На шестые сутки дрейфа Равиль во время обеда неожиданно слез с койки, подсел к столу и налил себе остро пахнувшей лавровым листом похлебки.
Железная ложка обожгла губы и нёбо Равиля. Механик вынул из рундука расписную деревянную ложку и протянул ее матросу. Равиль съел полную миску, налил вторую и, справившись с ней, выпил две кружки чаю.
- Ну вот,- сказал наблюдавший за ним старпом,- теперь и Роман крещен в морскую веру.
- Плохой я матрос, Петрович…
- Спроси у Саши,- сказал механик,- как его-то вывернуло в первый шторм!..
Равиль недоверчиво поднял глаза на Сашу. Неужели такое случалось с парнем, который знает морское дело не хуже самого старпома?!
Саша сконфуженно улыбается, но сдается не сразу.
- Тоже скажешь! - отбивается он.- Придумаешь!..
- Саша мало-мало заснул в гальюне,-продолжал механик.- В гальюне тепло, камбуз рядом. Спит, а мы его ищем. Испугались, думали- в море упал. Скомандовали в машину «стоп»…
- Знаешь, Костя…- пытается остановить его Саша.
- Стали и слышим: на катере грохот какой-то, «х-р-р-р, х-р-р…» Да так крепко, что я обратно к машине кинулся: что такое, думаю, чудит она?.. А это Саша храпел.- Механик провел ладонью по выпуклой стороне ложки - сухо ли вытер Равиль - и сунул ее под подушку.-«Укачало, говорит, ребята, давно не плавал…»
- Правда, давно, - сердился Саша.- Я в сорок седьмом последний раз с отцом ходил.
- На пассажирском? - спрашивает кок.- В каюте?
Саша кивает.
Сложив руку трубочкой, кок приложил ее ко рту и, насмешливо раздувая короткие ноздри, сказал:
- Это, Сашок, называется ехать, а не ходить. Кататься. На «Жучке» ты только и начал ходить. А то все на четвереньках ползал… Как дитё малое.
- И парусное дело, по-твоему, чепуха?
Саша часто помаргивает - вот-вот ввяжется в долгий спор.
- Дозвольте спросить,- хитро щурится кок,- и где вы плавали под парусами?
- В Золотом Роге, в Амурском заливе… На яхте.
- Ахты-яхты! - смеется кок.- Морячки - заливные судачки! Под хреном…
Саша встает, застегивает слишком широкий ватник и звенящим фальцетом говорит старпому:
- Пойду. Мне вахту заступать.
- Валяй!-Петрович кивает по-своему, коротким рывком головы, но не вниз, а влево и вверх.
- С уксусом! - кричит кок вдогонку Саше.
Саша не отвечает.
- Брось! - неодобрительно замечает старпом.
Он курит не спеша, держит папиросу, как самокрутку.
- Классный механик был Сашин отец,- проговорил дядя Коля, когда Саша закрыл зз собой дверь кубрика.- Я когда кочегарил еще, плавал с ним на краболове «Анастас Микоян». Ходит, бывало, по палубе, смотрит, как сеть выбирают, как касатки кита треплют, а машину чует, будто рядом с ней стоит. Уму непостижимо. Лицом Саша в него, а характером беспокойнее…
- Уймется,- роняет старпом уверенно.- Поплавает с отцово - и пообломается характер.
Механик никак не выработает в себе ровного отношения к Саше. То, что парень - сын знаменитого по всему бассейну Сергея Петровича, который умел на слух обнаружить слабину любой машины, даже с трофейных судов, вызывало безотчетное уважение дяди Кости. К тому же Саша хорошо знал такелажное и парусное дело и в теории судовождения был, пожалуй, сильнее всех на катере.
Но характера Саши механик не одобрял: молодой, а все норовит учить других. Добра, имущества не ценит ни своего, ни казенного.
