— Живой… Это как сказать…

— Какого чёрта?! — взревел мужчина. — Проверить экипаж!

— Не стоит, — ответил я, рывком поднявшись.

Охрана Хшанского отреагировала мгновенно. Послышался шелест извлекаемого оружия, на меня нацелились две рапиры.

— Прикажите убрать оружие, — холодно проговорил я.

— Кто ты такой, чтобы меня просить?

— Это не просьба, а совет.

— Кто ты такой? — крикнул Михаил, багровея от злости. — Отвечай, немедленно!

— Вы допустили ошибку, — сказал я.

Последнее слово было сигналом. За моей спиной в полумраке кабины дилижанса, скрипнули взводимые курки аркебуз. Громыхнули два выстрела, сливаясь в один. Охранники Хшанского, попадали, так и не успев пустить в ход оружие.

— Да ты понимаешь, кто я… — уже чуть менее грозно прохрипел Михаил. — Да я…

— А вы знаете, какого получить такую рану в собственном доме? — парировал я, шагнув к нему навстречу и оттягивая ворот камзола, демонстрируя ужасный белёсый шрам.

Хшанский открыл рот, но тотчас закрыл, играя желваками.

— Не понимаю, о чём ты, — проговорил он, бегая глазами.

— Я думаю очень хорошо понимаете. — Я покачал головой, а затем резко выхватил собственную рапиру из ножен. — Вам и того показалось мало, подослали ко мне шлюху, заражённую оспой.

— Не знаю, я никакой… — начал говорить Михаил, но осёкся, получив удар.

Я шагнул к нему, одновременно нанося удар клинком плашмя по щеке. Хшанский отшатнулся, схватившись за лицо. Из широкого пореза хлестала кровь, заливая его грудь и живот.

— Дочке моё почтение, — бросил я, разворачиваясь. — Мы квиты, Михаил. Если решите иначе, вы — покойник.

Хшанскому хватило ума промолчать. Его до смерти перепуганный кучер уже хлопотал подле господина. Я запрыгнул в экипаж, скомандовав:

— На козлы, и трогай через порт.

Сепп ринулся исполнять. Переведя взгляд на Милоша, который всё ещё держал толстяка Хшанского на прицеле заряженной аркебузы, я бросил:

— По фонарю у дилижанса. Давай!

Громыхнул третий выстрел. Лампа лопнула, исторгая поток горящего масла на каменную стену и дорогу. Хшанский от неожиданности шлёпнулся задом на мостовую, закрываясь руками. Ландскнехты довольно загоготали, но я тотчас шикнул на них.

«Нельзя совсем лишать его достоинства. Мы и так неплохо постарались».

Дилижанс тронулся, а я откинулся на мягкую спинку, переводя дыхание. Кажется, у меня даже немного дрожали руки. Правда я не понимал от чего, то ли от холода мостовой, то ли от волнения, то ли от плотоядной радости, которую я испытал, возвращая должок Антони. Конечно, мне не было никакого дела до чести покойного Веленского. Напротив, именно Хшанскому я обязан освобождением. Однако начинать следующий этап военной кампании капитана Яровицына я решил именно с него.

По возвращении домой, я строго-настрого запретил ландскнехтам пить. Ответ мог и не последовать вовсе, а мог прилететь следующей же ночью. Я знал, что прежде, чем что-то предпринять Хшанский посоветуется с союзниками, кои у него имелись в лице пяти знатных домов. Не оставь я ему автографа на лице, быть может, Михаил бы и проглотил обиду, с учётом того, как дерзко с ним обошлись. Душегуб знал, что виновен, но отметина на щеке многое меняла.

«Не пройдёт и недели, а половина Крампора всё узнает. Вопрос лишь в том, как поведут себя друзья и враги толстяка».

Это был холодный расчёт — заявить о себе. Для осуществления моих планов требовались связи и знакомства. Я не боялся ни мести, ни проблем с законом. Такими вещами не запугать мертвеца. Что меня действительно заботило, так это безопасность Агаты. Каждый день я затевал разговор о том, чтобы переселить её на съёмную квартиру в доходный дом, но Агата неизменно отвечала отказом.

— Хочешь сделать из меня любовницу, которую изредка посещаешь, когда нет других дел? Я не собираюсь жить в таком качестве.

— Но ты можешь пострадать, — безуспешно твердил я.

— Тогда это будет очень странный и необычный конец, — сухо отвечала Агата. — Умереть рядом с мертвецом, в которого влюблена.

