— Вы поймите, если я вас туда проведу, то те, кто организовал эту блокаду могут предъявить вам неповиновение властям. Оно вам нужно? Вас ведь могут в суд потащить. Антошу и её маму я при необходимости защитить смогу, но мне для этого отвлекаться придётся. У меня там полно серьёзных дел будет, чтобы ещё и о вас пятерых думать. Так что оставайтесь-ка вы снаружи.

— Какие дела, Саша? — это спросила та тётка, с которой мама долго разговаривала.

— Разные, Софья Петровна. Не могу сейчас об этом говорить. Вы потом обо всём узнаете.

— Ты знаешь меня?

— Знаю. Я всех вас знаю и со всеми вами связан. В общем, оставайтесь снаружи, пока оцепление не уберут, а нам пора! До свидания!

***

Саша замедлил шаг, не доходя метров ста до проходов в Лавру. Потом и вовсе остановился и закрутил головой по сторонам, оценивая обстановку. Дело выглядело совершенно безнадёжным. Тяжёлые металлические ворота обоих проходов — Красного и Успенского закрыты. Подходы к ним перекрыты двумя бронированными военными машинами на восьми высоких и толстых колёсах с маленькими башенками наверху, из которой торчат короткие пушечки. Саша потом сказал, что эти машины бронетранспортёрами называются, а пушечка это не пушечка, а пулемёт.

Между этими грозными машинами у самой монастырской стены ближе к Красному Проходу натянут на деревянный каркас небольшой навес из брезента, под которым прячется от моросящего дождя обычный канцелярский стол с двумя стульями. Справа на нём лежит аккуратная стопка картонных папок, слева стоит армейская радиостанция с торчащей из неё длинной, мосластой антенной. На стуле возле папок никто не сидит, но рядом со столом курят и разговаривают двое офицеров в шинелях, сапогах и фуражках с красными околышами. Их шинели перетянуты ремнями с этими штуками, куда револьверы прячут. Как их?... А, кобура! Да, с кобурами. На стуле возле рации сидит солдат. На голове у него прямо поверх выцветшей пилотки надеты чёрные наушники. Судя по напряжённому выражению лица, солдат слушает что-то важное.

Справа на площади в некотором отдалении от Успенского прохода дымит трубой полевая кухня, возле которой суетятся двое солдат в белых куртках и колпаках. За кухней уже возведён просторный навес от дождя, под которым разместились длинные столы с лавками. Ещё дальше за навесом стоит бортовой грузовик, который, наверное, и привёз все эти столы, лавки и навесы. Возле навеса и под ним ожидают чего-то множество солдат с красными погонами на шинелях. Все они вооружены автоматами.

Саша оглянулся на них с мамой и кивнул:

— Пойдёмте! Держитесь у меня за спиной и ничего не бойтесь.

Повёл он их к навесу. Офицеры заметили их приближение и даже вышли наружу. Саша подошёл к ним первым, вежливо поздоровался и ещё более вежливо попросил:

— Здравствуйте! Нам нужно пройти в Лавру. Дайте, пожалуйста, команду, чтобы нас пропустили.

Никто из мужчин на Сашу не смотрел. Все трое смотрели на неё. Мама уже говорила, что у неё за последний год внешность чересчур яркой сделалась. Не нравились ей такие взгляды, и она отвернулась. Саша повторил свою просьбу, и кто-то из офицеров наконец заметил его. Вот ведь глупцы! Самое главное не видят! А ведь оно у них прямо под носом!

— Зачем вам туда? Ты кто, паренёк?

— Я Саша Кузнецов. Служащие, монахи и студенты семинарии в Лавре ждут именно меня. Эти две женщины пройдут со мной. Там их муж и отец.

Она вновь повернулась к Саше. Старший из двух офицеров откашлялся и хмуро ответил:

— Никто, никуда не пройдёт. Работа Лавры и музеев временно приостановлена. Прошу вас, граждане, отойдите в сторонку и не мешайте работать.

Саша кивнул на это и спокойно сказал:

— Вы, товарищ капитан, кажетесь мне образованным человеком. Так вот, вы, наверное, слышали такое выражение, как «гнев богов»?

— Ну, допустим. К чему ты это?

