Стальные, тонкогрудые, будто покрытые потемневшей окалиной, военные суда вторую декаду исследовали океан, то и дело вторгаясь на быстром ходу в квадраты, назначенные какому-нибудь из поисковых траулеров. Суда заходили в гавани за углем и жидким топливом, за пресной водой и смазочным и, не теряя надежды на успех, возобновляли поиски. Искали в одиночку, искали строем фронта, не оставляя без внимания ни плавающих предметов, ни случайного масляного пятна на воде.

Берега Северных Курил: Парамушира,

Шумшу, Алаида, Шиашкотана, Сиримукотана, Онекотана, Маканруши, Ширинки и рифовых Птичьих островов - осмотрены и с моря и с суши зорким глазом рыбаков…

Катера нигде не было. Не обнаружилось и признаков его гибели.

Трудно приходилось судам. При снегопадах стопорились машины, суда сносило, терялась точность счисления. И все же обширное пространство океана., гигантский треугольник, гипотенузу которого образует, северная часть Курильской гряды, а катеты - сорок шестая параллель и меридиан 160°, был тщательно, миля за милей, обследован судами и самолетами.

Немигающий глаз локаторов видел и ночью, и в туман, и в снегопад почти так же хорошо, как и в солнечный день.

Но маленького катера под^шомером 257 никто не обнаружил.

257!

Отличное сочетание цифр! Сумма первой и второй образует третью. Разность третьей и второй цифр дают первую. А разность третьей и первой равняется второй, то есть пяти… 2+5 = 7. 7 - 5 = 2. 7 - 2 = 5. На редкость счастливое, беспроигрышное число!..

Нехитрой игре в числа Климов научился еще в студенческую пору в Москве. В таинство чисел и цифр его впервые посвятила невеста. Она изучала номера троллейбусных и трамвайных билетов, радуясь «счастливым числам» и огорчаясь «противными», неподатливыми, непослушными. Климов посмеивался над причудой невесты, но незаметно и сам уверовал в «исключительность» такой, скажем, цифры, как цифра пять: ведь у красной звезды пять концов, и большевики баллотировались в Учредительное собрание списком под номером 5. Потом невеста стала женой, они поселились в старом трехэтажном доме у Елоховского собора, и Климов ездил к зданию консерватории, где училась жена, на троллейбусе № 5…

Все это давно позади. Мягкие, ласковые пальцы его жены отвыкли от клавиш, она давно кочует вместе с Климовым: на «служение искусству» не хватило ни терпения, ни сил, ни таланта. Жизнь как-то сложилась, и то добро! Но пристрастие к «счастливым числам» осталось, хотя в последние годы им доводилось жить в таких местах, где нет ни трамваев, ни троллейбусов. Приходилось довольствоваться номерами облигаций или денежных купюр, которые приносил в получку Климов, и, на худой. конец, номерами проезжавших мимо окон машин. Получая облигации, Климов долго выбирал «подходящие номера». Это маленькая радость для жены, которая пожертвовала ради него искусством!.. Выигрывали они не чаще своих сослуживцев и знакомых, но каждый выигрыш оборачивался маленьким торжеством. Ну конечно же, все дело в числах!

Климов уже не мог избавиться от дурацкой привычки (он так и называл ее-«дурацкая привычка») шаманить над числами. Он даже полюбил эту не утруждающую мозг игру. Она велась без партнеров, не ставила никаких нравственных условий, была скромна и убиралась к черту, когда Климова звали высокие служебные обязанности.

Число «257» не шло из головы. Трехзначное, нехитрое, оно в несколько секунд раскрылось Климову. Он легко постиг удачливость этого числа, беспроигрышную удачливость. Но, тем не менее, катер пропал. Для Климова это тоже реальность, не менее очевидная, чем число «257». Порой ему казалось, что все портит добавочная цифра 6 - число членов команды. С ней действительно ничего не поделаешь… Стоит только прибавить цифру 6 - и число «257» сразу же теряет все свои преимущества, становится неподатливым и несчастливым…

Климову пришлось задержаться в «Подгорном». После правительственной телеграммы начальство приказало ему оставаться на комбинате до окончания работ специальной комиссии по организации поисков.

