Подобно большинству молодых людей, Генрих обожал охоту, турниры, лошадей, игру, песни трубадуров, вино, женщин и войну. Филипп на охоте скучал, турниры во Франции запретил, лошадей опасался, пользуясь только самыми покладистыми меринами, никогда не играл и не богохульствовал, терпеть не мог музыки, а войну рассматривал как крайнее средство, а не как способ испытать своё мужество. Вино и женщин король любил, хотя женат был с пятнадцати лет. Но если он и отлучался с брачного ложа, то предпочитал не распространяться об этом. Более того, Филипп славился робкой натурой — вздрагивал при неожиданном громком звуке и редко появлялся без телохранителей. Генрих предпочитал проводить время с Ричардом, который ругался как матрос, любил норовистых коней, сочинял как куртуазные, так и скабрёзные стихи, отдал дань распутству юных лет и наслаждался упоением битвы.

Но превыше всего Генрих восхищался Ричардом за то, что тот одним из первых принял крест. Филипп был паладином вынужденным, и одного этого хватало, чтобы очернить его в глазах племянника, потому как отец молодого графа Шампанского дважды принимал крест. Ему довелось участвовать в провальном втором крестовом походе, который возглавлял Людовик Французский, а затем совершить паломничество в Святую землю вместе с графом Фландрским. По пути домой он угодил в плен и был отпущен за выкуп, и вскоре после освобождения умер, подорвав здоровье мытарствами в турецкой темнице. Генриху тогда было четырнадцать, и он рассматривал грядущий крестовый поход как священную дань уважения отцу.

Ричард и Филипп обменивались улыбками, не разжимая плотно сжатых челюстей, и Генриху подумалось, что в обозримом будущем короли охотно сомкнут их друг на друге. Молодой человек отвернулся, чтобы позвать виночерпия, но его отвлёк дядя Тибо.

— Генрих, одно дело охотиться или кутить с Ричардом, — сказал он. — Но, прибыв вместе с ним в Дре, ты рискуешь пробудить сомнения в твоих истинных пристрастиях. Только не говори, что ты собираешься отправиться в Святую землю вместе с ним.

Отца своего Генрих обожал, но не мог сказать того же о дяде. Однако Тибо возглавлял род Блуа, а Генриха приучили уважать старших. Поэтому вместо ответа, который рвался с языка — что Тибо и Филипп могут убираться куда подальше, молодой человек сказал спокойно:

— Не стоит волноваться, дядя. Я по-прежнему собираюсь составить компанию тебе, дяде Этьену и графу Клермонскому.

Это было простое решение, поскольку им предстояло выступить после Пасхи, однако второе пришествие могло наступить раньше, чем Ричард с Филиппом наконец договорятся.

— Я знаю, что переброска армии — дело непростое, — признал молодой человек. — Ричард говорил, что приказал изготовить на железных рудниках в Девоне пятьдесят тысяч подков, и, по его расчётам, придётся перевезти по меньшей мере десять тысяч лошадей. — Генрих покачал головой, удивляясь размаху предприятия. — По счастью, для нас всё намного проще: нужно только нанять в Марселе корабли и мы, с Божьей помощью, окажемся в Тире прежде, чем тот попадёт в руки сарацинам.

Заметив, что дядя не слушает, Генрих смолк. Проследив за взглядом Тибо, он заметил, что Филиппа не видно ни за столом, ни вообще в зале, а английский король выглядит не особенно счастливым. «Ну что ещё?» подумал он и направился к Ричарду выяснить в чём дело.

Ричард, тоже ничего не знал, и сообщил только, что Филиппа вызвал из зала замковый стюард.

Подозреваю, гонец прибыл, — добавил король. — Но не могу представить, какие такие вести могут быть, чтобы прерывать столь важные переговоры. Если мы не уладим дела, нам снова придётся отложить выступление. Времени потеряно и так слишком много. Два года прошло с того дня, как я принял крест, Генрих. Два года!

Ричард махнул виночерпию, и Генрих остался сетовать на судьбу вместе с Ричардом, Уиллом Маршалом и Губертом Вальтером, новоиспечённым епископом Солсберийским, который тоже ехал с Ричардом в Святую землю. Однако чем дольше отсутствовал Филипп, тем нетерпеливее становился Ричард, и когда французский король наконец объявился, нрав короля английского, всегда пышущий жаром, начал уже воспламеняться.

