- Чего захотел! - восклицает кок.- Пирса захотел! Подайте ему берег! Вам, дорогой товарищ, владивостокский причал или, может ›быть, сойдет Петропавловск-на-Камчатке?!
- Мне швартоваться охота,- глухо повторяет Виктор,- разбежаться, прыгнуть и стать на пирсе… Крепко стать - припечататься! Понимаешь?
Чадный фитиль слабо освещает кубрик, неяркое его пламя желтеет в стекле судовых часов, в их никелевом футляре.
Шли самые короткие дни года.
В Ленинграде, на родине кока, в эту пору луна загодя является на небо, еще до того как догорит багряное, стылое солнце. И здесь, в океане, серые сумерки бегут рядом с тусклым зимним рассветом. Блеклый свет едва цедится сквозь закапанные суриком иллюминаторы. Счет времени ведут только громогласные морские часы двухнедельного завода да разграфленные листы вахтенного журнала.
Кок выходит из кубрика реже других, только за тем, чтобы зачерпнуть забортной воды. Опреснитель работает плохо: пар уходит из-под крышки, со свистом вырывается в щели между трубкой и развальцованным в крышке отверстием, оседает на потолке, на иллюминаторах светового люка, на койках и постельном белье. Медленно падают в чайник капли, за день удается получить только два-два с половиной литра пресной воды.
Дядя Костя все еще лежит. Оживляется он, когда Саша разливает пресную воду по зеленым эмалированным кружкам. Костю постоянно томит жажда, он мучительно прислушивается к падению капель в чайник, пробует считать их, глотая вязкую слюну. Чертовски медленно работает опреснитель. «Что-то надо придумать! С пяти ложек воды ноги протянешь»,- думает он, прикидывая, чем бы заменить кастрюлю.
Пресная вода изъята из ведения кока, он оказался слишком добросердечным человеком для такого дела. В первые дни он отдавал свою порцию товарищам, один раз Виктору, дважды механику. Петрович ворчал, а кок отшучивался: «Меняю на горючее: придем домой, они мне спиртом отдадут, грамм за грамм, такой уговор». Однажды Петрович застал кока за таким занятием: перед тем как развести огонь, он осторожно, приподняв крышку опреснителя, слизывал с нее бисерные капли.
- Ребят жалко…- кок виновато опустил умные серые глаза.- Я в кочегарке привык слюну глотать, а им трудно. Костя, видишь, мается…
- Жалостливый нашелся! - сердито оборвал его Петрович.- Ты мне этих порядков не заводи! Не распускай народ… Воду даем в обрез, чтоб не помереть. Ясно?
- Ясно! - буркнул кок.- Чего кричишь, спят ведь…
- Водой будет заведовать Саша,- громче прежнего продолжал Петрович.- Кто пить не станет, раздвинем зубы ножом и вольем. Свалишься- возись с тобой,- закончил он примирительно.
Больному механику назначили восемь ложек воды в сутки.
Саша не любил эти тягостные минуты раздачи воды: Пять кружек появлялись на столе, кружку вахтенного он доставал сам. Осторожно подвигал свою кружку Равиль, порывисто, нетерпеливо дядя Костя, а кок широким, картинным жестом, непременно щелкнув языком.
Прозрачная струйка падает из горлышка чайника в ложку и наполняет ее до краев. Неслышно проливается вода в кружку. Саша секунду-другую держит ложку так, чтобы стекли все капли. Глаза товарищей прикованы к его рукам, к зобатому, с отбитой эмалью, горлышку чайника, к тонкой прохладной струе. Никто не притронется к своей кружке, пока Саша не нальет себе, последнему. Они вполне доверяют ему: просто на это нельзя не смотреть. Даже если заставить себя отвернуться, ни о чем другом думать не сможешь.
Редкий день океан спокоен, но Саша научился и в качку делить воду. Если же случалось ему пролить пол-ложки, слитный вздох наполнял кубрик, четыре пары глаз смотрели на него с укоризной. Но все молчали.
Механик выпивает свою порцию с маху, сердито и жадно. Восьми ложек не хватает, чтобы залить опалявший его нутро жар. Сухой, полуоткрытый рот придает его лицу беспомощное и ожесточенное выражение.
Кок тоже одним дыханием расправляется с дневным пайком, но делает это небрежно, словно по обязанности. Кажется, что он и впрямь может прожить без воды.
