Джон чувствовал жар, подкативший к лицу. Как нечестно! Да, он заключил тайный мир с Ричардом и французским королём, но против своей воли. Он не бросал отца до той минуты, пока волны не начали захлёстывать палубу. Наверняка ведь Генрих не хотел, чтобы они оба пошли ко дну. И недели, последовавшие за смертью папы, доказывали справедливость выбора, потому как Ричард радушно принял его, выказав щедрость, на какую никто не мог рассчитывать, потому как обычно братья обращались с ним либо с безразличием, либо с пренебрежением. На одиннадцать, девять и восемь лет младше Хэла, Ричарда и Жоффруа соответственно и на пятнадцать моложе Жоффа, он всегда ощущал себя подменышем, лишним, Джоном Безземельным. Но когда Ричард стал королём, Джон получил то, что причитается ему по праву. Он женился наконец на богатой наследнице Хавизе Глостерской. Отец обещал устроить этот брак, но всё время оттягивал. Ему пожаловали обширные владения в шести английских графствах, доходы с этих земель составляли четыре тысячи фунтов в год. Он обрёл вес, перестал быть незаметным младшим братом. И стал наследником английского трона.

Но праздничные краски скоро поблекли. Жофф не единственный, кто попрекает его за поступок, который совершил бы любой разумный человек. Большинство не выражаются так прямолинейно, как Жофф, но Джон читает это в их глазах — немое презрение. Уилл Маршал, валлийский щенок Морган, Балдуин де Бетюн — все те, кто оставался с отцом до конца, осмеливаются судить его. Ему не пристало защищаться, ведь он принц крови, который в один прекрасный день станет, быть может, королём, а короли ответственны только перед Всевышним. Но не может он и просто отмести эти укоры, как поступил бы на его месте Ричард. Неодобрение окружающих омрачало дни и заставляло просыпаться по ночам, потому как в одинокие часы перед рассветом к нему являлся Генрих — молчаливое, упрекающее привидение, отгоняющее сон. Джон готов был побиться об заклад, что Ричард никогда не встречался с этим бесприютным духом, никогда не страдал пустыми терзаниями. Для Ричарда всегда всё так легко.

Не в силах долее выносить молчаливого осуждения Жоффа, Джон повернулся и с вызовом посмотрел на старшего брата.

— Если хочешь что-то сказать, Жофф, говори сейчас! — бросил он с вызовом, который архиепископ с охотой принял.

— С удовольствием, — прорычал Жофф, выпрямляясь во весь свой внушительный рост. На щеках его багровели пятна.

— Не на благо нам ссориться между собой, — проворно вмешался епископ Даремский. — Милорд архиепископ, милорд граф! Я понимаю, что нервы у всех натянуты, что в прошлом между нами существовала рознь, которую не так-то просто забыть. Но мы обязаны сделать это ради короля, который полагается на нашу способность взаимодействовать, править в духе согласия всё то время, какое ему придётся провести в заморских странах, сражаясь с неверными, захватившими священнейший из городов христианского мира.

При всём внешнем несходстве на лицах обоих братьев проступило на удивление одинаковое выражение — изумление при виде такого вопиющего, бесстыдного ханжества. Гийом Лоншан спрятал улыбку, предпочитая хранить гримасу достоинства, пристойного человеку, находящегося выше свар. Ему подумалось, что архиепископ Йоркский — горячая голова, а граф Мортенский — противник ещё более опасный, потому как принц Джон полностью лишён совести и одержим недавно проявившимся аппетитом к власти. Но сильнее всего канцлер презирал Гуго де Пюизе. В епископе Даремском соединилось всё, что вызывало в Лоншане стойкую неприязнь: надменный, хитрый лицемер, пользующийся своим знатным происхождением, приятной внешностью и хорошо подвешенным языком с целью сделать карьеру в церкви и при королевском дворе.