— Я вежливо попросил вас пропустить нас в Лавру. Вы отказали. Ладно, я понимаю, у вас свой приказ. Но в этом случае у меня не остаётся иного выбора, как пройти силой. А гнев богов я упомянул для того, чтобы предупредить вас о последствиях, если вы станете чинить препятствия или, не дай бог, обнажите оружие сами или прикажете сделать это своим подчиненным. В этом случае вы на своей шкуре узнаете, что такое гнев богов. А сейчас небольшая демонстрация. Смотрите!

Все посмотрели туда, куда он показывал рукой. Неподвижно стоящий в Красных Вратах бронетранспортёр вдруг шевельнулся, издал громкий, протяжный скрип, приподнялся на своих массивных, широких колёсах, подпрыгнул как живой, в воздух, завис там на высоте метров двух и медленно, как будто его понесло ветром, поплыл вдоль монастырской стены прочь от Прохода. От него в сторону дороги чуть ли не на четвереньках шарахнулись двое солдат. Пролетев метров тридцать, машина вдруг сорвалась вниз, тяжело ударилась всеми своими колёсами в поросшую прошлогодней травой землю, подпрыгнула, снова припала к земле своим похожим на клюв острым носом, выпрямилась, шипя и посвистывая гидравликой амортизаторов покачалась с боку на бок, и наконец успокоилась.

Саша повернулся к побледневшим офицерам и присоединившемуся к ним перепуганному солдату радисту и совершенно серьёзно сказал:

— В следующий раз будет значительно хуже! В следующий раз я подброшу его вверх метров на сто или просто раскатаю в круглый блин. Я это очень хорошо умею делать. Меня мама учила, когда я ещё совсем маленьким был. Только она учила меня раскатывать тесто скалкой или бутылкой, а я научился обходиться без скалки и раскатывать не только тесто, но и бронетранспортёры. После этого вам придётся писать кучу объяснительных по поводу того, каким образом вам и вашим бойцам удалось довести исправную бронетехнику до такого состояния, что её даже в переплавку отказываются принимать. Это если вам удастся его от асфальта отскрести и назад в часть переправить. Сами понимаете, если вы сошлётесь на меня, вы оба даже под суд не попадёте. Закончите свои дни в психушке. Это и тебя касается, солдат! — он помолчал, рассматривая лица военных, и негромко закончил, — Я вас предупредил. Второго предупреждения не будет. — и бросил им с мамой через плечо, — Идёмте и ничего не бойтесь! Эти двое уже прониклись и осознали.

***

Они не видели, как старший из офицеров с погонами капитана на плечах шинели, глядя им в спины, медленно и как-то нерешительно потянулся рукой к висящей на широком ремне кобуре. Его остановил младший, с погонами лейтенанта. Он положил руку на плечо своему начальнику и негромко сказал:

— Не надо, товарищ капитан. Ничего это не даст. Кроме того, не враги же они нам. Да и в спины стрелять не было приказа...

Капитан убрал руку, оглянулся на него, кивнул и сказал:

— Точно, не было! Зови Сидорчука, пусть посмотрит двигатель и попробует завести. Нужно вернуть его на прежнее место. Как он его, а? Ты о чём-нибудь подобном слышал? Десять тонн, как пушинку, в воздух поднял! — и, оглянувшись на радиста, приказал, — Эй, боец! Давай, вызывай Первого!

Четверг, 13 апреля

Леонид Ильич стоял у окна в своём рабочем кабинете на Старой площади и с мрачным видом курил. Сегодня четверг, и сегодня ему предстоит бой. Кроме обычных вопросов военного и хозяйственного планов, последними пунктами повестки заседания Политбюро кто-то из коллег протащил через Секретариат два дополнительных вопроса. Первый из них гласил: «О текущем состоянии идеологической и политико-воспитательной работы в стране в свете последних событий в городах-героях Москве и Ленинграде и в городе Загорске». В докладчики записали его самого.

Сам факт того, что его поставили докладчиком, не согласовав предварительно с ним самим, являлось знаком очень нехорошим. Сопротивляться против этого и выяснять, по чьей инициативе появился этот пункт повестки, он не стал. Наверняка тот, кто это проделал, подстраховался и под предложением о внесении этого пункта в повестку собрал подписи как минимум половины членов Политбюро. В противном случае Секретариат даже не стал бы это предложение рассматривать. Они там все формалисты. Выяснять не стал, а сделал вид, что всё идёт по плану. Вызвал помощника и через него передал в Секретариат предложение к повестке заседания о внесение в список для заслушиванияпо тринадцатому пункту повестки товарищей Гришина от Москвы, Руденко от Ленинграда и Нецько от Загорска.