«Видать, легко доставалось,- не раз думал механик,-вот и не знает цены вещам. Жирует! И еще блажь у парня: чтоб при всех условиях команду кормили только в кубрике и непременно на чистой посуде! Что ему здесь - кают-компания, что ли? Катер есть катер, а не пассажирское судно…»
Жизнь механика прошла на судах третьего сорта, неказистых с виду, с пооблупившейся краской и старыми машинами. Шхуны, полутиссы, малые сейнеры, буксирные катера несли свою службу неустанно, рано начинали навигацию, едва ли не последними заканчивали ее. Бункеровались после пассажирских судов, после транспортов и рефрижераторов, впопыхах, когда оставались считанные часы до отхода. На буксирном катере в тесном кубрике девять коек, рундуки, стой, табуретки и тут же камелек под уголь, попробуй сохрани тут в холодные осенние дни чистоту, которая так тешит глаз на океанских пароходах! А на Курилах свой календарь - весна осени кланяется. Иной раз осень припожалует в начале августа и тянется долгих три-четыре месяца, с морозцем и мокрым снегом. Дверь из кубрика прямо на палубу, и, как ни берегись, волна не раз окатит трап и жилую палубу. Жизнь, открытая всем ветрам, жизнь на виду… Когда дядя Костя еще кочегарил на краболовах, угольная пыль так въедалась в поры рук и лица, что добела их и не отмыть, сколько ни расходуй мыла. Сменившись с вахты, он ходил чистым, с лоснящимся от долгого умывания лицом, а все же поставь его рядом даже с пятым помощником пассажирского парохода - и всякий, оглядев дядю Костю, скажет: этот кочегар, а тот - помощник. Ошибки не будет. Работа механика почище, но и здесь не уйти от машинного масла, от липкой гари на переборках и пятен соляра на пиджаке и брюках…
Да, что ни говори - жизнь научила дядю Костю бережливости. На жену и дочь, живших под Астраханью, на еду и граненый стакан разведенного водой спирта уходят почти все деньги. По давней привычке он выписывает «Комсомольскую правду» и при подписке всякий раз с досадой прикидывает, сколько выгадывает кок, который вот уже пятнадцать лет, с тридцатилетнего возраста, выписывает и читает «Пионерскую правду». Безразличный к житейским удобствам, механик любил добротную и теплую одежду. Подолгу выбирал на складе морскую робу, сапоги, ватник, растягивал тельняшку в руках, смотрел ее на свет, исследовал спереди и сзади, от шейного выреза до подола, краем глаза ревниво поглядывал на то, что выбрали другие, и, отобрав, как ему казалось, самые хорошие вещи, мучился сомнениями: не дал ли он маху? Ему не раз приходилось терять все, что наживалось годами, и юнцам вроде Виктора или Саши даже не понять, чем было для дяди Кости подвешенное к подволоку кубрика ватное одеяло, крытое блестящим, как шелк, сатином! Мелкий инструмент, гвозди, проволока разных сечений, ножовочные полотна и ручные пилы, гайки, винты, скобы и всякая всячина тоже хранились у него в коробках и ящиках. Пусть смеются молодые, это ничего, это пройдет. Верно говорит Петрович: поживут, поплавают, научатся уму-разуму…
- Сбегай, Равиль, к бункеру за водой,- просит механик,- что-то Коля сегодня перцу переложил, пить охота.
- Хорошо, хоть водой запаслись,- ворчит Петрович в спину уходящему Равилю.- Без нее недолго повоюешь в чертовом океане.
Механик тянется рукой к папиросе, которую докуривает старпом, но тот молча отстраняется.
- Неохота мне в машинное ходить,- равнодушно говорит механик.- У меня там две пачки «Севера». Неначатые…
Петровича будто кто под руку толкнул. Он поспешно отдает «сорок» механику, оборвав намокший конец гильзы.
- Учти,- говорит Петрович многозначительно.- Последняя. Отдашь с процентами. Чего шуруешь? - обращается он к кожу, который выгребает из мисок липкий лавровый лист.- У нас этого листа на три месяца хватит,
- Выкурите весь свой «Север», ко мне придете.- Кок тычет тонким, в ножевых рубцах» пальцем в кучку слипшегося лаврового листа.- Я из него сигареты «Юг» сделаю. Антиникотинные…
Старпом удивленно уставился на зеленоватую, в каплях застывшего жира, кучку.
- Что ж, по-твоему, мы долго мотаться будем?
- Всякое бывает,- угрюмо ответил кок, подошел к чугунке, пошуровал в ней совком и, поплевав на кончики пальцев, взял раскаленный уголек. Из трубки заструился плотный дымок.- Мне случилось двадцать три дня хлебать горе. Правда, летом, и муки было вдоволь.
- А я двенадцать дней болтался,- вспоминает механик.- В пятидесятом. Нашли нас, а то пропали бы.- Кок раскурил трубку, подсел к столу.- Чаще всего находят. Не пропадать же людям…
Старпом потянул воздух ноздрями. От каликановской трубки, которую курил кок, шел непривычный острый запашок.
