Одолев реку, Соколовский вытащил лодку на песчаный берег, собрал рыбу в «хватку», отвязав сетку от крестовины. Если спросят, он скажет, что идет в поселок менять рыбу на соль или на махорку.

У железнодорожных путей он остановился. Далеко, возле зданий депо и товарной станции, маячили часовые. По ближним рельсам с пронзительным прерывистым криком пятился маневровый паровоз. Голоса дороги сызмальства знакомы Соколовскому: этого рабочего языка не переменят и немцы - они будут рядом, каждый с автоматом, с настороженным и неверящим взглядом прищуренных глаз, а рабочий человек на паровозе не переменит ни шага, ни голоса, словно немцам нет доступа в этот мир.

Соколовский поджидал паровоз с тремя вагонами с давно забытым блаженным чувством, отойдя в негустую тень молодых сосен.

В окошке мелькнуло знакомое усатое лицо.

Может быть, он обознался?

Соколовский подошел к рельсам. Скоро паровоз, уже без вагонов, снова приблизился, он едва полз; кажется, и машинист хотел получше разглядеть Соколовского.

Дзюба!

Машинист Дзюба. Соколовский с детства помнит его у паровозного окошка, круглолицего, с приспущенным левым веком, с ветошью в замасленных руках.

Шумно выпустив струю пара, паровоз остановился. Соколовский напряженно размышлял, как быть, как вернее поступить, чтобы внезапная встреча не обернулась бедой. К добру ли он встретил Дзюбу? Неужели и другие машинисты - а он знал их наперечет - остались на прежних местах и работают на немцев?

Дзюба - домовитый, запасливый человек, из крепких зареченских хозяев. Как он теперь? С кем?

Выбора уже не было - машинист с интересом посматривал на Соколовского, ощупывая его быстрым, приметливым и хитрым взглядом.

- Здравствуйте, Дзюба.

- Здоров, инженер, - ответил машинист грубовато, не выразив ни удивления, ни особой приветливости. - Рыбаком никак заделался?

Соколовский пожал плечами. Из-за спины Дзюбы выглянул чумазый незнакомый Соколовскому помощник.

- Батько где? - спросил Дзюба.

Соколовский показал рукой на восток молча и неопределенно, не выразив ни радости, ни осуждения.

- Дела, - сказал машинист. - Дела твои, господи! Старики бегут, на чем же земля держится… Ты куда с рыбой?

- Мне поговорить надо.

- Давай ко мне, - сказал Дзюба. - Тут сподручнее, и немчура не видит.

Они забрались с Соколовским на тендер. Устроились, расстелив на антраците старые рогожи.

- С фронту? - спросил Дзюба.

- В лагере был. Девять месяцев.

- Бежал? - Вопрос без страха, без особого интереса или сочувствия.

Соколовский заколебался: не скажешь ведь правды, как оно было с ними, с футбольным мячом, с приходом начальства. В это поверить трудно, он и сам не вполне понимает затеи немцев…

- Бежал, - подтвердил Соколовский. - А вы, вижу, работаете? Старого дела не бросаете, да? Привыкли… Ох, и скоро же привыкли!

- Бедуем, инженер, - сказал Дзюба, протянув ему кисет. - Много народу побили, а кто в леса ушел. Фронт далеко, а у нас всякий день война. Придет ихний эшелон с людьми, наши, як назло, бомбят. - И добавил с простецкой улыбкой: - Случается, и попадают: значит, какой-то паразит сидит, сигнализирует… Дзюбу под свою же бомбу подводит.

От этого разговора Соколовский уклонился:

- Уголек, вижу, донецкий?

- Все наше! Уже он и на Донбасс забежал. Они нам смерть, сигареты та вошу возят. Еще и карты справные, в воде мыть можно.

- Играете?

- Случается.

- В очко?

- Не в подкидного же нам дурака играть, инженер.

- В поддавки, значит. Дзюба рассмеялся.

- Тут одни диды пооставались, им в поддавки негоже играть. - Он принялся загибать черные, давно потрескавшиеся у котла и топки пальцы: - Забашта, Тимофеев из депо, помнишь, Гаврилов, Крыга…

- Крыга?! -вырвалось у Соколовского.

- Он.

- Григорий Крыга?

Ему все еще не верилось. Крыга - близкий друг их семьи, крестный Ивана, правдолюб, смешливый хитрец, мастер, ведавший когда-то практикой фабзавучников в депо.

