А когда пришла пора угомониться, Петровича потянуло на восток. Там платили хорошие деньги. На Черноморье, даже если отворачиваться от пивных киосков, и за десять лет не заработаешь таких денег, какие на Тихом океане можно получить в три-четыре года. Приходилось задумываться и о будущем, о старости и пенсии, и, как ни прикидывай, выходило, что есть расчет напоследок потрудиться на востоке.

Впервые он попал туда в середине тридцатых годов. Танкер «Локбатан», на котором Петрович плавал третьим помощником, пришел из Одессы в Японское море. В двухстах милях от Владивостока «Локбатан» попал в тайфун, ветер пролетал над японскими островами со скоростью шестидесяти двух метров в секунду, швырял на берег рыболовецкие шхуны, срывал с якорей океанские суда. «Локбатан» потерял рулевое управление, стали выходить из строя судовые механизмы, и малейшее промедление грозило гибелью. Команда встала на аврал, а Петрович, только что сменившийся после изнурительной вахты, вернулся на мостик и около двух суток не покидал его.

Тихий океан поразил Петровича. Черное^ море представилось вдруг обидно малым, спокойным, каким черноморский моряк видит тихие днепровские плёсы. Захотелось пройти в океан повыше, на север, открыть для себя огромный мир, как открывали его для мира те, кто впервые приходил сюда на парусных судах. Так полюбил он восток, и в душе стал считать настоящими моряками только тех, кто хлебнул горя в здешних водах, но на все расспросы по-прежнему отвечал: «Здесь больше платят!..»

И теперь, выбиваясь из сил у штурвала «Ж-257», старпом вспомнил «Локбатан», узкие створы, сквозь которые они прошли во Владивостокский порт, и прощание с командой танкера, возвращавшейся поездом в Крым. Кажется, это было только вчера, а ведь прошли годы: пятнадцать лет дальневосточной службы, восемь лет без отпуска,- все откладывал, все думал: лучше семье побольше денег пошлю. Немало сменил он за эти годы квартир, но все это были жилища на плаву, они тихо раскачивались на рейдах или дыбились в штормы. Настоящая морская жизнь: открытая, вся на людях, щедрая, а иной раз по необходимости скупая и расчетливая!

Неприметно для команды опустились непроглядные декабрьские сумерки. Катер уносило далеко от Курильской гряды. Впереди лежали тысячи миль вздыбленного океана.

Новый удар потряс катер - большая волна обрушила на него свой пенистый гребень.

- Вот дает! - смущенно пробормотал Виктор, выпрямляясь после толчка.

Упрямо наклонив голову, Виктор заглядывает в окно рубки, за которым трудно различить даже нос катера. Он все мечтал о «дьявольском шторме», о таком, какие описаны в книгах, где люди сутками цепляются за упавшие в море мачты, отбиваясь кривыми малайскими ножами от акул и осьминогов. И вот наконец настоящий шторм, ураган, злее и не придумаешь. А все идет не по книгам: Виктора мутит, теперь и он забыл про еду, а попади они в воду, никому не продержаться и десяти минут даже и с пробковым поясом. В ледяной воде не повоюешь, она и без акул одолеет самого выносливого пловца. Непривычный холодок пробегает по спине Виктора.

Ему приходит на ум, что под килем «Ж-257» километры темной, студеной воды. Где-то здесь Тускарора - огромная подводная впадина.

- Петрович, а верно, что тут десять километров глубины?

- Не мерил,- мрачно отвечает старпом.- Ты на это дело плюнь, нам и десяти метров хватит..

- На что хватит? - спрашивает Виктор с тревогой.

- Чтоб плавать,- нашелся старпом.- У нас осадка какая?

- Метр восемьдесят!

- Я и говорю, десяти метров за глаза хватит. В речке на «Подгорном» два метра, и то заходим.

Виктору подумалось о «Подгорном» тепло и ласково. Белые, крашенные мелом, домишки, зеленая клеенка на столах комбинатской столовой, напористые ручьи, выбегающие летом из-под снега. Прочная, верная земля…

- Ох, и паника теперь на комбинате,- заулыбался Виктор.- Такой штормяга, а катер на ходу. Ты как думаешь, Митрофанов дошел?

- Чего гадать? - недовольно буркнул старпом.- Вернемся на комбинат - узнаем.

