— Это ещё зачем? — опешил юноша.

— Мне велено лишь передать, господин, — чинно ответил лакей.

— Чёрт, он уже начинает мне надоедать, — с явной досадой обронил Антони. — Ладно, раз просит… Вставай, пугало!

Я поднялся.

— За мной.

Я повиновался. Мы пришли в тот самый зал, где хозяйка дома принимала некроманта в день сделки. Было накрыто на две персоны. Два отварных яйца в пашотницах, две тарелки овсяной каши, свежий хлеб и графин с морсом и чай.

— Госпожа Сабина… сын, — с поклоном доложил Войцех и удалился.

— Доброе утро, маман, — елейно улыбаясь, протянул Антони.

— Ты её трахнул? — вместо приветствия, язвительно процедила пожилая леди.

— Что, прости? — невинно изумился юноша.

— Ты её трахнул, — утвердительно заявила хозяйка дома.

— Да, кого? Матушка? В чём собственно дело?

Отложив только взятую в руки ложку, леди Сабина подняла испепеляющий взгляд на сына.

— Ты трахнул кухарку! Бастардов захотел?! — взревела она. — Я ищу ему невесту, он только морду воротит! А ему оказывается ничего не надо! Он и тут хорошо развлекается!

— Мама, что за тон… — тихо проговорил Антони.

— Решил обрюхатить кухарку? Наш род и так угасает! Тебе надо жениться и строгать наследников! А ты пьёшь и трахаешься с прислугой! — окончательно теряя лицо, прокричала хозяйка. — Не хочешь выбирать из того, что есть, значит, выберу я!

— Да в чём дело? — топнув ножкой, взвизгнул Антони. — Никого я не трахал!

— А кто разбил Анне лицо?

— Это он! — крикнул юноша, указав на меня, чем тотчас себя выдал.

— Вот за этим я и велела его привести. Ты всегда сваливаешь вину на других! С детства такой… Ты меня разочаровал, Антони… Ох, моё бедное сердце… Как мне вынести эту боль?

— Послушай, там не так всё было…

— Закрой свой рот, — прервала его пожилая леди, в голосе которой вибрировала сталь. — Ещё одна такая выходка, и твоей невестой станет самая жирная и прыщавая девка, какую я только найду.

— Маман…

— И слышать не хочу. Ещё хоть раз притронешься к прислуге, я лишу тебя наследства!

«Прости, Анна, но оно того стоило, — подумал я, чувствуя затылком ненависть моего повелителя. — Хотя бы так… Гематома пройдёт, но теперь эта мразь не тронет тебя… Какое-то время».

Одиночество — это когда ты живёшь в доме, полном людей, а тебе некому пожелать спокойной ночи.

Шли дни. Антони куражился от души. Видимо, некромант оставил ему некую инструкцию, как со мною обращаться, а мать заставляла привыкать к телохранителю и тренироваться. Что он и делал в свойственной обалдуйской манере. Антони мог среди ночи позвать меня, чтобы я вынес ночной горшок, заодно велев хорошенько его отмыть. Ему не требовалось даже вставать, чтобы позвать меня. Лишь мысленный приказ, и я повиновался, поднимаясь в его покои. Юноше нравилось меня донимать. Я же нашёл, как извлекать из этого пользу.

Дело в том, что не всегда перебравший с вином или попросту рассеянный господин формулировал свои приказы четко. Как-то раз, вызвав меня посреди ночи, для того чтобы я открыл окно, он лениво бросил:

— Проваливай, падаль!

Я развернулся и ушёл, внутренне ликуя. В его приказе не было конкретики, поэтому, едва я вышел за дверь, зуд в затылке унялся. На всякий случай, я вернулся обратно в оружейную и ждал часа два. Особняк был погружён во мрак и забытье. Никогда бы не подумал, что научусь разбираться в градациях тишины. Смогу постигать её глубину и использовать, как паук паутину. Хозяева и слуги спали. Я слышал их дыхания, слышал, как под полом скребётся мышь, как садится на крышу ночная птица, как по дымоходу карабкается муравей. Первой моей идеей было снять со стойки алебарду, а затем вернувшись в покои хозяина подбросить оружие над его постелью.

«Это же не попытка убийства в чистом виде? — подумал я, но всё же оставил эту затею. — Слишком грубо и мелко. Так поступил бы сам Антони. В случае провала, я навсегда потеряю доверие, и он уж точно не даст второго шанса».

