— Вот теперь, Малыш, нам нужна демонстрация силы, причём открытая!

— Где? В Москве?

— Там тоже, но не сегодня. Начнём с Иркутска. Нужно запугать их так, чтобы они ближе ста метров боялись к нам подойти.

— А смысл? Для хорошего снайпера сто метров не расстояние.

— Возможность покушения на нас мы им не предоставим. Если ты и будешь появляться на людях, то только в полной защите. Мы все сегодня же перебазируемся в усадьбу на Уссури. Я сейчас девчонкам скажу, чтобы начинали собирать вещички. Натку с Иванкой нужно будет определить в какую-нибудь из приморских школ. Это непременно нужно организовать. Натка что-то уже куксится. Беспокоится за аттестат зрелости. Говорит, про золотую медаль уже и думать забыла. Врёт, конечно. Не забыла она ничего. Мне, кстати, её жалко. Старалась ведь девчонка. Хоть и ерунда все эти побрякушки, но для правильной самооценки это всё же важно.

— Может, к родителям Миры их на это время определить? Мне кажется, это будет несложно. Мира говорит, что они меня до сих пор вспоминают.

— Хорошая мысль! Очень правильно! Этим мы развяжем себе руки! Здесь в усадьбе оставим Иванку, а Натку определим в семью Данелько (1). Я сама поговорю с Мирой. Не думаю, что нам твоя помощь понадобится.

— Угу, хорошо. А что с показательной акцией? Может, машину с топтунами в Ангаре искупать. Я двоим из их команды как-то раз обещал.

— Нет, этого недостаточно. Не произведёт должного впечатления, — она задумалась на минутку и кивнула какой-то своей мысли, — Выброси эту машину куда-нибудь подальше! Так далеко, чтобы этим людям несколько дней понадобилось, чтобы вернуться назад! Но присматривай за ними издалека, чтобы они случайно не погибли. И ещё... Ещё ты заявишься в кабинет к их самому главному начальнику, предупредишь его о том, что с сегодняшнего дня слежка за нами должна быть полностью и окончательно прекращена и, если он заартачится, а он, скорее всего, заартачится, сделаешь у него в кабинете что-нибудь демонстративно грубое. Не знаю... Например, сломай ему стол! Или стул! Но ломай так, чтобы сразу стало понятно, что кроме тебя так сломать не сможет никто в мире, понимаешь? Например... например преврати его в труху. Сможешь?

— Запросто! Ломать не строить! Может, ещё и стену вывалить?

Марина рассмеялась:

— Можешь и стену вывалить, если есть желание. Здесь трудно переборщить. Следи только за тем, чтобы никто из людей серьёзно не пострадал. И вообще, с завтрашнего дня любые силовые акции, при которых могут хоть как-то пострадать люди, будешь проводить не в этом теле. Для большинства мы с тобой должны оставаться добрыми и даже безобидными людьми. Не сомневаюсь, что власти не преминут устроить какую-нибудь кровавую провокацию вроде той, которую планирует Смыслов, чтобы дискредитировать нас. Не нужно помогать им в этом! Это понятно? Постой...

— Стою. Что ещё?

Она подняла пальчик, показывая, что ей мешать нельзя. Через минуту размышлений, она неуверенно сказала:

— Знаешь, мне кажется было бы лучше, если бы ты уже сегодня заявился в Управление КГБ не в собственном теле. Возьми для этого хотя бы тело того красавчика солдата. Помнишь?

— Сержанта Стрижа?

— Угу, его... Скажешь начальнику, что ты вместо себя прислал своего помощника...

— Ладно, сделаю. А для чего такие сложности?

— Мне кажется, это добавит им дополнительной неуверенности. Нет, стоп! Сделаем ещё загадочней! В разговоре с ним ты как бы случайно упомянешь, что это я прислала одного из своих свободных помощников! Не ты, а я! Так будет ещё интересней! Во-первых, пустим их по ложному следу, во-вторых, пусть думают, что у меня тут под рукой целая армия неуязвимых бойцов, способных творить чудеса! Таких, знаешь ли, джиннов из восточных сказок, которые одним движением бровей сокрушают дворцы! Ну и последнее — пусть поломают головы над границами моих возможностей. Они кое-что знают о твоих возможностях, а меня полагают обычным, заурядным человеком. Этой демонстрацией мы их немножко озадачим.

