Уныло собрала одежду Тавра, подняла и выпавшую из неё руну Радуга и опять уставилась на отпечаток волчьей лапы. Слишком крупный и не совсем правильный, но ответ Рута уже знала. Колдун проклятием на кровь превратил Тавра в оборотня, в волколака. Возможно безумного, с такой-то раной на голове. А значит и она сама, и Усмановка теперь в опасности!

Опустошённая, горюющая, а ещё сильно уставшая Рута с узлом одежды Тавра побрела обратно в деревню. Следовало обойти все дворы и предупредить жителей о появлении волколака.

Что будет дальше, ворожея хорошо понимала — мужики вооружатся и устроят облаву на оборотня сами. Так привычней и правильней, чем дожидаться внезапного нападения один на один, потому что отсидеться по домам не получится. Летняя страда: покосы, обширные огороды и выпас скотины. Это не зима, когда каждой семье можно запереться и держать оборону внутри избы. Хотя бы некоторое время…

«Бедная Усмановка. Называется, спрятались от всего мира в глухомани, а судьба и на печке найдёт…», — подумала Рута, старательно переставляя гудевшие ноги.

Больше всего ей хотелось лечь прямо на землю и погрузиться в оцепенение. Дать усталому телу немного отдохнуть, а голове поразмыслить, ни на что не отвлекаясь. Но Рута уже вошла в деревню, и ещё издали, за несколько домов, услышала, как беснуется икотница. Ворожея вздохнула и направилась в тот двор.

Баба, молодая и крупная, неловко ползала на карачках, выставив вверх обширный зад, и яростно рычала.

Вторая баба, похожая на первую лицом и крупной фигурой, видно сестра, следовала за больной неотступно. Без конца обдёргивала у той задирающийся сарафан и монотонно бормотала что-то себе под нос. Видимо просила у богов заступничества.

Увидев ворожею, баба прекратила бормотать и пожаловалась с тяжёлым вздохом:

— Опять ичёт. Муж ейный плюнул и ушёл огород полоть, хоть не его это дело. Детки малые сейчас у свекровки, а у меня самой ить тоже дел немерено…

— Только рычит или ещё ичёт словами? — перебила ворожея.

— И словами, да чудно так. Про волка, который будто бы сейчас родился и станет теперь служить колдуну. Страсти-то какие!

Рута мрачно кивнула, икотницы, впадая в раж, частенько делают правильные предсказания. Если понимать, о чём идёт речь.

— Значит так, положи болезной в рот щепоть соли, сразу утихнет, — заговорила опять Рута. — Хоть и ненадолго. И скажи мне — есть ли на отшибе деревни крепкий большой амбар?

— Как не быть, да хоть наш. Тебе почто? — принялась любопытничать баба.

— Запрём в нём порченных женщин и буду выгонять икотку изо всех разом. Только амбар после ворожбы придётся сжечь.

— Это уже как мужик решит, — заюлила молодуха.

— Ну, ежели желаете лаять и кукарекать впредь…

— Спалим, чего уж! — тут же одумалась баба. — Долго ли всем миром построить новый амбар!

— Вот и хорошо. За дело примусь завтра, сегодня же непременно обмажьте наружные стены амбара глиной. Да чтобы ни одной щёлочки не осталось.

— Как скажешь, — снова согласилась покладистая баба, поклонилась на прощанье и побежала в дом за солью.

Рута же отправилась прямиком к Усману. Чем ходить по дворам и объясняться с каждым, лучше рассказать о волке-оборотне сразу патриарху деревни. Всеобщему отцу, деду и свёкру, в руках которого, как ни крути, вся власть.

Уже перед самым домом Усмана навстречу Руте попался Тёша. Колдун, сидевший внутри, опять куда-то потащил мальчонку, впрочем, выглядел Тёша вполне весёлым. Двигался вприпрыжку и даже скорчил девушке потешную рожицу — оттопырил пальцами себе уши и высунул до отказа язык.

— Умаял ты меня, нечисть. Только недолго дурачиться осталось! — грозно пообещала Рута, и мальчишка вдруг растерянно захлопал глазами. Потом дунул прочь вдоль улицы, ворожея же свернула во двор дома, на крыше которого красовался красный петушок.