Когда она это сказала, я испытал чувство, сродни тому, будто меня плетью по спине ударили. Агата любила меня не за что-то, а вопреки. Вопреки судьбе, здравому смыслу. С момента, когда она впервые вошла в оружейную, она что-то для себя решила, и, казалось, никакой силе её не переубедить. Она всегда приходила сама, и похоже, это тоже было особой частью наших отношений. Так и в тот день, Агата пришла глубоко за полночь, без стука отворив дверь в спальню Антони, и тихо впорхнула под одеяло. Она прижалась ко мне всем телом и обвила руками и ногами.

— От тебя пахнет порохом, — шепнула Агата, спустя долгие томительные минуты молчания. — В кого ты стрелял?

— Стрелял не я. Моя охрана.

— В кого?

— В людей Михаила Хшанского.

— Кто это?

— Отец Марианны Хшанской, бывшей любовницы Антони.

— Зачем?

— Хочу на ней жениться.

— Глупо и оскорбительно.

— Прости, — шепнул я и поцеловал её в лоб.

— Госпожа Сабина сегодня совсем плоха, — сказала Агата, чуть погодя. — У неё жар. Бредит.

— Тебе её жаль?

— Конечно. Она старая и несчастная женщина, которая даже не представляет, кем окружена.

— И кем же она окружена? — осведомился я. — Прислугой, их заботой и раболепием. А сын такой, каким она его воспитала.

— Она не воспитывала мертвеца, который гниёт где-то за лесом.

— Ты и его жалеешь?

— Конечно, — проговорила Агата, снова немного помолчав. — Какой бы дрянью он не был при жизни, теперь он уже никогда не изменится к лучшему.

— Поверь, он бы и так не изменился, — покачал головой я.

— Ты не знаешь. Никто не знает, — возразила Агата.

— Почему ты так упрямо защищаешь всех, кто бы без сомнений вытер бы об тебя ноги?

— Алёша, — тихо обронила она, то и дело сглатывая.

«Да она сейчас заплачет!».

— Алёша… Я плачу не по ним, а по тебе… — роняя слёзы, прошептала Агата. — Что бы не натворил Антони, он уже мёртв. Мёртв Якоб, и я даже слушать не хочу ничего. Просто не надо, прошу тебя. Мертвы люди этого Михаила… А ты что ни день уговариваешь меня переехать. Я понимаю, что ты хочешь меня защитить этим… Как понимаю и то, что на этом ты не остановишься. В твоей голове зреет, какой-то чудовищный план. А за этими глазами, которые я так полюбила, клубится тьма, что теперь выползает наружу. Не дай ей тебя подчинить! Слышишь? Умоляю, не дай…

И я промолчал, пожалуй, впервые разбив её сердце, попросту потому, что она была права во всём.

Нет смысла жалеть о мёртвых, жалеть нужно живых, мёртвых стоит лишь отпускать.

Солнце безжалостно выжигало и без того пожухлые стебли полевых трав. Дорожная пыль почти не оседала, взметаемая колёсами повозок и десятками ступней. Мне безумно хотелось хоть какой-то прохлады, но не было даже намёка на ветер, а раскалённое светило сводило с ума. Мокрые от пота волосы липли к лицу, от чего голова непрестанно чесалась, но я не рисковал стянуть соломенную шляпу, которая хоть как-то спасала от удушающей жары. К счастью, не было нужды идти пешком. Я сидел на мягком сидении брички, которой правил бородатый мужчина. Его кудрявые тёмно-русые волосы уже посеребрила седина, но могучие кулаки, каждый размером с пивной жбан, позволяли лишь догадываться об его истинной богатырской силе. Возникло странное ощущение, будто бы его лицо мне знакомо, но в то же время сознание говорило об обратном. Заметив мой взгляд, мужчина покосился, а затем подмигнул.

— Что, малец, задурел, поди?

— Угу, — ответил я тоненьким мальчишеским голосом.

— Я тоже, — хмыкнул он, сплюнув на дорогу. — Надо ещё чуток потерпеть. На ярмарке первым делом охладимся крюшоном.

— Его правда делают изо льда? — спросил я.

— Ну, почти, — ответил мужчина. — Из сброженного сока, который замораживают зимой, а потом хранят в погребах. Поэтому такой дорогой зараза, — мечтательно протянул он, и подмигнув мне добавил, — но вкусный!