Он еще раз собрал свое добро в чемодан и перенес его на сопку, в рубленое и оштукатурениое внутри общежитие команд буксирных катеров. Пустовала комната на четыре кровати, предназначенная для кока и молодых матросов с катера «Ж-257», и Климов занял ее.

Это была, пожалуй, первая комната, которую Климову не удавалось обжить. С квартирой Рапохина, даже с кабинетом главного инженера обстояло куда проще,- уже спустя несколько часов он чувствовал себя там как дома. Чужие вещи не мешали ему: он умел видеть только свои, только их принимать в расчет.

А здесь острый, раздражающий запах масляной краски: четыре железные кровати, заправленные по-армейски, желтоватым, но свежим бельем: четыре одинаковые коричневые тумбочки, общая вешалка, на которой висит чья-то старая шинель, поношенное драповое пальто с оборванным карманом, кепка с замусоленным козырьком. Два окна закрыты до половины кургузыми полотняными занавесками, с которых давно не стряхивали пыль. Простой, грубый стол, тяжело стоявший на некрашеном полу в окружении четырех шершавых табуретов. «Недавно ремонтировали,- подумал Климов.- Даже гвозди из стен повыдергали…»

Климов занял крайнюю койку в правом углу у окна. В тумбочке оказалась пехотинская фуражка, начатый, флакон одеколона «Сирень», стираные портянки, гимнастерка с тремя значками отличника боевой подготовки и шесть неразрезанных паспортных фотографий, с которых на Климова смотрели шесть пар внимательных и грустных глаз. Нерусское лицо, похоже - татарин. Климов повесил фуражку на вешалку, гимнастерку и портянки сунул под тюфяк, флакон на подоконник.

Угол был завоеван, но комната не давалась ему, она оставалась чужой, неуютной, необжитой. Казалось, что всякий час сюда могут прийти незнакомые Климову люди,- те, что жили в ней раньше, или новые поселенцы, а он окажется лишним. Но сюда никто не приходил. Печь топили из коридора, и занимался этим радист Аполлинарий, живший бобылем за стеной. Только на следующее утро, после первой почти бессонной ночи в комнату без стука вошла Катя и застала Климова за утренней гимнастикой.

- Простите, пожалуйста,- опешила Катя. Но отступать было поздно: стремительная и порывистая Катя оказалась среди комнаты, прежде чем заметила Климова.- Я не знала, что вы здесь… Тут письма пришли ребятам.

- А-а-а,- неопределенно протянул Климов.- Здравствуйте.

Катя положила на стол два письма.

- Пишут! - Климов сочувственно вздохнул.

По этому поводу он мог бы рассказать несколько историй военного времени: человек погиб, а его письма все шли и шли… И в адрес погибшего тоже приходили письма. Все было, черт возьми, все уже, было!..

Катя чем-то напоминала ему жену. Та же нежная бледность широкого лица. Чуть вздернутый но‹с, высокая девичья грудь. Но у жены давно уснувшая душа и при этом какое-то смятение, истерические порывы, а здесь в каждом движении сквозили упорство, настойчивость, молодая энергия.

- Старые письма, ну да, ну да…- сказал Климов.- Вы в столовую?

Катя кивнула.

- Подождите меня, а? Я быстро, по-солдатски.- Он перехватил недоуменный взгляд девушки.- Мне надо поговорить с вами…

Морозный ветер обдал щеки Кати румянцем. Климов видел, как он разливается под тонкой кожей. Лицованная шубка, шерстяной платок, завязанный узлом на затылке, и подшитые валенки, стиснувшие икры так, что пришлось надрезать голенища, не делали полную фигуру Кати мешковатой.

Она шла рядом с Климовым размашистым шагом, чуть подавшись вперед корпусом.

- Я хотел бы, чтобы вы правильно поняли меня,- проговорил Климов, ожидая, что Катя повернется, встретится с ним взглядом.- Мне это принципиально важно. Люди не должны оставаться, ну, как бы это поточнее сказать… если хотите - врагами, недругами, когда к тому нет и не может быть идейных оснований. Вот вы обиделись на меня.- Он снисходительно улыбнулся.- Даже накричали… Помните, при Рапохине?

- Я за ребят обиделась,- сказала Катя, съехав на валенках с небольшого бугра.