Когда Антони вновь совершал подобную промашку, я выжидал, пока все заснут, и изучал особняк. Моё ночное зрение позволяло прекрасно обходиться без света. И я научился ждать, как никто другой. У меня была целая вселенная времени и полное отсутствие усталости. Уже скоро я узнал многое. Например, в каких комнатах спят слуги, какие двери можно заблокировать снаружи, где ещё помимо оружейной хранится оружие, в котором часу привозят свежее молоко и яйца фермеры, оставляя продукты рядом с крошечным окошком у калитки чёрного входа. Я наведывался в винный погреб, узнав где хранит ключи от него дворецкий, и был прекрасно осведомлён о вкусах моего господина, даже мог подгадать, какую из бутылок первой подадут ему на следующий день. Конечно же, мне в голову пришла мысль об отравлении. Но и её я отмёл, как через чур простую.

«Моя душа томится в амулете на его шее. Что, если, увидев, как он наливает себе отравленное вино, я против воли попытаюсь спасти хозяина, выбив бокал из его руки?».

К моему вящему облегчению Антони больше не обижал Анну. Он был груб и несносен, но инцидент с ночным посещением более не повторялся. Конечно, дело было в матери. Сабина Веленская не питала никаких иллюзий относительно будущего сына, а потому держала его в ежовых рукавицах. Она действительно искала для него подходящую партию, и основным критерием выбора была сильная семья.

«Мать боится, что её полудурок сынок будет немилостив к супруге, которую запугает и подавит, в результате чего им самим некому будет управлять. А ему нужна такая жена, которая не даст промотать всё состояние».

Поэтому Сабина искала сильную семью, чтобы у невесты была пара-тройка братьев, которых Антони будет бояться. Хозяйка часто принимала гостей, иногда мне удавалось подслушивать их разговоры.

— О-о-о, Вера, если бы ты знала, как я намучалась! — сетовала Сабина. — Иногда я предлагаю ему девиц, с родителями которых даже не говорила. Просто потому, что знаю, он откажется. На самом деле отказывает не он, а ему. Но как я могу об этом сказать? Какой ни есть, он мой единственный сын!

— Твоей вины тут нет, моя дорогая, — отвечала подруга хозяйки. — Он весь в отца. Дурная кровь, уж прости, если…

— Да, полно, кому, как не мне…

— Твоя правда. Эту кровь надо разбавить, быть может даже не раз. Глядишь в следующем поколении, выйдет что-то путное.

Антони, конечно знал, что мать от него не в восторге. Возможно, лишь заблуждался в истинных масштабах её разочарования. Так или иначе отношения сына с матерью были мягко говоря натянутыми. Антони был её единственным сыном. Его отец Арон Веленский умер пятнадцать лет назад. От первого брака Арон имел сына и дочь, сын погиб во младенчестве. Что сталось с дочерью узнать не удалось, о ней не упоминали в разговорах. Прочие же сведения я почерпнул из генеалогического древа, написанного на стене в кабинете покойного Арона.

Когда Антони ошибался, давая мне нечёткий приказ, я бродил ночами и искал малейшие ниточки и зацепки, что угодно, что помогло бы мне вырваться из плена. Приходилось осторожничать, порой, выжидать по несколько дней. Но я упорно шёл к цели, все лучше и лучше узнавая своего врага.

Вопреки чаяниям матери, Антони даже и не думал взяться за ум. Его не интересовала ни карьера военного, ни при дворе. О женитьбе парень «думал» лишь за разговорами, которые навязывала Сабина. И как только мать отступала, продолжал заниматься тем, что у него лучше всего получалось — проматывал фамильное состояние.

Антони любил играть. Он часто посещал заведения, в которых оставлял все взятые с собой деньги. Порой, он играл в долг, плодя позорные расписки. Я не видел, что это были за места. Хозяин брал меня с собой для охраны, но всегда оставлял дожидаться в кабине дилижанса. По началу меня это удивляло.

«На кой чёрт ему телохранитель, если я не могу быть рядом, когда он вне маменькиного «замка?»

И всё-таки кое о чём я догадывался. Меня привезли в их дом в телеге с сеном, то есть тайно. Ознакомиться с законами Поларнии я по понятным причинам не мог, но отчего-то думал, что деятельность некромантов здесь не под запретом. Вырисовывалось одно и весьма простое заключение о природе подобной скрытности: