- Придумают же проклятые фрицы! - запоздало поразился Фокин. - С ними обхохочешься!

Седой взглянул на него с недоверием: зачем Фокин притворяется? Разве ему не страшно?

- Психическая атака, - морщась от боли, сказал Павлик. - Помните, в «Чапаеве»?

И все вдруг вспомнили любимую картину, родного Чапая, и стало грустно, что между былой жизнью и нынешней пролегла такая ужасная пропасть. И никому пока не пришло в голову, что жизнь теперь столкнула и их в такой же схватке с врагами.

- Я даже растерялся, - признался Фокин. - Думаю бить по воротам или не бить! Нет же таких правил, чтобы давать концерты на поле. Ударить хотел: смотрю, где мяч, а он у ихнего капитана в руках. Интересно: засчитали бы гол, если бы я забил?

Весь этот разговор шел мимо Скачко. Он недобро уставился на Седого, словно испуг Седого задевал его лично, задевал больше, чем кого-либо другого в команде.

Наконец, Скачко подошел к нему:

- Чего ты испугался? Чего? Тысячу лет жить хочешь?

- Хочу, - признался Седой. - Не тысячу, немного… но жить. Жить!

- Ты!… - Миша выругался. - Я бы тебя убил там, на поле! Седой мучительно улыбнулся.

- Трус! - закричал Скачко. - Ты на него посмотри! - Он кивнул на Павлика. - Мальчик, а как держится! Он что - хуже тебя? Нажился на свете?

- Миша! - Павлик с усилием повернул голову и попросил: - Не мучай его, он будет играть. Все у него пройдет, он хорошо будет играть. Он же понимает - теперь вам вдесятером…

Но унять Скачко было не просто.

- Кирилла вспомни, гад! Седой виновато пожал плечами.

- Значит, ты лучше всех! Посмотри на себя, ты уже старик. Не живешь, и так не живешь.

- Я боюсь, - сказал Седой. - Люди сошли с ума. Ты разве не видишь? Я буду играть, буду, - повторил он покорно, - но ты знай, Миша, люди сошли с ума.

Седой откинулся к стенке и замер в гнетущей неподвижности, закрыв глаза. Скачко пригляделся к нему, недоумевая и заново проникаясь злостью, потом махнул рукой и отошел. Петр озабоченно осматривал ногу Павлика.

- Доктора надо бы.

Павлик вспомнил: Грачев обещал прийти на матч.

- Геннадий Иванович где-то здесь, - сказал он. - Грачев. Полина ушла на поиски.

Соколовский использовал оставшиеся минуты для подготовки ко второму тайму. О первой половине говорить нечего, все ясно: Седой, конечно, крепко подвел команду, этого гола могло не быть, пусть он учтет, времени еще много, надо прийти в себя. Защитный вариант с «Легионом Кондор» исключен: играть наступательно - длинные передачи, скорость, прорывы, немцы тяжеловаты, из этого надо выжать все.

В пример он поставил Павлика, Дугина и Петра - только мобилизовав волю и энергию, можно чего-то добиться. Иначе не выиграть. Цобель подсуживает, дальше, надо думать, будет хуже.

Пришел Грачев. Полина не нашла его в толпе, он явился сам, заметив, что Лемешко и Григорий вынесли Павлика на руках.

Грачев держал себя с Павликом как с маленьким, гладил его шевелюру и с нежной укоризной приговаривал:

- Ах, Павлуша, Павлуша, разве это дело для тебя, интеллигентного юноши, тягаться с буйволами, с беспардонным хамьем.

- Геннадий Иванович! - сконфуженно шептал Павлик. - Я не маленький…

Разув неповрежденную ногу Павлика, Грачев сжал в ладони его тонкие пальцы.

- Холодные, - сказал он, - а эта нога горит!…

Он беспомощно огляделся и, заметив Мишу Скачко, бросился вдруг к нему.

- У меня для вас, Миша, новость, счастливая новость: Зина жива! Миша сразу не понял: сколько стоит мир, еще никто не сообщал радостных известий с таким мрачным видом.

- Ваша сестра жива!

На глазах Грачева показались слезы.

- Почему же вы плачете?

- Старею.

- Хотите меня успокоить? - Миша не поверил. - Чтобы мне играть было легче, да?

- Клянусь памятью жены! - воскликнул Грачев. - Зина жива.

- Откуда вы знаете?

- Оттуда вернулась женщина, представьте, вернулась - бывает и так. Привезла привет, и письмо есть, его принесут мне.

