— Непременно пусть остаются, — заступилась Лушка за обомлевшую от такого «гостеприимства» Руту. Потом ягиня покосилась в сторону Тавра с Моревной, которые всё ещё возились с оградой и невозмутимо добавила: — Баньку же надо ещё поправить, а то набок скособочилась. За сегодня точно не успеют.

— Раскомандовались, — пробормотала себе под нос замученная работой Рута, отправляясь собирать дрова. — Раньше были нормальные подружки, а теперь… две Бабы-Яги!

С банькой провозились ровно два дня, старую пришлось сломать и ставить заново. Дальновидная Дайва конечно же позаботилась и о плотницких инструментах, которые нашлись среди вороха вещей, которыми снабдили ягинь.

Наконец основные хлопоты по обустройству были закончены, дальше девчонкам предстояло разбираться самим. Да и ночевать впятером в небольшой лесной избушке было негде, Тавр и богатырша Моревна все эти дни спали наружи. На нарубленных еловых лапах, покрытых лошадиными попонами. Зато во время обратного пути до обители Моревна проявила смекалку и устроила себе заслуженный отдых. Накидала на порожнюю теперь телегу сена, усадила в качестве возницы Руту и всю дорогу безмятежно проспала. Умный конь Моревны спокойно труси́л вслед за телегой, а если и отставал попастись, впоследствии догонял.

Едва троица вернулась в обитель Ордена, как Руту и Тавра вызвал в свои покои Магистр.

— Выезжаете на задание. Вроде бы простое, всего лишь икотка, но чует моё сердце, гладко не пройдёт. В одной деревеньке разом заболели большинство баб и пятилетний мальчик Тёша. И если бабы завывают на все лады по-звериному, с Тёшей особенно нехорошо. Грубый мужской голос охотно сообщает, что живёт теперь в мальце покойный колдун, которому пришла охота погулять на этом свете. Ещё и имя своё не скрывает, Хорт.

— Хорт? — задумчиво пробормотала Рута. — Лютый волк?

— Когда выезжаем? — деловито вмешался Тавр, которому было всё равно, как нежить себя величает. — Деревня далеко?

— Если не устали, то хоть сегодня. Поедете с гонцом, третий день вас в обители дожидается. Просто так до их Усмановки не доберёшься, потребуется проводник. Уж больно местные не любят чужаков.

— Лошадки наши пусть отдохнут, попасутся, и поедем, — решил Тавр. — А пока хорошо бы с тем гонцом поговорить.

— Непременно, — кивнул Магистр. — И когда изловите покойного колдуна, везите прямиком к ягиням. Пусть отправят обратно в Навь.

Тавр и Рута почтительно поклонились и отправились разыскивать гонца в небольшой пристрой для приезжих.

Разговаривать устроились в общей едальне, перед дорогой следовало подкрепиться не только лошадкам. Поэтому стол заставили основательно, когда ещё удастся поесть печёной поросятины и жаренных, с хрустящей корочкой, линей. Опять же пышных пирогов, на которые особенно налегала Рута. А вот гонец из Усмановки, крупный бородатый мужик с настороженными глазами, только прихлёбывал квас. И одновременно рассказывал, а начал издалека:

— Деревня наша находится в центре огромного леса, а где именно — дано знать не каждому. Незваным гостям никто не рад, — с вызовом в голосе произнёс бородач, затем замолчал и бросил на Руту угрюмый взгляд. Чем-то она ему не понравилась. Видимо казалась слишком юной, а значит неопытной.

Рута и сама немного переживала — всё-таки первое самостоятельное задание! — но сомневаться в себе другим не позволила. Уставилась на гонца с вызовом, а когда тот отвёл взгляд первым, удовлетворённо улыбнулась и опять впилась зубами в пирог.

Тавр от спутницы не отставал. Быстро покончив с куском поросятины, нагрёб себе на тарелку рыбы, а после счёл нужным прервать затянувшуюся паузу:

— Излагай, мил-человек, не сомневайся. За подмогой ведь явился, а не чтобы поломаться и уйти обратно.

И бородач сдался. Откинулся на спинку стула свободней и заговорил вполне мирно:

— Деревней Усмановка стала потом, сначала в лесу прятался зажиточный хутор, хозяином которого был мой отец Усман. Вернее наш общий отец, ведь Усман породил внушительное потомство — четырнадцать сыновей и восемь дочек от первой жены, да семеро ребятишек от второй. Те уже сплошь мальчишки.

