«Наверное, она в детстве это сложила, а затем запретила слугам даже приближаться, не то, что касаться. Отличное место для секретов».

Подняв камень, я оставил письмо Антони, и уже собирался убираться прочь, как вдруг заметил силуэт собаки. Она подошла неслышно, но не залаяла, а изучала чужака. Я разогнулся, собака чуть дрогнула. Тогда я развернулся к ней спиной и пошёл к ограде, двигаясь мягко и неспешно. Не нужно было оглядываться. Мне казалось, что теплое пятно, её учащённо бьющегося сердца следует по пятам, не смея приблизиться дальше незримой черты. Оказавшись подле ограды, я обернулся. Собака смотрела на меня в нерешительности. Огромный мохнатый волкодав мялся, словно щенок, не понимая, кто перед ним.

«Собаки очень чувствительны. Они понимают множество слов, улавливают эмоции, страхи… Не удивительно, что у неё ступор. Когда встречаешь то, что не можешь понять или объяснить это не столько пугает, сколько ошеломляет».

Подпрыгнув, я уцепился за верхушку ограды, и перемахнул обратно на улицу. Собака просунула мордву между прутьями и долго смотрела мне вслед.

«Надо будет что-нибудь взять для неё в следующий раз», — думал я, не сомневаясь, что следующий раз будет и очень скоро.

По возвращении в особняк Веленских, я заметил огонёк света на кухне. Он появился всего на миг, свозь запертые ставни, но мои обострявшиеся к ночи чувства успели уловить этот миг. Зайдя в дом через черный вход, который я оставил незапертым, хоть Антони и снабдил меня ключом от неё, я начал вслушиваться. Долгое время не было слышно ничего, кроме тихого попискивания мышей, да поскрипыванием деревянных перекрытий, которые точили короеды. Наконец, я услышал голоса. Говорили негромко, едва шептали. Звуки доносились со стороны кухни. Мне не составило труда подкрасться неслышно, как призрак. Когда тебе некуда спешить, ты можешь простоять на одной ноге десяток минут, лишь бы опустить её ровно тогда, когда скрипнет на улице камень под колесом дилижанса. За дверью кухни были трое женщин. Я мог бы подслушать, о чем они говорят, но отчего-то не захотел за ними шпионить. Дважды стукнув костяшкой указательного пальца, я толкнул дверь. Анна, Майя и Агата сидели за столом, пируя остатками еды с бала. Их бокалы были наполнены вином, а лица раскраснелись от недавнего смеха.

Завидев меня, женщины замерли, выпучив глаза. Пока никто не упал в обморок, я отсалютовал им двумя пальцами, прижав их к виску, выдвинул из-за стола свободный табурет и сел. Стояла гнетущая тишина. Они молчали, ошеломлённо глядя на меня. Первой отошла от потрясения Агата. Она улыбнулась мне, встала, обогнула стол и опустила кисти на мои плечи, поглаживая. Затем наклонилась и поцеловала в темя.

— Не бойтесь, он не обидет и не выдаст, — мягко сказала Агата.

— Пока не прикажет Антони, — холодно заметила Майя, но по ней было видно, что она заинтересована происходящим.

— Как же не обидит… — прошептала Анна.

Я покачал головой, глядя на неё. Не обращая внимания на посудомойку, Агата наполнила ещё один кубок вином, придвинув ко мне. Я с интересом поднял его и понюхал. С наступлением ночи все мои чувства обострялись. Я различал тончайшие сплетения запахов, шагов за сто чуял, как кто-то курит трубку, при должной концентрации, я мог расслышать поступь кошки во дворе. Задумчиво подняв бокал, я пригубил напиток, буквально коснувшись его языком. Это было прекрасно. Изысканный вкус сначала обжог мою ротовую полость, а затем устремился к груди, горяча, будто парная.

«Надо с этим поаккуратнее, — думал я, смакуя уже забытые ощущения употребления напитков. — Но… чёрт, побери… Я могу больше, чем знаю. Интересно».

Я отставил бокал и долго сидел, глядя в одну точку. Женщины некоторое время мялись, но поняв, что мормилай не собирается никуда уходить, а драгоценные часы празднования тикают, снова начали, хихикая, общаться, то и дело тихонько сталкиваясь стенками фужеров. Агата села ко мне на колени, победно глянув на кухарок. Ей явно доставляла удовольствие демонстрация. Я же тихонько подался вперёд, вдыхая аромат её волос. Она заметила это. Её плечи чуть заметно сошлись, а спина выгнулась. Выдержав паузу минут в пять, я, поклонившись, ушёл. Остановившись у спальни Антони, я тихонько постучал. Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась. Антони ждал, явно даже не сомкнув глаз.