На этот раз Усман принял гостью наедине и вёл себя в отсутствии внука свободнее. Ещё для чего-то принарядился, словно деревенский жених: в тонкого полотна рубаху с узором на плечах, и в новые штаны в полоску. Бороду, прикрывающую грудь, дед тщательно расчесал, жидкие волосёнки распределил на голове пошире, и явно сам собой гордился. Рута, чтобы сделать старичку приятное, изобразила одобрительную улыбку (которая была вначале невольной усмешкой).

А вот изменившееся поведение Усмана ворожею действительно поразило. Ещё утром это был не столько умный, сколько нудный и хитроватый деревенский старец, умудрённый разве что жизненным опытом. Небогатым — сиднем провёл жизнь не просто на одном месте, а нарочно в глуши. Где трудился ради хлеба насущного, старательно плодился и желал собственным детям такой же судьбы. Незатейливой, но удобной. Когда не надо добиваться даже собственной жены или мужа. Сосватают и привезут под бочок, а там стерпится-слюбится.

Теперь дед вдруг превратился в заправского любезника и краснобая. Разливался перед Рутой соловьём да ещё владел церемонными ужимками, достойными сына барона Ильриха. Ворожея здорово опешила, когда патриарх для начала изобразил поклон не славича, но иноземца. Точь-в-точь атакующий гусь — руки резко распахиваются вверх и в стороны, а шея тянется вперёд, и при этом склоняется.

Затем так разительно переменившийся Усман торжественно усадил Руту на скамью и разразился целой речью. О невосполнимой утрате, которую понёс славный Орден с потерей храбрейшего воина Тавра. При этом он, Усман, верит и уповает, что сей прискорбный случай не ожесточит сердце главы Ордена, его приверженцев и самой Руты, которая теперь просто обязана остаться в Усмановке. И продолжить борьбу со зверем рыкающим, порождением самого Чернобога.

— То есть что Тавр стал волком-оборотнем вам уже известно? И откуда? — изумилась Рута, которую вдруг охватило странное беспокойство.

Старик опять заговорил, легко слагая напыщенные фразы и с самым любезным выражением лица, при этом напрямую на вопрос ворожеи так и не ответил. Ходил вокруг да около, а ещё вдруг принялся хватать девушку за руку и зачем-то вкрадчиво её поглаживать.

Рута всякий раз руку мягко отнимала, но Усман всё не успокаивался. Забормотал почти бессвязно, но ещё более пылко, напомнив Руте опять же Ильку. Иногда барончик принимался особенно блажить из-за неразделённой любви, поэтому Рута хорошо знала этот просительный и, одновременно, требовательный взгляд и горячечное бормотание. Когда самый обычный разговор вдруг скатывался в намёки, чего именно Илька от Руты бы хотел. Хотелки становились всё более смелыми, и приходилось остужать кавалера хорошей оплеухой.

Старец тем временем продолжал пылко разглагольствовать и вдруг выдал следующее:

— Не убоялась же такая краса портить себе жизнь из-за никчёмных людишек!

— Вы о чём? — совсем запуталась Рута, отметив про себя, что голос старца больше не дребезжал. Словно Усман помолодел лет этак до сорока и продолжал страстно вещать:

— Истинно говорю неземная краса! Ибо волосы твои словно ночь, накрывшая влюблённых, уста вызывают жажду, стан и бёдра радуют глаз, а груди притягивает мои руки, хоть руби их прочь!

Пунцовая, не верящая своим ушам Рута вскочила с лавки, но старик ловко сцапал её за талию и жарко зашептал, брызгая при этом в лицо слюной:

— Не отвращайся, глупышка, от слов мужа смиренного, ибо я есть для тебя благо, а не простой блуд! Чую — грешная плоть моя трепещет и желает восстать, и то есть чудо, ибо велики года мои! И вот что, краса моя, тебе поведаю…

Но Рута выслушивать пахабные нашёптывания больше не пожелала. Зло сощурившись, сорвала с себя один из амулетов и прижала его ко лбу старика.

Усман сильно вздрогнул и чуть не упал, но ворожея успела его толкнуть на сидение лавки. Где старик расслабленно развалился, опасно накренившись набок и уронив голову на грудь, словно тряпичная куколка.

Некоторое время ничего не происходило, потом фигура на лавке медленно зашевелилась, подтянула расслабленные члены и села прямо.