- Та он же! И Крыга, як и мы, не святой. Живет! А що нам - вешаться? Хочешь, сведу с ним?

- Давай, давай, отчего же на крестного отца не глянуть, когда родной в бегах! -пошутил Соколовский, стараясь держаться как можно независимее.

Машинист ушел. Железный борт тендера в нескольких местах пробит пулями. Приникнув к железу в угольной пыли, Соколовский сквозь пробоину наблюдал, как паровоз, миновав часового, приближается к искореженному взрывом поворотному кругу депо.

Крыга объявился внезапно, стремительный, привычно свирепый с виду. Лоб и мощные надбровья тяжело нависли над энергичным смуглым лицом. Он почти не изменился: тот же быстрый, оценивающий взгляд желтоватых навыкате глаз и жесткий, никак и с годами не седеющий ежик.

- Здорово, Ванятка! - сказал он весело, словно они встретились не тайком на тендере, а где-нибудь в мирном, праздничном парке или на крыльце железнодорожного клуба.

Соколовский протянул руку, но уголь пополз под ним, и он неловко осел, не дотянувшись до Крыги. Мастер рассмеялся.

- Отвык от паровоза, вражий сын! -Он присел на корточки и принялся бесцеремонно разглядывать Соколовского.

- В лагере отвыкнешь, - пробурчал Соколовский. - Там себя не узнаешь. Ну, чего?

- А я смотрю: крепко ли тебя напугал немец? Осталась у тебя еще душа в теле или не осталась?

Крыге почему-то весело, это и сердило, и настораживало Соколовского.

- Все мы пуганые, - уклонился он от прямого ответа. - Напугаться недолго, а я вот не пойму, с чего вам весело, Григорий Евдокимович? Вроде не к тому идет…

Изрядно повыщербленный рот Крыги открылся в хитрой улыбке, старик совсем развеселился.

- Меня немец за смех и признаёт, Ванятка.

- За шута, что ли, держит?

- Вроде, - кивнул Крыга. - Угадал! Ты и малым хлопцем разумным был.

Соколовский напрягал память. Неужели он все позабыл, все перепутал за время плена? Отчетливо вспомнился ночной кабинет секретаря райкома; окна, задраенные картоном и плакатами, куча австрийских винтовок в углу, попавших в город после освобождения Западной Украины… Вспомнились адреса, явки, несколько фамилий. Среди них была и фамилия Крыги.

- Вот что, - сурово начал Соколовский, - на улице Энгельса дом 25 разбомбило. Там одни руины, никого не найти.-Он настороженно следил за лицом Крыги - веселые искры в желтых зрачках мастера не гасли. - Слесаря Глушенко на Круговой, за ипподромом, тоже нет. С прошлого лета его там не было. Не нашел я никого, поняли?

- Ага, поразбегались люди, -уклончиво ответил Крыга. -Кто по делам, по продукты, а кто и до дедов, навек, без обратного билета, проверить, чи лежат покойники там, где их поклали, чи, може, и они. врассыпную от немцев кинулись. - Заметив, что у Соколовского от злости заходили желваки, Крыга уставился на него с пронзительной и беспощадной пристальностью. - Ты где бегал? Откуда стриженый такой прилетел?

- В лагере, - сказал Соколовский, сказал это вдруг повинно, хотя не знал за собой вины. -На Слободке.

- Бежал?

Соколовский посмотрел на покатую, в засмальцованной спецовке спину Дзюбы. Сейчас машинист уличит его во лжи.

- Выпустили. Я Дзюбе сказал, что бежал, а нас выпустили. Вчера…

Наступило затрудненное молчание. Дзюба, конечно, успел шепнуть Крыге: «Там Соколовский Иван, инженер, бежал из лагеря…»

- Я правду говорю: вчера немцы пять человек выпустили. Мы и сами толком не поняли, вроде хотят, чтобы мы в футбол играли… - Ему самому эта затея теперь казалась странной и неправдоподобной. - Такая вот чертовщина. Я Дзюбе и сказал, что беглый…

Неожиданно вблизи раздался окрик:

- Du! Feuer![13]

Оба замерли. Густые брови Крыги поднялись удивленно и досадливо: как же это он не слыхал приближающихся шагов? И Дзюба не подал сигнала.

Немец взбирался на паровоз. Подошва, подбитая гвоздями, железно скребнула по ступеньке. Из своего укрытия они увидели схватившуюся за поручень руку.