— Ты всё сделал, как я сказал? — прошептал он.

Я кивнул.

— Записка под камнем за беседкой у фонтана с лебедями?

Я кивнул.

— Отлично… — Его глаза мечтательно блеснули. — Иди в оружейную, — шепнул Антони и запер дверь.

Я отправился восвояси. Толкнув дверь, я почувствовал аромат мыла. Шагнул внутрь, закрывая за собой. На мои веки легли шершавые ладошки, а шеи коснулся горячий поцелуй.

Хочешь убить раба? Убей. Но не загоняй его в угол. Там он забудет о страхе.

Почти каждую ночь Антони вызывал меня в свою спальню и отправлял с очередной любовной запиской. Шальная страсть лишила его разума. Я не переставал удивляться тому, как он дожил до своего возраста. Шутка ли, его мормилай доставлял сообщение в одно и то же место, при том столь часто! Ответы приходили значительно реже. Их приносил мальчишка башмачник, пробегая мимо особняка Веленских. Парнишка подбрасывал записку под калитку по средам и субботам. Вскоре я догадался почему именно в эти дни. Марианна — так звали любовницу Антони, по вторникам и пятницам посещала городской рынок. Прогуливаясь по рядам с товарами, она ненавязчиво роняла послание, а мальчишка башмачник относил конверт на утро следующего дня.

Веленский как-то раз решился проявить инициативу, и отправился в моём сопровождении в город, задумав, как бы невзначай встретить возлюбленную на рынке, но после пожалел о своём поступке. Марианна была с матерю в сопровождении дюжины слуг. Подойти на людях и сказать «привет, как дела» было бы худшим из возможных вариантов скомпрометировать себя и её. В итоге, он как попрошайка мялся неподалёку, срывая испуганные взгляды Марианны.

Однако Антони был напорист. С неиссякаемым энтузиазмом он строчил послания, и наконец снискал успех. Это был воскресный вечер. Антони вырядился так, будто участвовал в очередном бале-маскараде, но как выяснилось позднее, Веленский отправился в театр. Я ехал с ним в дилижансе, как вдруг мы остановились. Юноша вышел из экипажа, вскоре вернувшись в сопровождении дамы, чье лицо скрывал капюшон. Я без труда догадался, кто это. Выбившийся из-под накидки каштановый локон и духи с оттенком пиона и жасмина выдали Марианну.

— Мормилай, выйди из экипажа, и садить в тот, что стоит, напротив. Там жди моего сигнала.

Я повиновался. Как только дверь за мной захлопнулась, мы поехали. Дилижанс Хшановских был неизмеримо богаче того, что принадлежал Веленским. В каюте могли бы разместиться шесть человек, не касаясь друг друга. Мягкие сидения с обивкой из красного шёлка, резные позолоченные рамы, откидной столик, подставки для бутылок и фужеров. На одном из сидений лежал небольшой дамский саквояж. Не испытывая и малейших угрызений совести, я раскрыл его и принялся изучать содержимое. Пять видов расчёсок, духи, шпильки для волос и прочие женские аксессуары меня не интересовали. Внимание привлекли склянки, обмотанные тонкими полосками ткани. Я готов был обнаружить что угодно от яда до дурманного зелья, но из интересного нашёл лишь снотворное. Повертев в руках бутылёк с белым порошком, я убрал его за пазуху, вернул саквояж на место и принялся ждать.

Вскоре голос Антони в моей голове позвал. Я вернулся в дилижанс Веленских, отметив про себя, что он стоит на том же месте, где и прежде.

«Наверное, кружили по окрестностям».

Антони чуть вспотел. Его глаза довольно щурились, он слегка позёвывал. На шее юноши красовались свежие царапины от ногтей, а судя по его фривольной позе, свидание прошло на отлично.

«Ну, в таком виде теперь только в театр», — подумал я, разглядывая его.

Увы, но искусство этим вечером потеряло столь одухотворённого зрителя. Антони получил, что хотел от поездки, а потому продолжать за пьесой не захотел. Он отправился в игорный дом. С учётом того, чем всё закончилось в прошлый раз, по моему мнению, это было не самой лучшей затеей, впрочем, иными Антони редко нас радовал. Я уже принялся ждать часа два, а то и три, как вдруг вернулся Веленский. Юноша вскочил в дилижанс так стремительно, словно спасался от пожара. Я хотел было выглянуть за окно, но вовремя одёрнул себя.