— Ну, теперь ты готов продолжить беседу, милорд? — с подчёркнутой вежливостью спросил Ричард, решительно подойдя к Филиппу.

— Нет, не готов. Все текущие вопросы мы обсудим позже.

Губы Ричарда поджались. Но возражения не сорвались у него с языка, так как он подметил, что с Филиппом не всё ладно. Лицо молодого государя, обычно красноватое, теперь сделалось болезненно бледным, а голос звучал хрипло, словно слова с трудом продираются через распухшее и сухое горло.

— Ты заболел? — напрямик спросил Ричард, перешагивая через придворный этикет, но собеседник только безразлично посмотрел на него.

— Покончим на этом, — бросил Филипп. — Мы встретимся в Везеле в июле, как договаривались прежде. Там и уладим все разногласия.

И к удивлению Ричарда и всех присутствовавших, французский король резко повернулся и, не говоря ни слова, вышел.

Никто понятия не имел, в чём дело, и зал наполнился удивлённым гомоном. Ричард был сердит, но и озадачен одновременно.

— Если он затеял какую-то подлую игру, чтобы снова оттянуть поход, то пожалеет об этом, — тихо сказал английский король, отведя графа Шампанского в сторонку. — Генрих, не мог ты разузнать, что к чему?

— Я проскользну в часовню и подслушаю его исповедь, — весело пообещал молодой человек, и когда Ричард вскоре уехал, граф Шампанский остался в Дре, принявшись рьяно осваивать новую роль. Роль королевского шпиона.

Большинство тогдашних людей подчиняло свой жизненный ритм солнцу: они вставали с рассветом и отправлялись с его заходом в постель, потому как свечи и масло были дороги, и лишь немногие могли позволить себе жечь лампы и факелы в количестве достаточном, чтобы разогнать ночную тьму. Поскольку королей расходы не волновали, Ричард и Алиенора могли позволить себе следовать своим внутренним часам. Вернувшись в Нонанкур и поужинав, Ричард собрал в большом зале двор. Зрителей развлекли менестрели и музыканты, потом настал черёд увеселений, когда пёстро наряженный шут жонглировал шарами и ножами, а крохотная собачонка танцевала на задних лапах, катала тележку и ходила по жёрдочке, положенной между деревянными козлами.

Песни менестрелей Ричарду понравились, но к трюкам шута и собачонки он быстро утратил интерес и удалился на оконное сиденье, где погрузился в негромкий разговор с канцлером и Уиллом Маршалом. Поглядывая за ним с высоты помоста. Алиенора знала, что сын пытается предусмотреть любой кризис, который может возникнуть за время его отсутствия. Подготовка крестового похода таких масштабов — задача более чем ошеломляющая. Лорды и рыцари сами обеспечивают себя оружием и доспехами, но пехотинцев необходимо снарядить. Для войска требуются лошади и фураж, арбалетные болты, медицинские припасы. Список можно продолжать до бесконечности. Ричард делал то, на что до него не отваживался ни один из королей-крестоносцев — формировал свой собственный флот из сотни с лишним кораблей. Стоимость этих судов и плата экипажам грозила достичь четырнадцати тысяч фунтов, а это больше размера годовых королевских податей с Англии. Такую громадную сумму Ричард добывал методами, граничащими с вымогательством. Он сместил всех шерифов и заставил их выкупать обратно свои посты, устанавливал тяжёлые штрафы, продавал за деньги жалованные грамоты городам, права охоты, графства, титулы и епископаты, признал в обмен на десять тысяч марок независимость Шотландии. Народ шутил, зачастую горько, что король чудом не додумался обложить налогом английский воздух, а сам Ричард обмолвился, что продал бы Лондон, если бы нашёл покупателя.

Алиенору беспокоили столь громадные затраты. Она гадала, сумеет ли королевское казначейство оправиться от потерь, ибо саму её не затронула крестоносная лихорадка, поразившая сына и столь многих прочих. Но королева черпала утешение в талантах Ричарда как стратега, его даре организатора. Поход её французского супруга обернулся катастрофой по вине близорукости и неспособности Людовика. Если уж Ричарду неизбежно предстоит воевать, ей хотелось рассчитывать на его успех, и выказанные сыном недюжинные способности к всестороннему планированию оказались очень кстати.