— Почему ты меня так называешь? — Выпаливаю я, прерывая его, когда понимаю, что он собирается ударить меня третьей причиной, но я спрашивала его достаточно раз, чтобы заслужить гребаный ответ к настоящему моменту.

Его пальцы задерживаются на моей руке, и я чувствую, что он обдумывает это. Наконец-то решив объяснить мне, что означает то, как он называет меня с той самой первой ночи, когда я встретила его в Найт-Крик и даже не знала его имени.

— Пожалуйста, — добавляю я, умоляя поделиться хотя бы фрагментом информации, и он вздыхает, его тело напрягается, прежде чем он произносит слова.

— Это значит — мое дыхание.

Бабочки порхают у меня в животе, а лицо заливается краской. Я чувствую, как мои пальцы покалывает от шока, и я почти не могу дышать от честности его ответа.

— Но ты назвал меня Нафас еще до того, как узнал мое имя, — бормочу я, пытаясь повернуться к нему лицом, но он быстро прижимает меня к своей груди, так что я не могу.

— И у меня перехватило дыхание, когда я увидел тебя стоящей на балконе и смотрящей на океан.

Я ошеломлена, совершенно сбита с толку. Это совсем не то, чего я ожидала. — Что это за язык? — Я спрашиваю. Мое сердце колотится так сильно, что мне приходится немного сменить тему разговора, чтобы попытаться отдышаться.

— Мой отец, Рез, на четверть индонезиец. Его бабушка была из Индонезии, и она все время называла меня Нафас. Я никогда по-настоящему не понимал необходимости называть кого-то этим прозвищем, пока не увидел тебя.

Кто, черт возьми, этот парень, лежащий сейчас рядом со мной? Как Ксавье Найт, мудак из всех мудаков, называет меня так, что у меня отлегает от сердца с того самого дня, как я, блядь, встретила его? Споры, гнев, травля. Все это происходило с Нафас на его языке. Все это. Что, черт возьми, это вообще значит?

— Я слышу, как ты слишком много думаешь, Иден. Я говорил тебе, что люблю тебя. Ты мне не поверила, и это нормально. Но третья причина, по которой я забрался в твою кровать, чтобы лечь с тобой, заключается в том, что мне просто нужно было быть рядом с тобой, чтобы заснуть. Это было абсолютно эгоистично. Ты можешь сказать мне, чтобы я уходил, или ты можешь сказать мне, как я могу, черт возьми, исправить все, что я сломал.

Каждое слово раскалывает мою душу еще сильнее, как будто его признание — это кувалда, пробивающаяся сквозь кирпичные стены, которые я продолжаю пытаться возвести вокруг себя.

Хватка Ксавьера на мне ослабевает настолько, что я, наконец, поворачиваюсь к нему лицом, что оказывается сложнее, чем я ожидала, поскольку я лежу под одеялом, а он поверх него. Его глаза еще не до конца проснулись, но в них бурлят эмоции. На нем все еще темно-синяя рубашка поло и джинсы, в которых он появился рано утром. Его волосы растрепаны, но он действительно выглядит отдохнувшим.

— Я не знаю, как исправить что-то настолько грязное. Например, что тут можно исправить? Мы всего лишь хаотичные обломки того, что сделал из нас Найт-Крик, — честно отвечаю я, он поднимает руку, чтобы нежно погладить меня по щеке. Я прижимаюсь лицом к его прикосновениям.

— Я знаю, но мы сделаем все правильно. Для нас, для тебя. Чего бы это ни стоило. Я смотрю ему в глаза, вижу только правду, и это пугает меня до чертиков, но есть кое-что, что мы все еще не обсудили. Слон в комнате.

— Что на счет ребенка, Ксавье? — Спрашиваю я, желчь подступает к моему горлу от страха перед его ответом, хотя я знаю, что в любом случае буду растить ребенка с ними тремя или без них.

— А что на счет ребенка, Иден? — он спокойно возражает, и я тут же отчаянно хочу, чтобы он снова назвал меня Нафас, хочу услышать это слово из его уст.

— Ну, тот факт, что он есть, для начала, — говорю я, отказываясь моргать, чтобы не пропустить его реакцию, и когда он хмурится, мое сердце замирает в груди, опасаясь худшего ответа.

Глядя в потолок, я пытаюсь сделать глубокий вдох, боясь увидеть выражение лица Ксавье, когда мои эмоции пытаются взять надо мной верх, но я стараюсь прогнать все это прочь.