— То есть двадцать девять детишек? Силён! — чуть не подавился жареным линём Тавр. — Если каждый из отпрысков поставит отдельный дом, действительно получится целая деревня!

— Так и случилось. И если бы у отца не померла и вторая жена, моя мамка, деревня стала бы ещё больше, — вдруг невесело усмехнулся бородач. — Сам-то я не помню, маленький был, только сказывают, мамка проявила непокорность. Принялась после заката убегать от Усмана и прятаться в лесу. Вот медведь и задрал…

— Повезло несчастной с мужем, — произнесла Рута очень сухо.

Бородач, уловив в её голосе осуждение, сделал неуклюжую попытку оправдать родителя:

— Отцу тогда пошёл всего лишь пятый десяток… Сил ещё ого-го и без жены никак… Но в третий раз отец жениться не стал, поэтому остальные его дети байстрюки. Мы с ними не знаемся.

Тавр всё-таки подавился и раскашлялся. Потом решительно отодвинул от себя миску с рыбой, которая стараниями рассказчика вставала поперёк горла.

— И от кого же чадолюбивый батюшка прижил незаконнорожденных? — прохрипел Тавр, постучав перед этим себя кулаком по груди.

— От наёмных работниц, которых специально иногда привозили в Усмановку. А когда пузо у баб начинало лезть на нос, их отправляли восвояси. С небольшим вспоможением.

— И никто из родни тех женщин сластолюбца оглоблей не усовестил? Или нарочно сирот безответных подбирали?! — опять не стерпела Рута и на этот раз так гневно сверкнула глазами, что бородач шарахнулся и уронил стул. Теперь он оправдывался стоя:

— Я отцу не судья, хотя, конечно, блуд есть блуд… И байстрюков опять же жалко, мало ли как у кого сложилась жизнь… Правда, о законных своих детях наш отец всегда заботился хорошо. Поэтому никто сроду из родной деревеньки не уезжал, и она стала потихоньку разрастаться, когда все принялись жениться и выходить замуж. Будущих снох сватали по всей округе и те, как положено, приходили жить к мужьям, ну а дочкам отец нарочно отыскивал примаков. Пусть некрасив или беден, лишь бы согласен навсегда поселиться в Усмановке. А примакам разве плохо? Как и всякой отделившейся семье, ему с женой всем миром строили дом и скидывались на обзаведение хозяйством.

— Деревня родственников, значит, — пробормотала Рута. И добавила немного насмешливо: — Ты садись, гонец, садись. Вижу, рассказ твой ещё долгий.

Бородач кивнул, но на этот раз устроился поближе к Тавру. Потом опять монотонно загудел в бороду:

— Когда отец немного сдал по возрасту, теперь ему уже семьдесят пять годков, снохи затеяли раздор. Дескать, им скучно! Ни к родне собственной в гости съездить, ни к себе её пригласить, не говоря уж о поездках на ярмарки и других развлечениях. Даже торговцы с товаром приезжают в Усмановку лишь три или четыре раза за год и только по разрешению нашего отца. Который по-прежнему безраздельно правит деревней и не желает перемен.

— И чего? Снохи победили? — заинтересовался Тавр, в то время как Рута принялась потихоньку злиться. Бородач много откровенничал, но всё никак не переходил к сути дела, ради которой явился в обитель.

Вот и теперь взялся отвечать на вопрос Тавра не коротко, а пространно:

— К этому я и веду. Не добившись послаблений от непреклонного свёкра, снохи принялись интриговать меж собой, и довольно дружная прежде деревня погрузилась в склоки. Мужья же перевоспитать скандалисток не сдюжили. Особливо те, что сластолюбием удались в батюшку. Были от своих жён сильно зависимы.

— Тогда как к вам попала икотка, если никто из деревни не выезжал, и к себе вы тоже не пускаете? — вмешалась Рута, чтобы направить, наконец, разговор в нужное русло.

— Господарыня ворожея, сейчас вам всё станет понятно, — с достоинством прогудел в бороду гонец. — Конечно, то была присказка. Скандалы скандалами, но настоящие несчастья навалились, когда отец всё-таки дал одной из снох послабление. Как оказалось самой озлобившейся на весь свет бабе, которая выпросила-таки разрешение, чтобы её навестила любимая бабушка. На деле же ненавистница зазвала чёрную шептунью, которую кто-то из родни присоветовал в письме. И заявилась в Усмановку бабуся-одуванчик, благостная и улыбчивая! Старая ведьма научила глупую сноху парочке проклятий, а заодно напустила на работящих жителей деревни прахов. И убралась с чувством выполненного долга!