Лоншан представлял собой полную противоположность Гуго, поскольку поднялся исключительно благодаря собственным достоинствам, вопреки безродной семье, низкому росту и нерасполагающей наружности — непростая задача в мире, в котором люди рассматривали физический изъян как признак внутренней порочности. Он с ранних лет понял, что умнее многих сверстников, гордился своими интеллектуальными способностями и горел желанием посрамить всех тех, кто клеймил его «безродным калекой» или «уродливым карликом». Поступив на службу к герцогу Аквитанскому и быстро войдя в фавор к Ричарду, Гийом перестал быть предметом острот. Бывшие насмешники обратились в недругов, и Лоншан упивался их враждебностью. Загнанные вглубь амбиции вышли на поверхность, и он осмелился мечтать о том, что прежде казалось недостижимым — о сане епископа. И действительно, став королём, Ричард отблагодарил Лоншана епископатом Или и должностью королевскою канцлера. Лоншан, в свою очередь, платил Ричарду преданностью, не имевшей меры, почти одухотворённой по своей силе, которая крылась как в готовности Львиного Сердца закрыть глаза на физические изъяны Гийома, так и в щедрых королевских милостях.

Амбиции Лоншана перестали быть приземлёнными, с каждым успехом их планка поднималась всё выше и выше: канцлер, епископ, а теперь юстициар. Гийом начал уже задумываться о вершине церковной власти. Архиепископ Кентерберийский тоже отправляется в Святую землю, а человек он немолодой. Через год-другой вполне может открыться вакансия, и вполне естественно, если займёт её человек, которому король способен полностью доверять.

Чего не понимали враги Лоншана, так это того, что он человек благочестивый. Не светский князь Церкви, вроде епископа Даремского, живущего на широкого ногу, претендующего на графство и содержащего любовницу, от которой прижил по меньшей мере четверых детей. Гийома подобное пренебрежение священными обетами оскорбляло, и ему хотелось наказать Гуго де Пюизе не только за политические махинации и откровенное стяжательство, но и за блуд. Глядя на епископа, такого элегантного, дипломатичного и высокомерного, Лоншан усмехнулся про себя, подумав, что день расплаты близится.

Когда дверь открылась и король с матерью вошли в палату, все вскочили. О том, насколько неожиданным оказалось это появление, можно было судить по испугу на лице Джона.

— Надеюсь, вы не слишком скучали, дожидаясь меня? — напрямик спросил король, выдав себя весёлым блеском в глазах.

После того как все поздоровались с Алиенорой, Ричард, не теряя времени, перешёл к сути дела.

— Завтра я объявлю на большом совете, что переменил первоначальные намерения по организации управления государством на период моего отсутствия. Вместо того чтобы выступать в качестве совместных юстициаров, ты, милорд, — он повернулся к епископу Даремскому, — станешь юстициаром областей к северу от реки Хамблер, тогда как мой канцлер будет выступать юстициаром для остальной части Англии.

Гуго де Пюизе судорожно вздохнул, потом повернулся и с укором посмотрел на Лоншана. Канцлер не овладел ещё искусством скрывать эмоции, и Гуго хватило одного взгляда, чтобы убедиться в справедливости догадки — Лоншан знал заранее. Отсюда легко напрашивался следующий вывод: именно карлик бросил отравленное зерно и поливал его до тех пор. пока оно не проклюнулось в голове у Ричарда.

— Милорд король, ты ведь не сомневаешься в моей преданности? Я обладаю опытом куда большим, чем у епископа Илийского, куда лучше него знаком с баронами королевства...

— Милорд епископ, решение принято, — прервал его Ричард. — Я не принижаю тебя, просто делаю то, что считаю правильным для Англии.

Гуго собирался продолжить возражать, но король уже повернулся к своему брату Жоффу.

— У меня нет денег, чтобы уплатить ту пеню, — буркнул тот, прежде чем Ричард успел заговорить.

— Это мы обсудим позже. Пока я говорю, что намерен потребовать от тебя священную клятву не вступать на английскую землю в течение следующих трёх лет.

У Жоффа отвисла челюсть, потом глаза его блеснули. Но Ричард не дал ему шанса возразить.

— Такую же клятву потребую я и от тебя, Джонни.

Реакция принца оказалась более сдержанной, чем у Жоффа. Молодой человек напрягся, но ничего не ответил, только скосил взгляд с Ричарда на Алиенору, потом снова посмотрел на Ричарда.