— Мне кажется, ты ждешь, что я что-то скажу, а я не знаю, что сказать правильно, — бормочет он, убирая руку от моего лица, чтобы нервно потереть затылок.

— Я хочу, чтобы ты был честен со мной. Я чувствую, что жду, когда ты разозлишься, потому что я говорила тебе, что был имплант, и…

— Нафас, я был там прошлой ночью. Я слышал об этих дурацких таблетках. Никто в этом не виноват. Не ты, не мы, даже не Хантер, — заявляет он и прикрывает мне рот, когда я собираюсь прервать его, мои глаза расширяются, но тот факт, что он назвал меня Нафас, заставляет меня чувствовать себя немного чертовски мягкой по отношению к нему прямо сейчас. — Я не хочу спорить с тобой о Хантере. Очевидно, есть вещи, которых ты не знаешь, и я чувствую, что тебе нужно поговорить с ним об этом, но, честно говоря, он сломлен этим, Иден. Чертовски сломлен.

Я чувствую, как мои эмоции снова поднимаются внутри меня, полностью разорванные и смешанные воедино, что делает расшифровку того, что я на самом деле чувствую, настоящим испытанием. Еще слишком раннее гребаное утро для всей этой драмы. Я знаю, что если я нажму на Ксавьера прямо сейчас, он скажет мне то, что мне нужно знать, но он прав, я хочу услышать это от Хантера. Думаю, я в долгу перед ним после того, как он стоял там и позволил мне накричать на него прошлой ночью.

Я киваю в знак согласия, и он убирает руку с моего рта, но не раньше, чем проводит большим пальцем по моей нижней губе, посылая дрожь по моему позвоночнику.

— Я так сильно хочу поцеловать тебя, — шепчет он так тихо, что я едва слышу его из-за звона в ушах.

Обычно он просто брал у меня, поэтому слышать, как он озвучивает это, прежде чем просто начать действовать, превращает меня в желе. Он даже не спрашивает, он просто, блядь, бормочет мне правду, и это то, что заставляет меня двигаться к нему. Мои губы мягко касаются его губ, и я думаю, что застаю его врасплох, потому что ему требуется несколько секунд, чтобы ответить. Но когда он это делает, он уже не тот требовательный Ксавье, к которому я привыкла.

Он нежно проводит своими губами по моим, и я чувствую, что вся горю, когда он обхватывает мой затылок и неторопливо исследует мой рот. Задыхаясь, я прерываю поцелуй, и он дразнит языком уголок моего рта, прежде чем я провожу ногтями по его голове и притягиваю его ближе, нуждаясь в большем.

Наши языки медленно касаются друг друга, и стон срывается с моих губ, когда я теряюсь в нем. Блядь. Я даже не знаю, как описать ту связь, которую я чувствую с ним. Это совершенно новая сторона, которую я никогда раньше не видела, и я хочу от него большего.

Ксавье откидывается назад, разнимая наши губы, и я ворчу от потери, что только заставляет его усмехнуться.

— Иден, я люблю тебя, мне нравятся твои губы, но прямо сейчас у нас происходит какое-то тяжелое дерьмо. Мне нужно, чтобы мы сейчас разобрались со всеми возможными проблемами, чтобы я мог сразу перейти к любовной части. Я хочу установить, что и кем мы являемся вместе, не причиняя больше вреда нашему маленькому пузырю из четырех человек, хорошо?

Я смотрю на него, потеряв дар речи, и провожу языком по губам, проверяя, чувствую ли я все еще его вкус. Он прав. Этот ублюдок на самом деле прав, и мне неприятно это признавать. Мне также неприятно, что он снова произнес эти три волшебных слова, а я просто не могу на них отреагировать. Я не знаю, что меня сдерживает, но я никогда не смогу оценить свои чувства, когда он так близко.

— Ты, блядь, кто такой? В теле Ксавьера Найта самозванец, и я думаю, что хочу сохранить его, — говорю я, глядя на него снизу вверх, когда он приподнимается на локте и смотрит на меня сверху вниз.

— Вот кем я хочу быть, Нафас, без опьяняющего воздуха Найт-Крик. Я хочу быть таким человеком. Я хочу чувствовать любовь, счастье и радость. Я хочу делать твои фотографии, на которых ты, блядь, не покидаешь меня. Я хочу быть настолько увлеченным жизнью, чтобы быть совершенно невыносимым в лучшем из возможных способов, и я хочу всего этого с тобой, детка, как Твидл Дам и Твидл Ди, — признается он, его улыбка становится шире с каждым словом, и я не могу удержаться от того, чтобы мои собственные губы тоже не изогнулись.