А Виктору вдруг захотелось, чтобы их отлучка затянулась денька на четыре, чтобы директор комбината Рапохин, который обозвал его «анархистом» и три месяца выдерживал на берегу в чернорабочих, «запсиховал», поднял тревогу, чтобы радистка Катя днем и ночью теребила Северо-Курильск, запрашивая, пришел ли катер в порт-убежище… Виктор даже вздохнул от огорчения, когда ему представилось, как спокойно течет теперь жизнь на комбинате. Кому охота тревожиться раньше времени? Разве что их капитану!

Мысль о горючем все настойчивее донимает старпома. Их сносит далеко в океан, а утихнет шторм, поуляжется зыбь - и они повернут к Парамуширу. Без горючего не добраться до комбината… Когда «Ж-257» снялся с рейда в «Подгорном», в бункере было около восьмисот килограммов горючего, чуть больше трети положенного запаса,

Петрович не раз пробовал перехитрить шторм: медленно, словно крадучись, переводил он машинный телеграф на «самый малый» и на «стоп», авось они сумеют идти без машины. Все напрасно - штурвал рвет из рук, и волна едва не опрокидывает катер. Молодые не удерживают штурвала и при работающей машине. Саша несколько раз брался за штурвал, чтобы дать передышку старпому, но сладить с рулем не мог. Сильным рукам еще не хватало сноровки.

Пришлось скомандовать в машинное «малый ход» и плыть на восток, с тревогой прислушиваясь к тяжелому дыханию машины, зная, что каждый ее короткий вздох, мельчайшее содрогание ее стальных членов отнимают какую-то частицу плескавшегося в бункере соляра. Другого выхода нет.

Старпом послал Виктора в машинное. Оказалось, соляр на исходе.

- И ещё передай Петровичу,- сказал механик, когда матрос приготовился выскочить из машинного,- в кормовом кто-то из пушки стреляет, Просто голова раскалывается.

Старпом тут же послал Виктора проверить кормовой отсек. Ползти надо против ветра, навстречу хлестким, оледеневающим брызгам, держась за штормтрос, чтобы не смыло в океан. Это чертовски трудно и больно. Двигаться можно только с ненавистной Виктору медлительностью и осторожностью, и все же в напуганном сердце шевелится и чувство гордости и какой-то мальчишеский азарт.

В такие минуты страх уползает куда-то в глубины подсознания. Для Виктора уже не существовало ярости шторма, беспощадной огромности океана, разверстой под ним бездны. Сущими были только зримо летящая на нега волна и короткий, исступленный, ему одному предназначенный порыв ветра. Волна казалась живым существом, которое с воем и ревом встает на дыбы, потрясает косматой гривой, налетает на матроса с жадно раскрытой пастью.

Не выпуская из рук штормтроса, Виктор ползет вверх по круто наклоненной палубе.. Когда хрипатая, сторукая волна настигает корму, он забивается в угол между палубой и фальшбортом. Волна уступает не сразу, она силится отодрать его от палубы, сшибить, слизать шершавым, ледяным языком. Она постанывает от злости и брызжет пеной. На потемневшее от холода и напряжения лицо матроса ложится отпечаток удивления и обиды, но он не поддается.

Из камбуза на миг показался Саша с ракетницей в руках. Ракета взлетела совсем не высоко, облив катер кровавым светом.

На корме темнеет бочка со смазочным маслом. Она прикреплена стальным тросом к кнехтам-тумбам для швартовки. Под прикрытием бочки Виктор отбил очередную атаку океана и, улучив миг, кинулся к кормовому люку. Два железных барашка отвернулись легко, словно их забыли задраить, но остальные не поддавались. Пришлось переждать волну и, держась за кожух машинного, пустить в ход каблуки.

Отдраив люк, матрос не торопится открыть его. Напротив, он всем телом навалился нетяжелую ляду. Зазевайся только - шторм распахнет люк и захлестнет трюм водой. Привалившись к люку, матрос осмотрелся, пропустил еще одну волну и, приоткрыв ляду, посветил внутрь фонариком.

В трюме плещется темная вода. При крене перекатывается запасный винт катера, ломая там ящики с консервами. Плохо дело: одному никак не справиться с трехпудовым винтом, Виктор захлопывает крышку люка. Пока студеный поток перекатывает через него, он еще раз обдумывает все возможности, все ухищрения, которые позволили бы ему в шторм совладать с тяжелым остролопастным винтом, Так и не найдя выхода, стал задраивать люк вслепую, нащупывая барашки в густом снежном вихре.