Равиль пьет мелкими, почти неприметными глотками, оставляя часть воды на вечер, а случалась, и на другое утро. Это раздражает механика. Однажды, когда они остались в кубрике одни, механик сказал Равилю:
- Пил бы, как человек! Смотреть противно…
- Зачем смотришь? - ответил Равиль.- Не все люда одинаковые…- Он сердито двинул кружку по столу, в сторону дяди Кости, вода чуть не выплеснулась на клеенку.- Думаешь, жадный? На, пей! - И вышел из кубрика.
Механик заглянул в кружку: там -плескался почти нетронутый суточный паек матроса. Дрожащей рукой он отодвинул кружку на середину стола.
…Что-то надо придумать вместо кастрюли. С таким опреснителем изведешь все топливо, а люди все же умрут от жажды. Тридцать - сорок ложек воды - только малая часть того, что необходимо команде. Их единственная пища - мутноватая баланда, проще говоря, кипяток, заправленный несколькими пригоршнями макарон, сушеного картофеля и рюмкой трескового жира. А ведь на эту баланду идут двенадцать кружек пресной воды да две кружки океанской, вместо соли.
Вдруг механик резко приподымается и садится на койке, так что все оглядываются на него.
- Ты чего, Костя? - спрашивает Виктор.
Механик не отвечает, он даже не слышит вопроса. Мысленно он уже в машинном отделении, ощупывает продолговатый цилиндр огнетушителя. Ведь из него можно сделать отличный опреснитель! Дядя Костя так разволновался, что пришлось снова прилечь, сердце слишком гулко колотилось в груди.
Из камбуза вернулся Равиль, кок посылал его за углем. На дне ведерка с десяток мелких, как щебень, кусочков антрацита и угольная крошка.
- Все? - поразился кок.
Равиль протянул вперед черные руки, по ним видно, как добросовестно сгребал он ладонями угольную пыль.
- Хана, братцы! - Кок выразительно провел ребром ладони по горлу.- Подчистую взял?
- Все,- подтверждает Равиль, сбрасывая с себя ватник. В кубрике жарко.
- Ты присмотри за баландой,- говорит кок Равилю, засыпая остатки угля в чугунку,- чтоб не очень бежала. А я в камбуз схожу, проверю все-таки… Может, на тебя куриная слепота напала.
Равиль присаживается на корточки у камелька, смуглое лицо с кирпичным румянцем нерадостно.
- Не сердись, Роман,- успокаивает его Саша.- Волнуется Коля, пусть сам разберется в своем хозяйстве.
- Я все углы обшарил,- хмуро говорит Равиль. Он искоса смотрит на Сашу и говорит резонно: - Доверять человеку надо, я татарин, может, некрасиво говорю, но в армии мне всегда доверяли…
Механик мысленно осуждает Равиля, но-оторваться от своих расчетов не может… Цилиндр огнетушителя узок, он провалится внутрь чугунки… Что ж, это даже хорошо, цилиндр сядет в огонь на добрую треть, и вода закипит быстрее. Для трубки со змеевиком не придется пробивать дыры, можно просто снять колпачок, развальцевать верхнее отверстие огнетушителя и ввести трубку… «Татарин- говорит Равиль?! Ну и что, он тоже татарин, но не помнит, чтобы кто-нибудь из сидящих тут ребят задумывался над этим…»
- При чем здесь татарин? - негодует Саша.- Ты это брось, у нас такого сроду не было. Спрашивали мы тебя, кто ты, когда брали на катер? Ну, демобилизованный, плотник, хороший парень… Или кто-нибудь обидел тебя за национальность? Ты хоть один факт скажи!
Равиль угрюмо молчит. Ему нечего сказать, но Саша не может успокоиться.
- Может быть, тебе имя Роман не по душе? Так ты скажи!
- Хорошее имя,- сдавленно произносит Равиль, ему не хочется, чтобы звучное, красивое имя так неожиданно умерло.- Я на имя не жалуюсь…
Равиль с треском ломает в побелевших от напряжения пальцах толстую щепку.
В кубрик возвращается кок, он еще на трапе переворачивает ведерко вверх дном и говорит:
- Ребята, Роман языком камбуз подмел, и соринки угольной не осталось.
Равиль молча опускает глаза, но внезапный окрик кока заставляет его вскочить на ноги:
- Черт, Роман, куда смотришь? Обед бежит!
