войну до последней капли крови. Джоанну обрадовало, что супруг отставил прочь византийские амбиции, хотя причиной стали обескураживающие вести из Утремера. Войско Салах ад-Дина разгромило армию короля Иерусалимского, и к концу года султан овладел и самим Иерусалимом. Вильгельм пришёл в ужас и немедленно отрядил сицилийский флот на помощь Тиру, последнему бастиону в руках христиан, а также предоставил свои гавани, богатства и вооружённые силы в распоряжение королей, принявших крест и давших обет отбить священный город у сарацин.
Джоанна отчасти ощущала вину, что потеря Иерусалима послужила для неё причиной радости, но крестовый поход означал свидание с отцом и братом Ричардом, поскольку оба приняли крест. Тринадцать лет минуло с тех пор, как она покинула отчий дом и семью, и теперь мысль о встрече грела душу. Когда через Альпы в Италию проникла весть об очередном разладе между Генрихом и Ричардом, молодая королева отказалась опустить руки. Папа и Ричард частенько ссорились, поскольку оба были упрямыми, своевольными людьми, а Ричард постоянно негодовал на затянувшееся заточение матери. Джоанне без труда удалось убедить себя, что и эту новую размолвку удастся преодолеть, как это всегда случалось в прошлом, и она продолжала строить планы, потому как хотела сделать встречу по-настоящему пышной. Ей хотелось показать родным, что они не ошиблись, выдав её замуж за Вильгельма.
У неё мелькала даже мысль отправиться вместе с ними в Святую землю. Мать её в бытность супругой французского короля Людовика так и поступила, рискнув репутацией и жизнью ради крестового похода, обернувшегося позорной неудачей, в итоге положившей конец браку с Людовиком и открывшему дорогу к её союзу с Генрихом. Джоанна охотно пошла бы по стопам матери, поскольку это обещало стать приключением на всю жизнь. Но у неё не было уверенности в том, что Вильгельм собирается присоединиться к крестоносцам. Король щедро предложил помощь, но входит ли в его намерения покидать Сицилию? В прошлом он никогда так не поступал. Вильгельм отряжал военные экспедиции в Египет, Северную Африку, Грецию и Испанию, но сам не принимал личного участия ни в одной из кампаний. И Джоанна боялась в тайне, не решаясь признаться даже себе самой, что супруг снова предпочтёт остаться дома, отправив своих воинов умирать вместо себя.
Перед этим смутным страхом гарем и политические просчёты казались сущими пустяками. В их мире королю полагалось лично вести войско в бой. Её отец поступал так с шестнадцати лет. Так же делали братья и родичи по материнской линии. Даже Филипп Капет, французский король, известный своей нелюбовью к войне, сам руководил армией. Как и дед, и отец её мужа. Джоанна не знала ни одного христианского государя, который не обагрил бы меч в битве. За исключением Вильгельма.
Джоанна не разрешала себе идти дальше по этой скользкой дорожке. Будучи по натуре оптимисткой и реалисткой, она предпочитала верить в лучшее, чем опасаться худшего. Она может быть счастлива с Вильгельмом даже без любви. Но ей претила сама мысль о браке с человеком, которого нельзя уважать, поэтому молодая женщина держала свои страхи под замком. Конечно, Вильгельм поплывёт с отцом и братом в Святую землю. Он сильно переживал из-за падения Иерусалима, дни напролёт оплакивал утрату, даже во власяницу облачался. Пусть муж не принял до сих пор креста, он наверняка это сделает, когда придёт время. Джоанна свято верила в это. Не могла не верить.
Наконец королева уснула, но сон её не был спокойным, потому как муж ворочался и вздрагивал. В результате оба заспались поутру дольше обычного, и когда Джоанна открыла глаза, в опочивальне было уже светло. Вильгельм тоже пробуждался. Волосы упали ему на лоб, придав королю тот моложавый и бесшабашный облик, который ей так нравился. С него не сошёл ещё летний загар, и в местах, открытых жаркому сицилийскому солнцу, кожа его имела бронзовый оттенок. Супруг сел, и Джоанна поймала себя на мысли, что любуется игрой мускулов на его груди. По её телу разлилась тёплая волна желания, и она подумала, что куда счастливее тех бессчётных жён, что вынуждены делить ложе с мужчинами пузатыми, лысыми и дурно пахнущими. Вильгельм усвоил восточное пристрастие к омовению, и королева с наслаждением вдыхала аромат свежего, соблазнительного мужского пота.
— Господь да благословит тебя, о мустаз! — гортанно промолвила она, шутливо используя один из арабских его титулов, обратившийся между ними в интимную шутку, потому как титул означал «Блистательный». Подвинувшись ближе, Джоанна прижалась к мужу и скользнула ладонями по его животу, давая понять, что на уме у неё не только выразить восхищение, но и пробудить страсть.