Грачев был привычно сдержан, и теперь, когда он солгал Мише, тот поверил ему. Письмо от Зины уже лежало в кармане Грачева, он не хотел отдавать его Мише до конца матча. Скачко заметался по раздевалке, его обнимали, похлопывали дружески по спине, пока, наконец, он снова не наткнулся на Седого.

- Ох, и псих же ты! - накинулся на него Миша. - Ну, чего тебя трясет? - повторил он свои неотвязный вопрос, на этот раз без озлобления, прощающе.

Вернулась Полина с ведром воды и кружкой.

Следом в дверях показалась высокая фигура Рязанцева. Он шагнул в раздевалку деревянно, принужденно, будто выполняя обременительную обязанность.

Все замолчали.

Скачко жадно выпил кружку воды, снова зачерпнул немного и протянул Седому; тот покачал головой.

- Год уже настоящего чая не пил, такого, чтобы аромат в нос ударял, - сказал Седой грустно и, видя, что Скачко снова прикладывается к кружке, задержал его руку. - Хватит, играть трудно будет.

Может, Скачко и послушался бы Седого, если бы не вмешался Рязанцев.

- Верно, - заметил он. - Вам тяжело будет, Миша.

Скачко демонстративно выпил. Рязанцев почувствовал себя совсем неловко. Он запоздало и неуверенно кивнул футболистам, всем сразу. Молчание становилось тягостным.

- Вы хорошо играли, - сказал Рязанцев. - Удивительно, до чего хорошо: так редко удается понять друг друга в короткий срок…

Соколовский испытующе смотрел на инженера. «Думает, задабриваю, - пронеслось в голове у Рязанцева, - вроде извиняюсь, явился со своими резонами…»

Голос его стал строже, суше:

- Избегайте защитного варианта - это безнадежно. Верный проигрыш. И Скачко не должен надолго уходить в защиту; пусть даже забьют, вы ответите тем же. Шанс только в атаке, другой возможности нет - однажды можно сделать и невозможное… - Он осекся, смутившись: ведь все это словно в упрек ему самому, его ведь и просили о невозможном, а он отказался, по какому праву он теперь поучает их? Но все молчали, и Рязанцев продолжал: - И вы, - обратился он к Петру, - посмелее атакуйте. Не давайте им передышки. А юноша выше всех похвал. - Он вдруг забыл его имя. - Отличная интуиция. Он еще покажет себя.

- На одной ноге не больно покажешь - заметил Григорий.

Мудрено! - подтвердил Фокин. - А вы кто, извиняюсь, будете? Часом, не из бывшего комитета по делам физической культуры и спорта?

- Футболист, известный тренер Евгений Викторович Рязанцев, - сухо представил его Соколовский.

Ряза-анцев! Все посмотрели на него с новым интересом.

- Павлику кость повредили, - объяснил Грачев Рязанцеву. - Палачи! Вандалы!

- На войне как на войне,- заметил Фокин. - А вы чего от них ждали? Не узнали за год их повадки? На войне чего не бывает! Помню, под Новоград-Волынским бой, танки, артиллерия, огонь, сотни уже легли, а тут вскочил в рост такой симпатичный паренек и кричит: «Хлопцы, тикайте, бо одного уже убило!» Мертвого рядом увидел, напугался.

Все рассмеялись. И в этом смехе тоже открылась пропасть, отделяющая их от Рязанцева. У них свое дело, свое сражение и огонь, свой смех…

Он сделал невольное движение к двери, и парни с облегчением подумали, что вот сейчас уйдет этот долговязый несимпатичный человек, ненужный уже, опоздавший учитель, и станет легче дышать. Останутся свои.

Но Рязанцев не ушел. Он поднял с пола левую бутсу Павлика, сбросил с ноги туфлю и, присев рядом, стал примерять бутсу.

- У меня левая чуть больше, - сказал он. - Если левая подойдет, тогда порядок.

Нога вошла плотно. Рязанцев помолчал, постукивая подошвой о пол и двигая ногой на весу.

Годится.

Рязанцев вроде собирается играть, зачем бы еще примерять в раздевалке бутсы? Но было это так неожиданно и так жива еще была заметная всем неприязнь к нему Соколовского, что парни по-прежнему хмурились.

- У вас ведь с легкими плохо? - остерег его Соколовский.

И в этих словах Рязанцев расслышал не участие, а упрек, холодное напоминание об их недавней встрече.