Ничего себе «немножко»...

***

Вот так и получилось, что Саша в прихожей их иркутского дома ещё помогал Насте одеваться, а в просторном двухэтажном особняке на острове между двумя рукавами Уссури, в глухой тайге, за сотни километров от ближайшего жилья уже материализовался из воздуха молодой человек в военной форме, состоящей из укороченных яловых сапожек, красивой тёмно-зелёной гимнастёрки с перекрещенными пушечками на чёрных петличках и погонами старшего сержанта на плечах и довоенного фасона галифе "бутылками". На голове молодого человека несколько набекрень сидела раритетная офицерская фуражечка времён событий на Халхин-Голе с чёрным околышем и квадратным лаковым козырьком. Кроме этого молодого человека в большом двухэтажном доме с белыми колоннами по фронтону никого больше не было.

Не мешкая, молодой человек прошёл в левое крыло здания, открыл высокую белую дверь, зашёл в просторное помещение каминной и включил там свет. Проделав это, он первым делом разделся до казённых сатиновых трусов и безо всякого промедления приступил к примерке гражданской одежды.

Из воздуха перед ним появлялись отдельные элементы мужской одежды — рубашки, брюки, ремни, пиджаки и так далее. Примерял он одежду совсем не так, как делала бы это любая серьёзная девушка или даже любой обычный парень. Например, висящие на плечиках рубашки и пиджаки он просто прикладывал к плечам, не делая даже попыток снять их с плечиков, не говоря уж о том, чтобы надеть. Не понравившиеся, которых было подавляющее большинство, он просто отбрасывал в сторону, и они исчезали, растворялись в воздухе, не успев даже коснуться пола, а им на замену из того же воздуха незамедлительно, как с конвейера, появлялись другие.

Интересно было за ним наблюдать. Жаль только, что продолжалось это совсем недолго. Уже через полчаса молодой человек, одетый в просторный, но тем не менее элегантно сидящий на нём костюм из тёмно-серой ткани с едва заметной вертикальной тёмной нитью, в белую рубашку и трёхцветный галстук в косую полоску, стоял в одних носках у большого зеркала и придирчиво разглядывал в нём своё отражение. Рядом с зеркалом на обтянутой красным бархатом низкой банкетке ожидали очереди на примерку мягкие на вид коричневые полуботинки.

Появившиеся в доме женщины быстро сориентировались. Зайдя в каминную, две из них подошли к молодому человеку и принялись молча рассматривать его отражение в большом зеркале, а третья — русоволосая девушка в туго перепоясанном модном плащике — осталась стоять в дверях. Впрочем, молодой человек её тоже заинтересовал. Не сходя с места, она громко осведомилась:

— Саша, это ты?

Молодой человек отвернулся от зеркала, шагнул к банкетке, наклонился за туфлями, выпрямился с ними в руках и улыбнулся ей:

— Я это, я! Не узнала?

Она усмехнулась, присоединяясь к матери и Иванке:

— Как узнаешь, если у тебя даже голос другим стал? Ты на себя совершенно не похож!

— И это правильно!... — пробормотал Саша, расшнуровывая первый туфель.

— И как тебя теперь называть?

— Так же, как и прежде — Сашкой. Но только при своих. При посторонних, если такое случится, зови Сергеем.

— Я тебя и при своих Сергеем буду называть! — решительно ответила старшая дочь Марины Михайловны.

Та вмешалась в их разговор:

— Погоди, Натка! Малыш торопится. Вернётся, тогда хоть всю ночь болтайте, — она одобрительно кивнула Саше, — Отлично! Приятное сочетание цветов. И костюм смотрится великолепно. Я бы только галстук убрала.

— Почему? Не подходит?

— Не нужен он тебе сегодня. Он будет тебя ограничивать.

Саша задумался на секунду и согласно кивнул. Галстук тут же был снят и отброшен на пол, а к Саше сзади подскочила Иванка, чтобы поправить выбившийся при этом из-за ворота пиджака воротник рубашки.

Последнее, что Саша сделал, прежде чем исчезнуть, это сотворил себе роскошный букет распустившихся бордово-красных роз. Иванка, она стояла рядом с Сашей, вздрогнула, но тут же ахнула: